Ричард Хелл - Погнали
Я хватаю ртом воздух, и мое сдвоенное сознание распадается, и я прихожу в себя, но явно что-то упустив, и опять выпадаю куда-то вовне, и сердце как будто выскочило из груди и болтается на хряще футах в трех от тела, и я почти умираю от беспощадного страха, и лихорадочно пытаюсь сообразить, что происходит, пока мое сбежавшее сердце становится черно-зеленым, а кровь превращается в жидкий металл, и мне больно, так больно. И даже когда я узнаю Криссу, анонимный убийца все равно остается стоять в дверях, и иглы вонзаются в мое тело, пропарывают насквозь, голова разбухает болью, и это все не прекращается. Она поднимает фотоаппарат и быстро щелкает вспышкой. Раз, другой, третий. Что?! Стремительный наплыв замешательства вместе со страхом и ревущим потоком злости, и я не знаю, что делаю. Черт бы ее побрал. Опять поворачиваюсь к тете Джейни. Мой стон и сбой ритма заставляют ее насторожиться, и она открывает глаза, и я накрываю ее собой, чтобы она не увидела Криссу. И только тут до меня доходит, что, поддавшись секундной панике, я непроизвольно вынул из нее свой член. Она в замешательстве смотрит на меня и, наверное, видит все: и мое обиженное, капризное выражение, для которого у нее нет объяснений, и то, что я притворяюсь, хотя и пытаюсь не притворятся, во всяком случае, я пытаюсь, чтобы она не заметила это притворство, и то, что я совершенно ее не знаю, да и не особенно стремлюсь узнать. Грусть и страх – такие глубокие, каких мне никогда не узнать, – проступают в ее глазах, затуманенных сексом, но меня это уже не волнует. Она пытается что-то спросить, но умолкает на полуслове, а я сваливаюсь с нее, словно дохлая рыба, я еще не отошел после прерванного оргазма, хотя и успел кончить по полной программе, и мой мокрый поникший член устало свисает набок. Фотокамера щелкает, запечатлевая невыносимый страх и смущение моей тети, когда она, наконец, замечает Криссу и начинает кричать. Ее всю трясет. Я замираю, сгорбившись, как обезяна, готовая броситься на врага. В крови бушует адреналин.
Они начинают говорить одновременно. Крисса – злая, но очень спокойная, тетя бьется в истерике, плачет, кричит. Я слезаю с кровати и набрасываюсь на Криссу чуть ли не с кулаками. Я кричу:
– Уходи! Уходи, блядь! Уебывай, на хуй!
Она делает шаг назад, не переставая при этом фотографировать. Она даже не поднимает камеру. Она ее держит перед собой, словно это оружие. Я пытаюсь вырвать у нее фотоаппарат, но промахиваюсь, и толкаю ее в грудь, и она не сопротивляется, просто неловко отступает назад, и вся как-то вдруг поникает, как тряпичная кукла, и я вдруг чувствую себя неуверенно, и вообще погано – так погано мне в жизни не было, – когда я вижу, какая она уязвимая, и какой я урод, я ведь едва ее не ударил. Она разворачивается и выходит из комнаты, и мне остается только закрыть за ней дверь. Злость постепенно проходит. Даже не так: злость остается, но теперь к ней примешивается понимание, в каком идиотском положении я оказался. И все это на фоне отчаянной безысходности. Я оборачиваюсь к тете. Она лежит на боку, свернувшись клубочком, спиной ко мне, и тихо плачет. Я осторожно присаживаюсь на краешек кровати. Ощущения просто поганые. И дело даже не в том, что я голый, я себя чувствую голым. Предельно раздетым.
– Уходи, – говорит она.
Но я не могу даже встать. Я сижу, весь такой беззащитный и уязвимый, и меня бьет озноб.
Потом я слышу, как хлопает входная дверь.
Крисса ушла.
34
Меня вдруг пробивает, что тетя Джейн может подумать, что мы с Криссой все это подстроили.
– Тетя Джейн, тетя Джейн, ты ведь не думаешь, правда, что я к этому как-то причастен? Она сумасшедшая. И она все равно их не сможет использовать, эти снимки… это будет незаконно… – я несу этот бред, и до меня постепенно доходит, что это действительно бред, что я, должно быть, совсем головой повернулся, если решил, что тетя может подумать, что я ей подстроил такую подлянку, и я понимаю: все, что я ей сейчас скажу, прозвучит патетично и откровенно фальшиво. Потом мне в голову приходит еще одна малоприятная мысль: на самом деле, я ведь не знаю, что Крисса сделает с этими снимками. Я смущен и растерян, я не понимаю, что происходит…
Я кладу руку тете на плечо.
– Прости меня…
Она отшатывается от моей руки, как будто это раскаленное железо.
– Не трогай меня. Уходи. Пожалуйста.
Я слышу свой собственный голос как будто со стороны, и он звучит как-то жалко. Каждый преследует свои цели – дешевые и банальные. В каждом заложен этот инстинкт самосохранения, мы всегда найдем, как себя оправдать. И это после всего, что было. Когда время должно было остановиться.
