Дмитрий Калин - Книга россказней
Циферблат перечеркнут вертикалью стрелок. Можно еще поваляться с часок. Олег вздохнул, продавливая подушку, и очнулся от затараторившего телевизора.
– Вставай, соня, на работу опоздаешь, – наклонилась над ним жена. – Чайник вскипел, яичница на подходе.
– Черт, – пробурчал Олег. – Не выспался. Всю ночь ерунда снилась. Баба Маша не приходила?
– Нет. Сама волнуюсь, вдруг с ней что-нибудь случилось. Представляешь, лежит и на помощь позвать не может.
Полустертые ночные воспоминания нагнали на лоб волны морщин, приводя в чувство. Одеяло скомкалось буграми, высвобождая запертое тепло. Эдиков натянул трико и сунул ноги в тапки.
– Схожу, проверю. Мало ли чего.
В квартире бабы Маши царила тишина. На стук старуха не открыла, и кнопка надолго утопла в звонке. Бесполезно. Никакого намека на тук-шарк-ширк. Олег призадумался, опустив взгляд. На полу возле резинового коврика сиротливо валялся приплющенный тапок. Серую ткань разлиновывали мелкие широкие красно-синие клеточки. В носу дырявилась ноздря, протертая большим пальцем, с внутренней стороны материя оторвалась от подошвы.
– Бабы Машин, – сообразил Олег.
Ошибки быть не могло. Обувку старухи он видел каждый день. Но куда подевался второй? Взгляд промчался по замкнутому пространству и зацепился за овальный бугорок. Из-за ступеней, сбегающих к выходу из подъезда, торчал левый тапок. От собрата он отличался отсутствием дыры спереди и более широкой прорехой сбоку. Олег поднял и поставил его рядом с первым. Тапки разбросаны, хозяйки нет. Странно… Может, соседи в курсе?
– А ты разве не знаешь? Вчера в обед сноха прискакала. Погрузила с кой-какими вещами в машину и отвезла в дом престарелых, – тетя Валя вздохнула. – Ох, как плакала Маша. Идет, а у самой слезы ручьями. Да если бы Валерка – сын ее – жив был, разве позволил бы такое?! Так нет же, угораздило его под машину попасть! Может, и к лучшему, что Машу увезли – все какой-никакой уход. И мы спокойно вздохнем. А квартиру продавать будут…
Дальше Эдиков не слушал. Жена, услышав новости, разохалась, но спохватилась и засобиралась на работу.
Вечером Олег по привычке присел на лавочку и мельком взглянул на окно бабы Маши. Темно, лишь ветер через открытую форточку треплет занавески. Пиликанье домофона и – вверх по ступенькам. На лестничной площадке обернулся. У порога старухи сиротливо жались друг к другу позабытые тапочки.
Дома все, как всегда: ужин, телевизор, рассказы, как незаметно пролетел день. Вслушиваясь в болтовню, Олег поймал себя на том, что нервно ловит шорохи из подъезда. Светлана иногда замолкала на полуслове и устремляла взор в сторону двери, словно ожидая внезапного звонка. Вспомнив, что докучливая соседка уже никогда не придет, супруги облегченно вздыхали. Но на душе тревожно и неспокойно. С одной стороны, бесконечные хождения, наконец, прекратились, с другой – жалко старуху, к которой привыкли, и радоваться ее несчастью совесть не позволяла. Смесь из разнобоких чувств жалила гремучей змеей, оставляя ощущение омерзительной брезгливости.
Скомканный вечер засопел на кровати, но Эдиковы еще долго ворочались, размышляя о бабе Маше, пока не провалились в сон.
Среди ночи Олег внезапно очнулся. Тишину разрывал отчетливый шорох. Шарк-ширк, шарк-ширк. От двери – по ступеням, затихая – к скрипнувшим перилам, вниз – истончаясь, исчезая. Стоп. Безмолвие. Не веря ушам, он на цыпочках подкрался к глазку. На лестнице, освещенной тусклой лампочкой, никого. Почудилось. Не осознавая, где сон, а где явь, мужчина повалился на кровать. Утром он со смехом рассказывал жене о ночных кошмарах и беззлобно ругал бабу Машу.
Проходя мимо ее двери, усмехнулся и взглянул на тапки. Как стояли, так и стоят, лишь правый немного отодвинут от левого. Пожав плечами, Эдиков выскочил из подъезда.
После работы он застал их на прежнем месте.
Комары, налетевшие в форточку, будто заранее знали, что кончилась отрава. Едва погас свет и Олег задремал, как насекомые с победным взвизгом жадно набросились на жертву. Светлану в ночное меню они почему-то не включили.
– Вот суки, – ворочаясь на кровати и почесываясь, злился Эдиков. – Ее не кусают, а меня сожрали совсем. Конечно, самка самкУ видит издалекУ. Все бабы: и комарихи, и женщины – из нас, мужиков, кровь пьют. Любительницы пососать. Нет бы, как мы – питались нектаром. И ведь ни одной лесбиянки, – прихлопнул он очередную крылатую вампиршу, – все традиционной ориентации.
