Виктор Пелевин - Бэтман Аполло

Точно я знаю только одно — вампир в Древнем Теле невидим. Мало того, Покрывающее Восприятие помогает великим вампирам скрывать себя и свои мысли не только от людей, но и от менее опытных сородичей.

Вампира, летящего над городом в Древнем Теле, может увидеть лишь другой вампир — но не человек. Часто задают вопрос, виден ли вампир в это время на радаре. На это нет ответа, потому что речь идет не о физике явлений, а о человеческом восприятии. Даже если вампир и виден на радаре, изображающая его точка на экране не будет в это время видна никому. Кроме, конечно, другого вампира.

Вампир умеет экстрагировать крохотную каплю красной жидкости из-под кожи живого человека, чтобы получить доступ к его внутреннему миру. Происходит это незаметно и почти непроизвольно, когда мы оказываемся рядом с интересующим нас субъектом. Это одна из наших сверхспособностей — своего рода дистанционный комариный укус. Требуется совсем чуть-чуть ДНА.

Контрольный укус позволяет старшим вампирам контролировать сознание младших, свободно проникая в их память и мысли. Но сознание вампиров, стоящих выше в нашей иерархии, остается закрытым для тех, кто в ней ниже. А в разум Великой Мыши не может заглянуть никто — даже, по большому счету, ее сменная человеческая голова. Именно степень личной непрозрачности и определяет ранг вампира — но это не четкая иерархия, а скорее некая неформальная табель о рангах, в которой постоянно происходят флуктуации и перемены.

Кстати, хочу упомянуть об одной своей смешной ошибке. В книге «Empire V» я рассказывал, как нашел в вампотеке своего бенефактора, покойного Брамы (от которого ко мне и перешел магический мозговой червь), странный препарат, отсутствовавший в каталоге Он назывался «Укус и Крик Великой Мыши». Ознакомившись с ним без разрешения наставников, я пришел к выводу, что вампир пробивает кожу человека электрической искрой. Это, конечно, смешно.

В свое оправдание могу сказать только то, что в шестидесятые годы прошлого века у вампиров была мода на естественнонаучные объяснения собственного бытия — и они действительно замеряли разность потенциалов между различными внутренними зонами своих клыков. Ее нашли достаточной для возникновения пьезоискры. Но саму искру так и не смогли обнаружить.

Покойный Брама не только собирал старинные маски, но и любил человеческую литературу, и сам был ей не чужд — у него была огромная коллекция литературных препаратов и коктейлей. Как выяснилось позже, данный препарат был наброском фантастического романа про робота-вампира. Препарат был сделан из ДНА одного литературного негра, вместе с которым Брама разрабатывал этот сюжет. А я принял все за чистую монету.

Впоследствии мои наставники объяснили, что укус вампира имеет другую природу. Клыки вампира (наш древний поэт назвал их «рогами победоносного») являются для магического червя чем-то вроде антенн. Через них он посылает в пространство психическую команду, которой не может противиться ни один организм. Эта команда называется «Крик Великой Мыши». Это что-то вроде гопнического «стоять, бояться!» — только в более развернутом виде: «стоять, бояться, все забыть!» Никаких звуков при этом вампир не издает.

Крик Великой Мыши делает укус незаметным для человека, и эту неощутимость еще можно худо-бедно объяснить с позиций человеческой науки.

Абсолютно необъясним, однако, физический аспект укуса. О нем можно говорить лишь метафорами.

После Крика Великой Мыши в крохотной частице крови человека зарождается подобие собственной воли. На время этой операции магический червь как бы проецирует в эту капельку крови свою сущность. И капле удается непостижимым образом ожить, пробить кожу (или, быть может, просочиться сквозь нее), оторваться от человека-носителя и повиснуть в воздухе, где вампир ловит ее своим ртом.

Одну из самых мрачных, но красивых интерпретаций этой технологии предложил мой знакомый профессор-теолог из Кишинева, который уже несколько лет работает у меня шофером-исповедником. Он сказал, что на время этой операции в капельке крови зарождается душа, которая стремится к спасению. Капля крови старается убежать из ненавистного и обреченного человеческого тела — и, благодаря чудовищному напряжению воли и состраданию космоса, оказывается на это способна. Когда она повисает в воздухе за пределами кожи, ее ловит рот вампира. «Душа» ее после этого оказывается как бы спасена, потому что возвращается в вампира, которому принадлежала изначально — ибо именно он зародил ее в капельке своим беззвучным криком. Но это, конечно, временное спасение, ибо речь идет о вампирической душе.

