Ричард Хелл - Погнали
Это все – очень личное. Как разговор с Богом один на один. Проникновение в самую суть. Это не то, что поможет мне в жизни, это – прорыв в бесконечность.
Я медленно объезжаю район. Слышу, как шины шуршат по асфальту. Смотрю, подмечаю детали, впиваю их маленькими глотками сквозь лобовое стекло. Так проходит часа два. Сигналы, поступающие в сознание, постепенно накапливаются, и достигают критической массы, я уже в полной растерянности – продвигаюсь наощупь, в полном недоумении, пытаюсь схватить ускользающую реальность прошлого, пытаюсь вспомнить, каким я был в десять или в четырнадцать лет – что я чувствовал, о чем думал, как воспринимал этот мир и себя в этом мире, – бережно и осторожно, чтобы нечаянно не разрушить чары. Это – то состояние, которого никогда не достигнешь, если будешь идти к нему напрямую. Это как локализация электрона, как волшебный подарок в сказке, чье волшебство будет действовать только на определенных условиях. То, что еще остается доступным – это любовь и тоска в прожилках страха, злости и недоумения, и это навязчивое желание взорваться, рассеяться дымом и вырваться на свободу, и щемящая грусть, потому что ты знаешь, что этого никогда не будет, и ты такой маленький, слабый и одинокий, такой капризный и самовлюбленный. Представьте себе огромное открытое пространство, в котором есть что-то гнетущее и холодное, и где-то там, среди бесконечных расплывчатых сумерек, теплится крошечный завиток яркого света – один в числе многих, но отделенный от них серой мглой, он не знает, что есть и другие такие же, потому что такое правило; он уверен, что он один во вселенной, – еще одна маленькая частичка, в которой сосредоточена вся энергия жизни и смерти. Это я в семь лет. Энтропия – это такое правило. Впрочем, мне это даже нравится.
Мне нравятся эти сюрпризы памяти. Словно подарки на Рождество. Я проезжаю по улицам, которые напоминают мне о друзьях детства, мимо торгового центра, мимо школы, мимо площадки для игр, мимо зеленых тенистых сквериков – их осталось уже не так много, – просто катаюсь, на ту сторону речки, на эту, и наконец мне становится скучно и как-то даже не по себе, в душе поселяется странная неуверенность, восприятие притупляется. Память перегружена, обработка данных застопорилась. Я разворачиваюсь и еду обратно в центр.
32
В центре – как я теперь понимаю, пострадавшем за это время значительно больше, чем мой тихий пригород, – я заезжаю в кафешку, чтобы перекусить, и еду домой.
Крисса еще не вернулась. Я принимаю волевое решение повременить с очередным перкоданом. Сажусь у окна со стаканом виски и открываю свою тетрадку.
Тетя Джейн вернется с работы только через час. Все-таки хорошо побыть одному. Мне здесь нравится. Очень уютно. Я даже не сомневаюсь, что все тетины ученики от нее без ума. Тетя Джейн – прелесть. Что-то меня пробивает на нежности. Я иду в ее спальню и открываю шкаф. Смотрю на ее одежду. Потом захожу в ванную, нахожу там корзину с бельем, приготовленным в стирку, достаю тетины трусики и бюстгальтеры, перебираю их пальцами, нюхаю – что унижает меня и ее, но белье у нее очень красивое. Я бросаю ее вещички обратно в корзину и возвращаюсь в гостиную.
Что я делаю? Я не знаю. Иногда так бывает: какая-то часть твоего существа, дикая и неразумная, о которой ты, может быть, даже не знал, что она вообще есть, вдруг вылезает на свет и тянет тебя за собой, и ты покорно идешь – к какой-то обманчивой, мнимой цели. Ты идешь, не раздумывая. Потому что не хочется ни о чем думать; потому что, когда начинаешь думать, то начинаешь и сомневаться, а стоит ли, и можно пропустить что-нибудь по-настоящему интересное и приятное. Может быть, именно это имеют в виду, когда говорят: «бес попутал». Я опять себя чувствую Суперменом, Гамлетом Криптонским, я наделен нечеловеческой силой, и ничто меня не остановит – моя свобода не знает границ. Я – Гамлет, плывущий в крови, словно пьяный корабль, и даже если я вдруг зависаю, поток крови несет меня дальше, куда-то туда, далеко-далеко, и мне это нравится. Мне нравится эта безвольная слабость – она спасает меня от слабости, делая еще слабее. Слабость – как явь и сон, как тихий плач. Я улыбаюсь себе хищной волчьей улыбкой и отпиваю еще виски.
Вскоре я слышу, как подъезжает машина: это приехала тетя Джейн. Она заходит, и я улыбаюсь – тепло и радушно. Я действительно рад ее видеть. Даже странно, что простая улыбка может быть такой выразительной и драматичной, и что сам драматизм может быть таким чистым и искренним. Я и забыл о своем обаянии, а ведь я и вправду умею, когда захочу, располагать к себе людей. Она не только мне верит, она мне доверяет.
– Привет, племянник.