– Можно, я посижу в гостиной?
Все– таки странно устроены люди: у каждого в жизни бывают моменты, когда он понимает, что его поведение пронизано фальшью, и что так делать нельзя, но по-другому он просто не может. Мир давно уже должен был вывернуться наизнанку.
Она молчит, а потом говорит:
– Да, конечно.
Я забираю свою одежду. Иду в гостиную. Там одеваюсь и сажусь в кресло. Мой стакан с виски стоит, где стоял.
Мне не верится, что я до сих пор жив. Это мое наказание – жить и не мочь умереть. Блядь, блядь, блядь. Как все исправить? Что мне сейчас надо делать? Биться головой о стену? Выпрыгнуть из окна? Всего-то второй этаж. Что это за блядская жизнь, когда такая скотина, как я, спокойно творит свое скотство, а потом так же спокойно сидит в гостиной и попивает виски?! Почему я не умер на месте?! Мда… Кто я теперь? И где? Восхитительно. Кто я? Именно тот, кем мне хочется быть. Где я? Именно там, куда я и стремлюсь. Очевидно… и явно. Какое у нее было лицо… я все вспоминаю… Оглушенный, растерянный, опустошенный – у меня даже нет сил, чтобы себя ненавидеть. Прислушиваюсь к себе. Внутренний голос твердит: Убей меня, ну, пожалуйста. Да, парень, это не самый удачный способ развлечься.
Ты принимаешь наркотики, занимаешься сексом – в этом нет никакого достоинства. Я – всего-навсего человек. Но я не хочу быть человеком. Я ненавижу людей, ненавижу. Не хочу и не буду. Большое спасибо, но я не могу… Как они это делают, люди? Блядь, блядь, блядь, ебаный рот.
Тетя Джейн не выходит из спальни.
Я предназначен для этого места. Это – мой рок. Мой характер – моя судьба.
Сижу – глушу виски.
Потом – просто, чтобы хоть чем-то заняться, хоть куда-то сбежать, – я достаю свои книжки и пытаюсь читать. Но каждый раз, когда я слышу движение в тетиной спальне, я настороженно замираю, как дикий олень, почуявший запах опасности. Настроение какое-то нервное. Мне почему-то не хочется, чтобы тетя застала меня за книгой. В смысле, что после всего, что было, я сижу и спокойно читаю… Вот бы сейчас оказаться в мотеле. Одному. А еще лучше – дома. Я вот думаю… может, стоит пойти постучаться к ней, сделать что-нибудь для нее, но мне так удобно, и лень вставать, и она знает, что я здесь, в гостиной. Я не хочу никому мешать. Вот черт.
А вообще, это круто – переспать с сестрой собственной матери. Это о чем-то уже говорит, как-то тебя характеризует, так или иначе. Но теперь пришло время заняться другими вещами.
Время идет.
Смотрю на свою левую руку. Вот – рука. Но что такое рука? Она никуда не ведет. Соединяется с левым плечом. Плечо поднимается к шее и сходит на нет. Единственное, что осталось – это мой нос, такое пятно посреди лица, и скула, и верхняя губа, если выдвинуть ее вперед. Моя рука. Левая. Вот она. Я так думаю, у нее есть два режима: включена – выключена. Двойственное состояние. Живая – мертвая. Но я не знаю, какая разница. И есть ли она, вообще. Шевелю пальцами, сжимаю кулак. Я могу ей управлять, рукой, и она меня слушается, но при этом она остается независимым и посторонним объектом и ничем не отличается от других вещей, что меня окружают. Все пребывает в движении. Какая, блядь, разница, что я сейчас буду делать?! Я – не обособленный, не настоящий, меня вообще нет. Я – всего лишь набор побуждений и импульсов разной степени силы, хаотическое движение частиц, которые носятся туда-сюда, кружатся в безумном водовороте, пока все не ухнет в какой-нибудь слив: стечет в водоем, испарится на солнце, сконденсируется в облака, прольется на землю дождем, стечет, опять же, в ближайшую речку или впитается в почву, а потом что-то собьется в соседнем тоннеле, поток поменяет свое направление, но в конечном итоге все снова сольется в канаву. Это бесспорно, но интересно. Но сейчас мне не хочется соблазняться чем-нибудь интересным. Сейчас мне хочется знать, что, блядь, вообще, происходит. То есть, на самом деле. Я хочу с этим жить, я хочу в этом жить. Блядь, блядь, блядь.
Может быть, у меня все же получится разорвать этот замкнутый круг одним резким рывком – сделать что-то такое, что мне совершенно не свойственно. Что-то совсем уже невообразимое, невозможное. Сделать все наоборот. Вопреки. Собственно, именно так и начиналась моя музыкальная карьера, и чем все закончилось? Мир поглотил мою музыку, и она стала просто еще одной неизбежностью. Не надо себя обманывать: никто никогда не сумеет перехитрить себя. Ты такой, какой есть. И по-другому ты просто не можешь. Ладно. Время двигаться дальше. Главное – не стоять на месте. И всегда держаться настороже.
