Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда
— Ага, каждый болтайся в своей петле, — съязвил Азафран. — Только не я.
— О нет, и ты тоже, полагаю. Скажи-ка, — доктор посмотрел на Саенца, — тебе интересно будет узнать, что твой лучший друг играл все это время роль соглядатая, что он давно уже в курсе тех… э-э, процедур, которые мы проводили, дабы повысить возможности мирового чемпиона, великого уже по своей природе? Видишь ли, Акил, те гороховые шуты… Имеются в виду уличные комедианты в костюмах бандитов, — снисходительно пояснил он для де Зубии, — спевшие пару дурацких куплетов про колбаски… Так вот, раскинь мозгами, Акил, и увидишь: я совершенно здесь ни при чем. Упомянутые процедуры для меня — вопрос чисто медицинский, и если бы ты хоть на секунду попытался осознать мою точку зрения, проникнуться ею, чего, к сожалению, не произошло, а учитывая, что чужие взгляды не имеют отношения к единственному предмету, привлекающему твое страстное внимание, то есть к тебе самому, и не могло произойти; если бы ты на минуту поставил себя на мое место, то непременно сделал бы соответствующий вывод: средства для достижения нашей общей цели никак не постыдны, скорее наоборот, достойны того, чтобы ими гордиться…
— Это ты меня не так понял, — с отвращением выплюнул Саенц, показывая, что если он и не способен на глубокие психологические озарения, то по крайней мере в состоянии уловить главное в тексте, перенасыщенном громоздкими синтаксическими конструкциями.
— О, я уже несколько недель подозревал тебя в подобных мыслях, но похоже, они не на шутку овладели твоим разумом. Впрочем, это еще более затрудняет нас в поисках истины: почему же именно я должен отвечать за ту невинную шутку в Пиренеях, расстроившую прославленного чемпиона?
— А кто же? Кто еще презирает меня до такой степени, чтобы…
— Давай пока не будем выходить за пределы нашей маленькой компании. Вряд ли тебе известно, какое наслаждение доставляют мне, кроме прочего, полотна эпохи Эль Греко. Ах, эти старые мастера! Что за темы! Распятие, Пьета[25], Последняя Вечеря… Да-да, Последняя Вечеря… — Флейшман с улыбкой, но без намека на чувства осмотрел сидящих за столом; очевидно, мысли его витали где-то в высших сферах. — К примеру, Магдалина. Люди редко задумываются об этом, а ведь она в свое время предала Учителя. Врач, Лука?.. Ну, этот вряд ли, я уже объяснял почему. Остается парень, получивший тридцать сребреников. Однако забудем о деньгах. Тут должно быть что-то иное… не знаю. Ревность, зависть, желание низвести божество в прах и пот, на уровень обычного équipper? Трудно сказать. А ты как полагаешь, Патруль?
Азафран закусил губу. Акил уже отравлен. В воздухе повисло тяжкое молчание. Говорили только взгляды. Наконец Микель подал голос:
— Ну, мне пора. Завтра отправляться в долгий путь. Понедельник, одиннадцать двадцать, Хитроу, Акил. Сеньорита, прощайте. Отдашь за меня, Патруль? — На стол со звоном упали серебряные монеты. Флейшман поднялся и с поклоном вышел вон. Хлеб, вино и жирная сосиска остались нетронутыми.
Двадцать третий этап
В пятницу, на первой неделе «Вуэльта де Испания», вышел очередной номер «Гэлакси-сиклисм». И тут же наделал огромного шума. Читателей повергла в шок надуманная история, жалкая и омерзительная побасенка о двух бывших друзьях-велосипедистах, всемирно известном чемпионе и его верном помощнике, самым грязным и бесстыдным образом намекавшая на некие трения между Акилом и Патрулем. Причем первый из них проникается непреодолимой ненавистью ко второму. Далее следует какая-то расплывчатая бредятина про химика-нациста, лабораторию, эксперименты над людьми… В общем, в итоге campionissimo, используя модифицированную питьевую флягу в качестве метательного оружия, выстреливает сверхбыстродействующую токсичную свечу прямо в анальное отверстие своего fidèк équipper. Непристойный вымысел так и был озаглавлен: «Кровавая фляга».
Жакоби принес в их общую с Патрулем комнату этот образчик желтой прессы после ужина, вечером трудного дня большой гонки. Акил более чем уверенно держался на «Вуэльте», как, впрочем, и во всех последних состязаниях. Не рисовался, не лез из кожи, лишь бы доказать собственное превосходство и открыто начхать на остальных, однако легко и спокойно оставался в лидерах.