Звучит фальшиво. Она хотела, чтобы это звучало тепло и по-родственному, но «племянник» никак не катит. Для меня в этом слове нет смысла. Образно выражаясь, этим «племянником» она пытается снять наличность с закрытого счета и даже об этом не подозревает. Я снова чувствую свое превосходство: в нашем с ней диалоге я главный.
Я встаю, чтобы забрать у нее пакеты с продуктами.
– Привет, тетя Джейн. – Я говорю эти слова и подхожу к ней, и ее лицо приближается, и заполняет собой все мое поле зрения, и я вдруг понимаю, что смысл в наших словах все-таки есть, но такой смысл… особенный, он существует только в форме особой примочки, предназначенной для конкретных целей, например, для сексуальных забав. Ее щеки горят, на лбу, у самой линии волос – испарина. Может быть, я ее убью. Шутка.
– А где Крисса?
– Не знаю. Наверное, где-то фотографирует. Мы с ней еще утром расстались, я оставил ее в ресторане – общаться с аборигенами, а сам съездил в Гарденсайд.
– Правда?
– Это Крисса мне подала идею. Наверное, она посчитала, что в этом будет что-то такое… ну, от искусства.
– Она замечательная. У тебя, вообще, все подруги такие приятные: симпатичные, умные, творческие.
– Это чтобы съесть тебя.
– Что?
Я не знаю. Я смеюсь.
– Я не знаю. Не знаю, что это, блядь, было. Ой. Прошу прощения. В смысле, что я ругаюсь.
– Все нормально, Билли. Будь собой. Со мной – можно.
– Правда?
– Конечно.
– Такое… серьезное заявление.
– Я надеюсь, что нет. Я надеюсь, со мной ты всегда себя чувствовал свободно.
– Но, Джейни, я же – ходячий облом. Я проебал свою жизнь.
– А кто из нас нет? Но не каждый способен писать такие стихи, как ты.
– На самом деле, я не пишу стихи.
– В смысле?
– Не знаю. Забей. Давай разберем продукты…
Мы идем на кухню и начинаем разбирать пакеты. Я понимаю, какая я все же сволочь. Я сам себе отвратителен. Она накупила столько всего вкусного – все мое самое любимое. Она даже помнит, что я люблю. Буквально за пару минут она сооружает блюдо с закусками: свежий хлеб, хрустящие хлебцы, рокфор, бри, итальянские маслины, икорное масло и даже копченые устрицы. У нее так же припасено две бутылки вина, одну из которых мы тут же и открываем.
– Ну, рассказывай, что у тебя хорошего, – говорю.
– Ну, сейчас я играю Аманду Уингфилд в «Стеклянном зверинце»…
– Это которая мать?
– Да. Маразматичная, властная мать. Теперь я играю матерей.
– Но выглядишь ты замечательно.
– Спасибо, Билли.
– Нет, правда. Ты как будто беременная, – говорю я, смущая нас обоих. – Ну, в смысле, что ты вся как будто сияешь. От тебя свет исходит.
– Просто я рада, что ты приехал.
– То есть, ты не беременная, а просто рада, что я приехал?
Она отпивает вина. Она не знает, что сказать. Я стараюсь держаться уверенно, хотя, если честно, я очень слабо себе представляю, что я могу ляпнуть в следующую секунду.
– Пойдем в гостиную, – говорит она. – И как тебе в Гарденсайде?
Мы собираем еду и вино на поднос и перетаскиваем все в гостиную.
– На самом деле, мне было жутко. Наверное, что-то похожее ощущает убийца, когда возвращается на место преступления… или как будто ты приезжаешь в знакомый дом, где все давно умерли. Я растерялся. Я не знал, кто я – и когда. Я был как призрак. Но это было интересно. Круто было, мне даже понравилось.
– Ты про это напишешь?
– Да, наверное. Я не знаю. Может быть. Так или иначе. Собственно, для того эта поездка и затевалась – чтобы писать, но я просто не знаю, подойдет это для книги или не подойдет. Надо, чтобы слова сочетались с криссиными фотографиями. Тебе обязательно нужно их посмотреть. Хочешь? Они у меня тут, с собой.
– Конечно, хочу. – Она допивает вино. – Только сначала я переоденусь, а то сижу в этом училкином платье.
Пока Джейни переодевается, я достаю из сумки стопку криссиных фотографий. Подливаю тете еще вина. Через минуту она возвращается, одетая в полинявшие джинсы и старомодную белую блузку с высоким воротником-стойкой. Я иду в ванную и глотаю еще один перкодан.
Она сидит рядом со мной на диване, я чувствую запах ее духов. Я весь на взводе, во рту пересохло. Я отпиваю еще вина. Воздух как будто наэлектризован. Интересно, а она сама чувствует эти токи, которые я от нее ловлю. Мне кажется, я такой большой рядом с ней, а она – такая маленькая. Да. Хочется окутать ее собой, вобрать в себя ее всю. Надеюсь, она будет пить и дальше. Она отпивает еще. Я хочу взять ее за волосы, запрокинуть ей голову и влить вино прямо ей в горло. Так, по-дружески.
