Яна Гецеу - Курс практической психопатии
— Ну да… спросила вчера, что типа за х-ня, вы не того?
— Хм…
А отчего бы тебе реально деффку не завести?
— Какую ещё деффку? Я его люблю
— А…
— Вот тебе и а. Любовь, Эрот, такая штука… это не выбирают. Это просто есть. И жить без этого не возможно, что бы раньше не говорил, как бы не гнал — я ошибался. Он нужен мне. Я представить не мог, что такое вообще возможно. Но вот — и я попался…
— Где ты нахватался такого пафосаJ я пацталом ваще, ну и траблы…
— Ах, тебе смешно! Ебаная ты сука, — написал я и отключился.
Она прислала мне смс-ку, которую я прочитал лежа в кровати: «Ну прости… я дура». Я усмехнулся, давно не обижаясь ни на кого на свете — только для собственного удовольствия. «Не за что. просто я думал, у меня есть друг. я ошибался». И выключил телефон тоже. Пора спать. Меня ждет мир сладкого ужаса и отвратительных прелестей — мои сны…
Так и вышло. Мне приснилась Сашка. Какого вообще… я ее вспомнил?? Я и не думал о ней давным-давно. А вот поди ж ты… моей жизнью все так же правят женщины. И похоть. Арто ведь тоже баба, хоть и не признается. Но у него женская душа, женское мышление. И сам он женщина, да еще и такая, каких мало.
…Она скакала на монгольской лошади, голая, маленькие груди вздрагивали в такт, она терлась о спину животного, и прикрыв глаза, кусала губы, сдерживая оргазм — я отлично это знаю, я не раз это видел, когда шарил в ней пальцами за углом на улице, где нельзя стонать, — и вцеплялась в гриву лошади, как бывало мне в волосы… я проснулся в липкой лужице.
— Приезжай, ты мне нужен! — сказал он в трубку деловым тоном, но так неосторожно судорожно вздохнул при этом… что я бросил все, и помчался.
— Привет… малыш, — сказал он, в дверях, зябко ежась. Я весь сжался — чего это он? Что-то не так. Назвать меня вслух малыш… обычно он сдержан, и говорит ласковости только на ухо и в моменты… ну, понятно.
— У меня мать уехала, а мне плохо, вот… — и он неловко обнял меня, уткнувшись в душу. Я погладил его по лопаткам, и сглотнул вязкую слюну в приступе голода. Сам не знал, как дико соскучился за каких-то… сколько прошло? Не помню. Поднял его лицо, и поцеловал в холодные губы. Он едва заметно задрожал. Сразу накрыло — удушить. Но в такие моменты мне начинает казаться, что я могу провести с ним всю жизнь. Тем более, что жить мне немного, так что не трудно будет!
— Значит, будем ночевать? — спросил я, непринужденно. Он кивнул.
— Да, там водка есть, извини, что дешевая и есть нечего… плохо мне что-то, мать ниче не купила, а мне идти худо…
— Похуй, забей, — раздраженно отмахнулся я, стесняясь своего влечения. На шее его стучат сосуды. Губы его обкусаны. Руки его сложены на груди, лопатки торчат, ключицы под футболкой, волосы за ушами — маленькими девчоночьими ушами… о, яду мне! А вот он — яд. Пей… демон мой жрет кишки. Я отвернулся.
— Давай, тада, тянуть не будем, мне тоже нехорошо, начнем пить.
А потом я тебя убью… любовь моя.
— Мое имя — иероглиф, мои одежды залатаны ветром… — умиротворяюще поет моя любовь, подыгрывая себе на гитаре. Я не пою, я молча пью. Худо мне. Хочется исчезнуть отсюда, за тридевять земель… я терпеливо заливаю нутро теплой водкой.
…все лицо мое в сперме, и на грудь стекает. Пиздец, и откуда ее так много! У меня же столько не бывает, блядь, почему тогда у него столько?
Я стою на коленях перед ним, в ошейнике. Он не хотел, но я настаивал. В какую грязь бы я до сих пор не упал, мне, уроду, все мало, мало!! Блядь, блядь, зубы сжимаю так, что вот-вот хрустнут и сломаются. Презираю себя, и тошнит от него. Закрыл глаза, и смотреть на него не могу… хотел испытать границы своего терпения, и чувствую — перегнул, не надо было затевать эту игру, сознание мутит гнев, и злоба — блядь, да отойди же уже от меня, я прибью тебя, ну неужели не ощущаешь? Уйди, уйди, ублюдок, тварь, неужто ты поверил, что я способен быть твоим рабом!
