Кен Кизи - Пролетая над гнездом кукушки (One Flew Over the Cuckoo’s Nest)
Он отдергивает руки от пульта и резко выпрямляется, волосы у него разлетелись, выпученные глаза глядят на душевую кабину с диким испугом, так что все картежники поворачиваются на стульях и смотрят, что он там увидел, – но не видят ничего, кроме пряжек, висящих на новеньких жестких брезентовых ремнях среди патрубков.
Мартини поворачивается и смотрит только на Макмерфи. Больше ни на кого.
– Ты видел их? Видел?
– Кого, март? Ничего не вижу.
– В ремнях! Видел?
Макмерфи оборачивается и, щурясь, смотрит на душ.
– Не-а. Ничего.
– Подожди минуту. Им надо, чтобы ты их увидел, – говорит Мартини.
– Иди к черту, сказал тебе, никого не вижу! Понял? Никого!
– Ага, – говорит Мартини. Он кивает и отворачивается от душа. – Ну, я их тоже не видел. Я пошутил.
Макмерфи снимает колоду и с треском вдвигает половинки одна в другую.
– Н-да… Не нравятся мне такие шутки, март. – Он снимает, чтобы еще раз перетасовать, и карты разлетаются так, словно колода взорвалась между двумя дрожащими руками.
Помню, это тоже было в пятницу, через три недели после того, как мы голосовали насчет телевизора, – всех, кто мог ходить, погнали в первый корпус – якобы на рентген грудной клетки, нет ли туберкулеза, а на самом деле проверить, нормально ли работает у нас аппаратура.
Сидим в коридоре на длинной скамье, кончающейся у двери «Рентген». Рядом с рентгеном дверь ухг, там нам зимой проверяют горло. По другой стене коридора другая скамья, и она кончается у той металлической двери. С заклепками. И без надписи. Там между двумя санитарами дремлют двое людей, а еще одного уже лечат, и я слышу его крики. Дверь открывается внутрь – хууп, – вижу, в комнате мерцают радиолампы. Выкатывают еще дымящегося пациента, я хватаюсь за скамью, чтобы не всосало в ту дверь. Черный санитар и белый поднимают со скамейки одного пациента, он шатается и спотыкается – начинен лекарствами. Перед шоком обычно дают красные капсулы. Его вталкивают в дверь, и техники подхватывают его под мышки. Вижу, он сообразил, куда его притащили, обоими каблуками тормозит по цементному полу, но его волокут к столу… Потом дверь захлопывается – пумп, металл по резиновой прокладке, – и я его больше не вижу.
– Слушай, что они там делают? – Спрашивает Макмерфи у Хардинга.
– Там? А-а, ну как же. Ты еще не имел удовольствия. Жаль. Это каждый должен пережить. – Хардинг сплетает пальцы на затылке и откидывается, глядя на дверь. – Это шоковый шалман, я тебе как-то рассказывал о нем, мой друг, эшт, электрошоковая терапия. Здесь счастливчикам предоставляют бесплатное путешествие на луну. Нет, если подумать, не совсем бесплатное. Вместо денег расплачиваешься за услугу мозговыми клетками, а у каждого их просто миллиарды на счету. Совсем незаметный убыток.
Нахмурясь, смотрит на одиночку, оставшегося на скамье.
– Нынче, кажется, мало клиентуры, не сравнить с былыми днями, но се ля ви, моды приходят и уходят. Боюсь, что мы свидетели заката эшт. Наша милая старшая сестра – одна из немногих, у кого хватает мужества постоять за высокую древнюю фолкнеровскую традицию в лечении инвалидов разума: выжигание по мозгу.
Дверь открывается. С жужжанием выкатывается каталка, никто не толкает ее, на двух колесах вписывается в поворот и, дымясь, исчезает в коридоре. Макмерфи смотрит, как забирают последнего больного и закрывают дверь.
– Так вот что делают… – Макмерфи прислушался. – Приводят сюда и пускают электричество в голову?
– Да, это сжатое описание происходящего.
– За каким чертом?
– Ну как же? Разумеется, для блага пациента. Здесь все делается для блага пациента. Пожив только в нашем отделении, ты можешь прийти к выводу, что больница – громадный эффективный механизм, который функционировал бы вполне хорошо, если бы ему не навязывали пациента, но это не так. Эшт не всегда используется в карательных целях, как использует ее наша сестра, и со стороны персонала – это отнюдь не чистый садизм. Многих записанных в неизлечимые шок привел в порядок, так же как некоторым помогла лоботомия и лейкотомия. У электрошока есть свои преимущества: он дешев, быстр, совершенно безболезнен. Он просто вызывает корчи.
– Что за жизнь, – стонет Сефелт. – Дают таблетки, чтобы остановить припадок, другим дают шок, чтобы устроить припадок.