Беда в том, что теперь гонщик наотрез отказывался общаться с товарищами по команде, ограничиваясь несколькими грубыми окриками на трассе. С Азафраном он не разговаривал вовсе. И даже не замечал его. Методично и последовательно, изо дня в день, Акил вел себя так, словно пространство, где находился Патруль на велосипеде, пустовало и вполне заслуживало того, чтобы занять его без малейшего предупреждения. Не в силах предугадать следующую перемену направления или скорости своего лидера, Азафран должен был незамедлительно реагировать на них, дабы увернуться от неизбежного столкновения. Подобное отношение всегда ранит; но пережить такое от ближайшего друга больно и унизительно вдвойне.
И вот появляется эта «Кровавая фляга».
Жакоби не торопился ложиться спать. Пока Патруль читал, он молча сидел, задрав ноги на стул, и неспешно рассматривал соседа, как если бы на его лице отражалась каждая строчка. Любому другому Азафран рявкнул бы что-нибудь обидное, но в трудную минуту не обойтись без верного плеча, и ведь Жакоби ничего не делал со злым умыслом, даже если бесцеремонно пялился на людей, когда им этого совсем не хотелось.
— Ахинея какая-то, — сказал мужчина, дочитав последнюю исполненную яда строчку.
Взгляд Жакоби опустился на пол, лениво заскользил по ковру, вскарабкался по задернутым занавескам, внимательно изучил дверцы платяного шкафа, вознесся к потолку и, наконец, медленно сполз обратно, чтобы встретить глаза Патруля. На губах молодого человека мелькнул отсвет улыбки. Затем и сама улыбка. Затем он покачал головой.
— Я прослежу за твоей задницей, — произнес Жакоби, вышел из-за стола и покинул комнату.
Знаете, что такое паранойя? Это когда враги позволяют вашему разуму выполнить за них всю грязную работу.
Де Зубия в это время сидела дома, следила за гонкой по телевизору и кормила дочь. Как только сосед захлопнул дверь, Азафран отпечатал на ноутбуке короткое письмо и отправил его Перлите, воспользовавшись шифровальной картой Габриелы Гомелес, полученной во время памятного разговора в Ленсе.
Эй, подруга, читала отстой в «Сиклисм»? Они уже совсем оборзели, ничего не боятся. Дурдом какой-то. Что делать, а? Бежать отсюда к чертовой матери? Не могу, хотя это был бы самый разумный выход. Только не думай, я тут не корчу из себя героя. Просто у меня контракт, а с ним не поспоришь. Заглянешь к нашим приятелям? Может, что и скажут? Обнимаю крепко. Твой Друг.
Перлита безотлагательно связалась с Габриелой. Дамы условились встретиться. На рассвете, пристегнув к переднему креслу «диабло» сиденье для малышки, де Зубия выехала в Андухар. Присутствие беспомощной смуглокожей крохи на время умерило аппетиты бесстрашной женщины, и вместо привычных двухсот пятидесяти километров в час она едва-едва превышала сотню. Покидая Андалусию, Перлита переслала Патрулю ответ инспектора-детектива Гомелес:
Полагаю, до «Мировой» можно не дергаться: ты им еще понадобишься. А вот мне твои лапы нужны, как собаке пятая нога. И все же обнимаю взаимно, ибо каждый из нас таков, каков он есть, и тут уж ничего не поделаешь. Габриела.
На следующее утро Азафран чувствовал себя посреди пелотона, будто напроказивший школьник, от которого отвернулись товарищи. Один только Жакоби время от времени ехал с ним рядом, болтая как ни в чем не бывало. Казалось, он даже не замечал того, что Патруль то и дело шарахался от Саенца, который, устремляясь вслед за тем или иным соперником сквозь мнимую брешь, вынуждал помощника, не желающего видеть лидера, пусть и вполне заслуженно, в виде свалки покореженного металла и кровоточащей плоти, увиливать в сторону.
Уже почти год крупные гонки обходились без смертей. Наступала пора, когда в низинах курились туманы, а высоко в горах выпадал первый снег. Густые кроны лесов начинали буреть и громко трепетали под налетающим ветром. Близилась «Мировая».
* * *Похоже, мы все-таки недостаточно рассказали о достижениях великого Акила Саенца за истекший год. Благо было на что отвлечься. А ведь даже голые цифры: количество выигранных гонок, побитых рекордов, гор, покоренных буквально в одиночку, пока прочие копошились где-то у подножия, — это что-то невероятное. В спорте, как и везде, есть профи высокого класса, а есть подлинные великаны. Я о тех, чьи имена, точно по заказу, не сходят с уст в мире велосипедистов, ни дать ни взять набор святых угодников на благочестивом собрании — Коппи, Анкетиль… Так вот, насколько истинные мировые чемпионы превосходят обычных людей, наделенных особыми талантами, каких-нибудь там Азафранов, настолько же Саенц выделяется на фоне заурядных мировых чемпионов.
