Ариф Алиев - Новая Земля
Пролетела маленькая чайка. Что это значит? На каком расстоянии от берега чайки летают? И почему она такая маленькая? Следующую я рассмотрел подробнее. Это была серая трехпалая чайка-моевка, я ее определил по крыльям с черной окантовкой и белыми пятнами на концах. Моевки живут за полярным кругом. Мы забрались в вечные холода. Одежда нужна, еда сытная и горячая, иначе смерть.
Заскрипели шлюпбалки, катер плюхнулся на воду, кто-то кого-то выматерил.
Катер спустили, значит, берег рядом. А не видно берега, потому что «Двинск» повернут к нему другим бортом. Иначе зачем катер спускать на воду?
И якорь бросают, когда глубина небольшая. Или все равно, какая глубина? Теплоход «Витязь» Академии наук СССР лет 50 назад встал на якорь на глубине 11 000 м в Марианской впадине в Тихом океане, это мы в школе проходили по природоведению. В учебнике не было написано, сколько минут или часов опускался якорь, пока не достиг дна. Якорная цепь «Двинска» скрежетала минуту, показалось долго. Но если сделать поправку на невыносимость скрежета и, как следствие, замедление субъективного времени, то все-таки не дольше полуминуты. Ускорение свободного падения 9,81 м/с, но падение якоря несвободное, цепь наверняка придерживается каким-то механизмом, иначе она порвется, и скрежет свидетельствует о том, что падение несвободное, скрежет возникает из-за трения одного предмета о другой. Короче, не зная скорости, с которой разматывается цепь, определить глубину невозможно.
Я высунул голову и прислушался к доносившимся с палубы голосам.
— Ну и срач, Аркадий Николаевич. Дверь задраена, а воняет, идешь ты пляшешь, мама дорогая.
— Что-нибудь придумаем.
Я попробовал догадаться, кому принадлежат голоса.
— Была б неделя, они б у меня ржавчину отшкурили до блеска и параши отлизали до блеска. А сегодня высадка, план нельзя менять.
Это ментовской начальник из ФСИНа, высокий чин, командовать привык. Вряд ли майор, скорее подполковник или полковник. Но не генерал. Ментовской генерал может любой план изменить, любую бумажку порвать. А полковник боится, над ним еще начальники сидят, как вороны на ветках, и ждут, когда выгоднее подчиненного обосрать.
— Не волнуйтесь, матросы хлоркой засыплют, вернемся, в порту бичей наймем, отмоют.
А это капитан «Двинска», он матросами командует. Скажет хлоркой залить, зальют, но говно убирать и кровь подтирать туберкулезную дураков нет.
— Нанять кого-то денег стоит. И бичам платить надо.
— В порту разберемся. Из своего кармана платить не буду.
— Команда не обязана трюм драить после зэков. На уборку, очистку, вынос мусора, дезинфекцию должны быть деньги.
— На уборку денег нет в смете. Думали, как в тюрьмах, осужденные сами поддерживают чистоту в камерах. А дезинфекция предстоит плановая, санэпиднадзор будет заниматься, у них свои расчеты.
А это кто вякает? Таких голосов не бывает у начальников. Но смета у него. И деньги. Финансовый директор?
И — женский голос, приятный, молодой, с акцентом, таинственный голос:
— А трупы?
— Трупы сактируем.
— Что такое «сактируем»?
Прибалтийский акцент. Или скандинавский. Северный акцент, да. Южный грубее и угловатее.
— The colonel will draw up a statement on death. I mean he will forge.[7]
Кто это подсказал по-английски? И синоним подобрал точный, ироничный. Наверное, переводчик. Хорошо перевел, но паузы долгие делает, паузы в переводе раздражают. И ладно бы пустые паузы делал или «so» вставлял паразитные, а то экает, тянет.
— Составим акт, комиссию создадим в составе: старший координатор проекта, координатор проекта с российской стороны, капитан теплохода, консультант, врач, вас включим — и достаточно.
— Будете указывать причину смерти?
— Не думаю, что это важно во всех случаях. И вряд ли возможно.
— И все-таки куда их?
— Похороним.
— Трупы хоронят, так. Но где? Могила где у них будет?
— Мы не знаем, сколько у нас трупов. В холодильник все не влезут.
— Врач не разрешит в холодильник, не по назначению использовать не разрешит.
— А если в рейсе матрос умирает, что вы делаете?
— Ну, если в рейсе и при отсутствии опасности инфекционного заражения, применяется двойной чехол фольгированный, проводится спецобработка. Чехлы должны быть у судового врача и химия. Но на одного-двух, не больше. А у вас больше, я правильно понимаю?
— К сожалению, правильно понимаете.
И снова женский голос:
— Похороним на берегу. Итоги подведем после завершения экспериментальной части проекта, у меня есть полномочия. Потери предусмотрены, так. Но причину смерти будем указывать. Во всех случаях.
— Какой процент потерь запланирован?
— Нет, не так. Мы даже приблизительных чисел не планировали. По моральным соображениям, полковник.
Я угадал, чин ментовской — полковник.