Он склонился надо мной, и протянул руку — я поднял глаза, и что-то увидел он в них, такое, что аж отшатнулся, лицо его дрогнуло, а я вскочил тогда, сорвал ошейник, и отшвырнув вон, вытирая лицо ладонями, ушел в ванную. Я не закрывал дверь, пусть он слышит, как с омерзением отмываю я изгаженную кожу свою… долго мылся, так долго как только мог, все прислушиваясь, где он, и очень боялся, трус, что униженный и наказанный за свое доверие ко мне Арто придет за мной. Тогда я заору на него, прогоню вон, и даже может быть побью. Руки сами сжимаются так, что ногти впились! Но он не шел… я постоял в темноте, утерся полотенцем, и на цыпочках, тихонько прошел в комнату. Арто там не было, но я легко понял, что он на балконе, и осторожно выглянул туда… на подоконнике дымила полускуренная сигарета, а сам Арто, полуголый и жалкий, вздрагивая острыми плечами, тихонечко рыдал уткнувшись в сложенные на перилах руки… я непроизвольно протянул руку, жалея его, но тут же отдернул. Он сам виноват. Не нужно было со мной связываться…
— Я же обещал уничтожить тебя… малыш! — беззвучно прошептал я одними губами. И вышел, задернув штору у него за спиной.
А среди ночи я сидел и глядя на спящего него, плакал. Тихо и безудержно горько. Все нутро мне заливали слезы, море отчаяния топило сердце… горько, горько, глотать трудно, сцепив пальцы на коленях, корчась — я любил его, и держался как каменный, чтоб не вздрогнуть, не разбудить… пьяный малыш, мразь моя божественная, не догадывался ничуть, что я подыхаю, как собака возле него, и вою беззвучно, и тону… нет спасения — я люблю. Парня. И это навсегда. Плен, ад, позорный огонь.
— Я люблю тебя! — прошептал я так тихо, как только мог, протягивая дрожащие пальцы. И вдруг все кости вынули — тело ослабло, обессиленное дрожью и напряжением. Судорожный вздох скрытой истерики вырвался из груди, заболело сердце, и я тихонько лег рядом с ним.
…очнулся от звонка в дверь. Нет, кто-то стучал, ломился. Побрел уныло и зло, в одних трусах, опухший и мятый, представляя, а если артовая мамаша вернулась? Ну и в пизду ее, хехе, сука драная. Я спал-то часа два, онемел от усталости, мне все фиолетово сейчас. Распахнул дверь резко, и замер — девка. Будто ледяным ветром обдало — девка? Какая девка? Зачем? Глаза мрачные, смертью тянет. Вроде где-то я ее видел. Даже не девка а скорее молодая женщина.
— Можно, я войду? — голос хриплый и низкий, точно из могилы.
— Войди… — я растерялся немного. Она скоро умрет. Это ясно как звездная ночь. Вошла, разулась, бросила куртку в угол, прямо на грязные ботинки на огромных каблуках.
Прошла на кухню. «Не надо, наверное, в чужую квартиру кого попало пускать!»
— А Арто где? — спросила, мрачно шаря по столу, нашла сигарету, закурила, сплюнула в раковину, попила воды из-под крана.
— Нету, — спокойно ответил я, складывая руки на груди. Памяти у меня нет, а то я б точно вспомнил, кто это. Но я ее точно знаю.
— Че так смотришь, Ветер? — усмехнулась она. — Дай лучше водки!
— У меня нету, — пожал я плечами.
— Да все у тебя есть, ты ж с Арто жившь, знаешь, что там, в мамином шкафу в лифчиках всяких початая всегда лежит!
— Нет! — офигел я. — Первый раз слышу!
— Ха, ну неужели! — издевательски всплеснула она руками. — Давай, покажу! — и прищурившись, схватила меня за запястье, больно так сжав, потащила в спальню Артовой мамаши. Я не сопротивлялся — интересно, что дальше.
— Вот, смотри! — разворошив, ловко вытянула она бутылку прозрачной, вместе с намотавшимся на горлышко крошечным лифчиком.
— О, лифтон как у меня, — развеселившись, помахала девка им. Свинтила крышку, и смачно отхлебнув, не поморщилась.
— Будешь? — радушно протянула мне, и сморщила нос, как маленький ребенок. Страшный ребенок, мрачный ребенок. Тут только я заметил черные тени под ее темными глазами.
— Давай, — согласно кивнул я, протягивая руку. Отпил немного, гадость полувыдохшаяся.
— Ну пошли, чтоль, покурим!
— Пошли, — и двинулся за ней в сторону кухни, она неловко вильнула худым бедром, ударилась, шумно вздохнула, сжала кулаки, и пошла дальше, на кухню. Сели, закурили. И мне в общем-то было уже неинтересно, кто она такая.
— Короче, я пришла сюда покончить с собой, — сквозь зубы сказала она вдруг, я аж дымом поперхнулся и закашлялся.
— Круто! — кивнул, придя в себя.
— Вот, смотри! — и она грохнула на стол завернутый в резиновую перчатку медицинский скальпель.
— А что ж так-то? — спросил я, совершенно обыденным тоном, будто она от мужа там ушла, или еще чего. А может и так, конечно. Для баб это трагедия «намба уан».
— Я — паталог, танатолог стало быть, — сказала она бесцветно. — Ой, водку забыла! — всплеснула она руками вдруг, оживляясь. — Сходи, пож-жалуйста, принеси, а?
— Щас, — кивнул, поднимаясь я. Человеку реально больно, видно же.
— Вот спасибо, дорогой, — кивнула она, когда я протянул ей просимое. — А то спирту хотела взять у наших ребят, да с горя забыла..