Ох уж эти теологи.

Я кое-что расскажу про них в этой книге. А сейчас, милая читательница, за мной! У вампира есть девиз — в темноту, назад и вниз!

ПОЗОВИ МЕНЯ С СОБОЙ

Стоял один из тех упоительных российских вечеров, когда кажется, что все страшные страницы в истории Отечества уже перевернуты, и впереди — лишь светлые, безоблачные и радостные дни. Именно в такие минуты люди зачинают детей — потому что уверены в ждущем их солнечном счастье.

Вот только рождаются эти дети почему-то в феврале…

Мертвая голова Иштар лежала (мне хотелось сказать «восседала», как если бы речь шла о большой жабе) на огромном золотом блюде.

Ее одутловатое лицо в складках старческого жира выглядело помятым несмотря на несколько слоев погребальной раскраски. Так казалось, наверно, оттого, что японец-гример изобразил вокруг ее закрытых глаз расплывающиеся черные кляксы, стекающие темными ручьями на снежно-белые щеки. В Японии это наверняка смотрелось бы стильно и напоминало о мире духов. В России — вызывало ассоциацию со смертью после долгого запоя, увенчанного безобразной дракой.

Голова парила над пропастью Хартланда.

На самом деле она, конечно, не парила — блюдо было укреплено на замаскированной цветами штанге. Но выглядело все так, как если бы голова висела над черной бездной, принимая последний салют от робко приближающихся к ее краю.

Голова выглядела величественно даже с черными потеками на щеках. Волосы, за которыми покойная при жизни застенчиво прятала свои косметические шрамы, были теперь подняты вверх и собраны в одну из тех диковатых громоздких причесок, какие она так любила в свои трезвые дни: за ее затылком блестела массивная золотая арфа, и рыжие пряди были привязаны к ее струнам, словно мертвая медуза давала окаменевшим слушателям свой прощальный концерт.

Так оно, по сути, и было.

Только пела не мертвая голова, а эстрадный певец с завязанными глазами. Он стоял у самого края пропасти рядом с двумя страхующими его охранниками.

Певец выглядел креативно, но странно. На нем был парчовый пиджак в стразах, радугах и звездах — и такие же шорты. Его борода сложной стрижки отливала невыносимым химическим цветом. Брюшко под пиджаком было слишком заметным, а ноги — слишком тонкими для такого большого тела. Можно было подумать, он надел шорты, чтобы его вид вызывал жалость и его не убили в конце корпоратива. Но тогда ему надо было сбрить бороду.

— Позови меня с собой,Я приду сквозь злые ночи,Я отправлюсь завтра в бой,Чтобы Путин не порочил…

Слушателей было немного — небольшая группа на краю бездны. Их лица были торжественны и скорбны. Они были одеты во все черное — просто, изысканно и дорого. Слишком дорого для того, чтобы какой-нибудь gossip-колумнист мог оскорбить их пониманием этого обстоятельства. Цветовое однообразие их туалетов нарушалось только крохотными искрами другого цвета — запонкой, петличной розеткой или галстучной булавкой. Большинство было в годах — кроме одного в первом ряду.

Это был молодой человек лет около двадцати. Хоть он тоже был во всем черном, по виду он отличался от остальных. Трудно было даже сказать, что на нем — то ли странный комбинезон с капюшоном, то ли плотно обтягивающие тело штаны и куртка. Приглядевшись, можно было заметить в мочке его уха маленький бриллиант. Его кожа была бледной, будто ее намазали белилами. А поднятые гелем волосы — возможно, по контрасту — казались слишком уж темными, словно их выкрасили радикальной черной краской. Пожалуй, он походил на новую модификацию эмо-хипстера, слишком еще свежую, чтобы у нее успело появиться свое отдельное название в культуре. Но что-то в его глазах заставляло поежиться — и понять, что это просто маскировка.

В общем, как вы уже поняли, это был я.

Мужик в шортах еще пел — и некоторые из его слов доходили до моего сознания сквозь все ментальные блоки. Если я правильно разбирал, песня выражала протест. Впрочем, я не был уверен, что понимаю все тревожные смыслы в исходящем от него информационном луче — такое с человеческим искусством бывало у меня все чаще и чаще.