Поняв, что уснуть не удастся, он вышел на кухню покурить. Едва сигарета занялась алым, и окно затянулось дымом, как в подъезде чуть слышно шаркнуло. Мурашки сиганули по спине, соревнуясь в скорости. Звуки, нарастая, становились все явственнее, отчетливее, нагоняя волну безотчетного страха. У двери шаги замерли. Глазок округлой прорехой зиял в темноте, маня и отталкивая неведомостью ночного гостя. Негнущиеся ноги потащили к дверной скважине, уходящей тоннелем в подъезд. Зрачок вклинился в раструб обзора, охватывающего лестничную площадку…Ни души. Тыльная сторона ладони прошлась по лбу и разом взмокла. Дыхание замерло, обостряя зашторенный стуком сердца слух. Тихо. Олег застыл, не зная, что предпринять. Несколько раз, прижавшись к глазку и убедившись, что никого нет, он нерешительно щелкнул замком. Опухлость тусклого света ввалилась внутрь, беспардонно потеснив темноту прихожей. Вроде никого. Дверь, готовая в любой момент хлопнуть по раме косяка, поползла вперед. Взгляд, пробежавшись по пустому подъезду, опустился вниз и окаменел. На коврике стояли тапки бабы Маши. Ноги подогнулись, принуждая сесть. Последние мысли покинули пристанище, уносясь резвыми скакунами. Не соображая, что делает, Эдиков отнес шлепанцы к квартире бывшей соседки и, вернувшись, рухнул в кровать.
На работе все валилось из рук. Из головы не выходил ночной случай, объяснение которому не удавалось отыскать. Решив, что над ним кто-то подшутил, Олег разозлился, пообещав снести башку неведомому злодею.
Ночью, заслышав шарканье, он бросился к двери и врезался в вынырнувший из темноты косяк. Пока гасил искры из глаз и возился с замком, шум затих.
На пороге виновато сутулились тапочки бабы Маши. Правый, будучи лидером, который всегда выступал первым, бодрился, хорохорился, раздувая единственную ноздрю. Левый, скромно потупив клеточки носа, спрятался за собрата, отстав на полшага.
– И что прикажете с вами делать? – присел на корточки Олег. – Обратно отнести? А завтра вы опять сюда припретесь, шаркая. Не тапки, а шарпки какие-то. Ладно, пошли ко мне.
Шарпки застыли неподвижно, как бездомные животные, которых из жалости и сострадания берут к себе люди.
Олег схватил их за шкирку и поставил в прихожей.
Тапки обосновались в уголке, привыкая к новой обстановке. Казалось, они насмешливо и снисходительно взирают на молодую обувку, набрасывающуюся на ноги хозяев, как только те переступали порог. Точно так же бывалые, потрепанные жизнью старые собаки, положив морду на лапы, наблюдают за глупыми, полными сил щенками.
С угасанием света Олегу слышалось легкое пошаркивание подошв. Представлялось, что тапки изучают квартиру, подолгу застывая на одном месте. Любопытный правый, как всегда, заводила, а левый, не желая оставаться один, неотступно тащится следом. Вставая среди ночи, Эдиковы натыкались на них в самых разных местах, хотя никогда не надевали. Разве что случайно спросонья, да и пнуть в темноте вполне могли. Поэтому и не удивлялись. Да и кто, собственно, обращает внимание на предметы или запоминает, где они лежат, особенно если не нужны. Вот когда внезапно понадобятся, то весь дом перерывают вверх дном.
Светлана несколько раз порывалась выбросить шарпки на помойку, но Олег не позволял.
В глубине души ему было жаль обувку, которая представлялась неким постаревшим, обветшалым живым существом, с собственными эмоциями, мыслями и чувствами. Вроде как, доведенное до отчаяния, одинокое, всеми брошенное, оно доверилось, нашло приют, привязалось в ответ на доброту. И вдруг – выкинуть, как ненужный хлам или надоевшее домашнее животное. От одной такой мысли становилось неловко. Разум понимал всю нелепость рассуждений, но чувства, оказавшиеся сильнее, уверяли в обратном.
Олег никогда не рассказывал о своих ощущениях, наперед зная реакцию жены.
– А вдруг пригодятся, – вместо этого шутливо отговаривался он.
Светлана называла его Плюшкиным и на время забывала о намерениях.
Чтобы показать нужность шарпок, Эдиков принялся выходить в них на улицу покурить: и ботинки зашнуровывать не надо, и домашние тапочки не пачкаются.
Осветляя черноту и затуманивая перемигивающиеся звезды, а по выходным заволакивая небо кратковременными тучами, он сидел на лавке, покачивая попеременно то правой, то левой ногой. Шарпки глотали беззубыми прорехами ртов воздух, холодя и щекоча матерчатыми телами ступни. Обязательный моцион сопровождался глазением по сторонам, позевыванием и потягиванием. Надышавшись, шарпки отправлялись в угол прихожей, где по-стариковски заваливались спать, не успевая обмусолить впечатления.