— По моим соображениям, моральным или аморальным, я не знаю, но днем раньше, днем позже, все передохнут. К осени никого не останется.
— Будем считать, я этого не слышала.
— Будем считать, я этого не говорил.
И замолчали. Или в сторону отошли.
Высадка? Потери? Координаторы? Проект? Полковник сказал, мы передохнем. Хорошо бы перед смертью согреться.
Надо с Сипой обсудить. Или нет, не надо, вдруг психанет.
Примерно через час открыли шлюзовую дверь. И в мегафон:
— Выходить по одному. Руки за спину, голова вниз, смотреть вниз. Вам выдадут теплую одежду. Вас ждет горячее питание и прогулка. Первый пошел!!!
Чичи первыми полезли по лестнице, я думал, доходягу какого-нибудь вытолкнут на пробу, а они первыми полезли — одноглазый, Али. Замерзли, наверное. Я видел, как от холода люди с ума сходят, холод хуже жары, хуже голода, и это не пустые слова.
С палубы донесся отчаянный крик. Похоже, Али кричал, но я не уверен, может быть, одноглазый. Потом еще крик. И еще.
— Почему они орут, Иван Георгиевич?
— Скоро узнаем.
И снова в мегафон:
— На выходе требую соблюдать тишину. Это приказ. Неповиновение будет строго наказано.
И перестали орать. Дубинкой врезали по голове одному-другому, и тихо стало.
Еще через час трюм опустел. Осталась наша клетка единственная закрытая.
Мы ждали.
Обезьян пнул решетку:
— Открывай, начальник!
— Воды, воды дайте! И ношпы таблетку! — крикнул Махов.
И Обезьян:
— Забыл про нас, начальник?! Выпускай!
И другие орали примерно то же.
Полковник услышал:
— Выходить по одному. Руки за голову, голова вниз, смотреть вниз. Вас ждет горячее питание и прогулка.
— Слышали, не ори! У нас клетка закрыта!
— Клетку откройте!
Рексы не спешили спускаться в трюм, боялись засады.
— Лечь на пол и не шевелиться. У меня приказ: огонь без предупреждения!
Мы легли.
— Молча лежать, руки за спину, глаза закрыты!
На палубе посовещались, но в трюм не полезли.
— Выходить по одному. Неповиновение будет строго наказано. Шаг влево, шаг вправо считаю за побег, огонь открываю без предупреждения! Все поняли?!
И ему в ответ:
— Хули ты вопросы задаешь, начальник, ты молчать сказал, дубовый! Ты выбери — или молчать, или отвечать!
— У нас клетка закрыта!
— Воды дайте!
Обезьян ударил прутом по замку, сбил, открыл клетку.
— Вынуждают нарушать порядок. Я не хочу нарушать, а меня вынуждают.
Я думаю, он ждал, когда чичи уйдут, поэтому замок не ломал. Ну и мы все ждали того же, чего отрицать.
Обезьян пошел к лестнице. Он оказался не так прост, южный pithecos. Я ошибся, недооценил его.
— Начальник, не стреляй! По одному выходим! — И нам: — В очередь, господа. Соблюдаем порядок, не провоцируем.
Обезьян поднялся, и мы услышали окрик:
— Руки протянул!
— Да, начальник!
Мы с Сипой оказались в самом хвосте очереди.
— Ты чего-нибудь понимаешь, Иван Георгиевич?
Я много чего понимал и кое о чем догадывался, но Сипе ничего объяснять не стал. Скоро и без моих догадок будущее прояснится.
На палубе рексы защелкнули у меня на запястьях наручники — стальные, но с большими номерными бирками и с распоркой вместо цепи. И опять у них новая модель. Не с двухзвенной цепью, как обычно, и не литые в одно целое, как в Архангельске надевали, и не на петле. И руки сковали не за спиной, а впереди, но заставили держать на затылке, локти бабочкой. И ножные цепи надели, тоже с биркой. Я изучил наручники, думал, европейского образца, которые открываются стандартным ключом или согнутым стержнем от шариковой ручки, вы такие по фильмам знаете. Но эти наручники были Russian style — для каждой пары свой ключ.
Изучал наручники, а оглянуться забыл.
Оглянулся — и увидел землю: безжизненные диабазовые скалы, серые дресвяные и галечные холмы, грязный проталый снег на дне оврагов. Из высокой седловины сползал в море обессиленный трещинами ледник. Залив раздвигал берег узким корявым треугольником, в его устье отвесные горы сдвигались теснее, мешали ветрам разгуляться. А за спиной была — на поворот головы — бесконечная стылая вода. Я увидел щитовые бараки — один готовый полностью и два недостроенных еще: крыша не перекрыта, нет окон, дыры вместо дверей, возле укрытые пленкой поддоны, упакованные доски, щиты, пластиковая обшивка, рулоны утеплителя, связки пластиковых труб; возле бараков выгородка с летней кухней и скамейки, штабель ящиков и коробок под навесом, еще навес, две перевернутые вверх дном весельные лодки ядовито-розового цвета, растянутые на жердях сети.