Хардинг наклоняется к Макмерфи и объясняет:
– А изобрели его так: два психиатра отправились на бойню, неизвестно, из какого извращенного интереса, и наблюдали, как забивают скот ударом кувалды между глаз. Они заметили, что не каждая скотина умирает, что некоторые падают на пол в состоянии, весьма напоминающем эпилептические судороги. «Ан, Zо /о, вот/, – говорит первый врач. – Это есть то, что нам нужно для наших пациентов, – индуцированный припадок!» Его коллега, конечно, согласился. Было известно, что люди, перенесшие эпилептический припадок, на время успокаиваются и утихают, а буйные индивиды, совершенно не способные к контакту, после судорог могут вести разумный разговор. Никто не знал почему; и до сих пор не знают. Но было ясно, что если вызвать припадок у неэпилептика, результаты могут быть самые благоприятные. И вот перед ними стоял человек, то и дело вызывавший судороги с замечательным апломбом.
– Я думал, там работают кувалдой, а не бомбой, – говорит Сканлон.
Хардинг говорит в ответ, что оставляет его слова без внимания, и продолжает рассказ:
– Боец работает молотом. И вот здесь у коллеги возникли некоторые сомнения. Как-никак, человек не корова. Кто его знает, вдруг молот скользнет и сломает нос? А то и выбьет все зубы? Куда же им тогда деться при таких высоких ценах на протезирование? Если надо бить человека по голове, нужно что-то более надежное и точное, чем кувалда, и они остановились на электричестве.
– Черт, а они не подумали, что могут навредить? Неужто публика не подняла шум?
– Кажется, вы не вполне понимаете публику, мой друг; у нас в стране, когда что-то не в порядке, самый лучший способ исправления – это самый быстрый способ.
Макмерфи трясет головой.
– Ну и ну! Электричеством в голову. Это вроде электрического стула за убийство.
– По задачам эти два мероприятия более родственны, чем вам кажется; и то и другое – лечение.
– Ты говоришь, не больно?
– Я лично это гарантирую. Совершенно безболезненно. Один удар – и вы сразу теряете сознание. Ни газа, ни иглы, ни кувалды. Абсолютно безболезненно. Но дело в том, что второго раза никто не хочет. Ты… Меняешься. Забываешь. Это как если бы… – Он прижимает ладони к вискам, зажмуривает глаза. – Как если бы удар запускал дикую рулетку образов, чувств, воспоминаний. Эти рулетки ты видел на разъездных аттракционах; мошенник берет у тебя деньги и нажимает кнопку. Дзинь! Загорелась, зажужжала, цифры кружатся и кружатся вихрем, и та, что выпадет тебе, может выиграть, а может и не выиграть, и тогда играй снова. Плати ему за новую попытку, сынок, плати ему.
– Охолони, Хардинг.
Открывается дверь, выезжает каталка с человеком, накрытым простыней, и техники уходят пить кофе. Макмерфи взъерошивает волосы.
– Что-то не укладываются у меня в голове эти дела.
– Какие? Лечение шоком?
– Ага. Нет. Не только это. А все… – Он делает круговое движение рукой. – Все, что здесь творится.
Хардинг трогает Макмерфи за колено.
– Мой друг, усталому уму дай отдых. Вероятнее всего, тебе не стоит опасаться электрошока. Он почти вышел из моды и, подобно лоботомии, используется только в крайних случаях, когда не помогают остальные средства.
– Так, а лоботомия – это когда вырезают кусочки мозга?
– И опять ты совершенно прав. Ты очень поднаторел в жаргоне. Да, вырезают из мозга. Кастрация лобных долей. Видимо, раз ей нельзя резать ниже пояса, она будет резать выше глаз.
– Ты про Гнусен?
– Совершенно верно.
– Не знал, что это сестра решает.
– Совершенно верно, она.
Макмерфи, похоже, рад, что разговор перешел с лоботомии и шока на старшую сестру. Спрашивает у Хардинга, почему, он думает, она такая вредная. У Хардинга, Сканлона и некоторых других самые разные соображения на этот счет, они начинают рассуждать о том, в ней ли корень всех здешних зол, и Хардинг говорит, что большинство зол – от нее. Почти все считают так же, но Макмерфи уже сомневается. Он говорит, что раньше тоже так думал, а теперь не знает. Он не думает, что, если ее убрать, многое изменится: за всем этим кабаком стоит что-то большее, и он пытается объяснить, что это такое. Но объяснить не может, и прекращает попытки.
Макмерфи не знает, а только почуял то, что я давно понял: главная сила – не сама старшая сестра, а весь комбинат, по всей стране раскинувшийся комбинат, и старшая сестра у них – всего лишь важный чиновник.
Остальные не согласны с Макмерфи. Они говорят: мы знаем, в чем беда, – а потом начинают спорить. Спорят, пока Макмерфи не обрывает их.
