Смеющийся волк - Цусима Юко
Заботливо обложив газетами живот, Маугли закрыл глаза. Одежда уже подсохла, от газетной бумаги стало тепло и приятно. Ноздри щекотал пыльный дух старых газет. Однако скоро, наверное, опять придётся бежать в уборную. От поноса ещё такая слабость… Но хорошо хоть, что это не дизентерия.
Поезд остановился на каком-то полустанке и снова тронулся. Откуда-то издалека, из головы вагона, доносился плач младенца. Мама как-то говорила, что где-то младенец умер от детской дизентерии. Когда был этот разговор и о каком младенце шла речь, Маугли вспомнить не мог. Разница между детской дизентерией и обычной тоже была ему непонятна. Помнилось только, что младенец умер. Когда у братца Тон-тяна начался понос, пришлось ему делать подгузники из пелёнок, хотя он уже был по возрасту старше ученика начальной школы. Мама однажды сняла подгузники — и его прослабило, да так, что струя ударила, словно из водяного насоса. И всё попало маме в лицо. Она рассердилась, стала на него кричать. Все татами и бумажные перегородки вокруг были запачканы жёлтой поносной жижей. Однако вони особой не было. Это тоже вроде был простой понос, не дизентерия. Но всё равно потом Тон-тян всё-таки умер, так что, может быть, понос был и не простой…
Перед мысленным взором Маугли возникло лицо покойного брата — осунувшееся, желтоватое. С подбородка у него не свисали липкие слюни, под носом было тоже чисто, и он не пытался разлепить веки. Ни пальцы, ни рот, ни веки у него не шевелились — были абсолютно неподвижны. В общем-то, совсем не настоящий. Какой-то манекен с жёлтой кожей, с виду похожий на брата. Ноздри заткнуты ватой. Маугли будто снова почуял тот мерзкий запах крематория. Дышать стало тяжко, и Маугли открыл глаза. Сделав глубокий вдох через рот, он стал смотреть в окно. Не стоит вспоминать о таких вещах. Маугли постарался снова запихнуть неприятные воспоминания на самое дно памяти — словно загоняя обратно в банку пролившуюся липкую жидкость.
Дождь всё не прекращался. При мысли о том, что, когда они прибудут в Акиту, снова придётся бегать под дождём, становилось не по себе. Можно, конечно, пересесть на другой поезд. Вчера в это время они ещё были в Токио. Подумав об этом, Маугли загрустил. Дыхание его участилось, сердце вдруг забилось сильней. Тогда ещё он был девочкой в школьной форме-матроске, с кожаным портфелем… Кажется, будто это было давным-давно. Произошла ужасная ошибка. Но теперь уже и вернуться нельзя. Слишком далеко заехали. К тому же, не очень понятно, в чём именно ошибка. В общем, ничего не поделаешь. Так или иначе, сейчас они едут в поезде, и этот поезд куда-то везёт своих пассажиров…
Поезд снова остановился на маленькой станции, люди в проходе зашевелились. Часть студентов, оглашавших вагон весёлой болтовнёй, вышла, и народу немного поубавилось. Хотя пассажиров всё ещё было много, теперь в вагоне стало тихо — только издали доносились приглушённые детские голоса. Дети были чем-то недовольны. А мужской голос их успокаивал. Слов не было слышно, но по звучанию речь была похожа на привычную, токийскую. Может быть, там и были токийцы. В другом месте какие-то женщины судачили о трудностях жизни. Эти, судя по говору, явно были здешние. Иногда раздавались взрывы хохота — смеялись мужчины.
У Маугли снова заболел живот. На сей раз он разбудил Акелу и встал, чтобы идти в уборную. Сейчас, когда вагон битком набит, вполне вероятно, что кто-нибудь попытается занять опустевшее место.
— Что, опять? Но всё-таки цвет лица у тебя стал получше. Мне тоже что-то плохо. Может, так оно и должно быть после того, как побегаешь в хорошем настроении под дождём… Я ведь уже и не очень молодой. Ну давай, иди живей! Народу, видишь, битком набито, так что ты поосторожней!
В проходе было не протолкнуться. Весь пол был уставлен рюкзаками, узлами, мешками, бамбуковыми корзинами. Приходилось осторожно пробираться между вещами, переставляя одну ногу за другой. Маугли спотыкался о чьи-то тела, с поклоном извинялся. Поскольку это был ребёнок, никто всерьёз не сердился, но многие строили строгие гримасы. Девочка в шароварах спала на полу поперёк прохода. Рядом прикорнула какая-то тётка с большим животом — наверное, мать девочки. Как Маугли ни старался соблюдать осторожность, каблук туфли, похоже, задел голову девочки. Та завопила, а мамаша, злобно глянув на Маугли, бросила ему:
— Если носишь кожаные туфли, так шагай потише!
— Извините! Извините, пожалуйста! — бормотал Маугли, проталкиваясь дальше, к тамбуру.
Толстуха с девочкой, судя по выговору, тоже ехали из Токио, хотя это и был не ночной поезд…
Маугли обратил внимание на то, что сам он стал в последнее время говорить почти как раньше, когда был токийской девочкой. Надо быть поосторожнее!
Наконец ему удалось добраться до тамбура. Здесь тоже народу было как сельдей в бочке. Прямо у входа в уборную на полу устроились три старичка. Под умоляющим взглядом Маугли старички отодвинулись, и один сделал знак глазами: можешь заходить. Благодарно склонив голову, Маугли прошёл в уборную, но так и замер у входа. На полу лежал завёрнутый в лохмотья младенец и, казалось, спал. Маугли сначала решил, что это подкидыш, но потом подумал, что в таком случае сидевшие у двери старички не должны были бы проглядеть такое дело. Может быть, мать младенца была где-то рядом: просто решила положить его на некоторое время здесь, в тихом месте, чтобы уснул. Но зачем же всё-таки было класть младенца в уборную? Что-то здесь было не то…
Поколебавшись, Маугли немного раздвинул тряпки, подвинул младенца к порогу, приоткрыл дверь, постучал по плечу одного из стариков и показал пальцем на груду лохмотьев. Старик, должно быть, не понял, в чём дело — он даже не пошевелился. Тогда Маугли с силой отодвинул старика в сторону, вытолкнул свёрток наружу и быстро снова закрыл дверь. Спустив штаны и трусы, он уселся на корточки над унитазом. Но поносной струи он так и не дождался. Правда, немного всё-таки удалось оправиться. Стало полегче. Тут вдруг к глазам подступили слёзы. Она не хочет отсюда выходить! Этот младенец! Эти старики! Все эти пассажиры в проходе! Какие ещё неприятности её ждут за этой дверью?!. Но если она не вернётся, Акела будет беспокоиться. Хорошо бы, чтобы он пришёл за ней прямо сюда. Интересно, младенец ещё спит? Может, надо его вернуть на место, опять положить сюда, в уборную? Всё-таки вряд ли это подкидыш. Что бы Акела об этом сказал? Наверное, он бы так не удивился и не растерялся. Вот бы он сюда пришёл! Эх, наверное, не придёт…
Маугли вернулся к Акеле не меньше получаса спустя с того момента, как ушёл в туалет. Усевшись на своё место, он глубоко вздохнул. Лицо у него было бледное, осунувшееся, губы кривились в плаксивой гримасе.
— Что, всё ещё так плохо с животом? Ты там так долго пробыл, что я уж хотел идти за тобой в туалет — посмотреть, не случилось ли чего. Только если бы я пошёл, не видать бы нам этих мест, как своих ушей. Да всё равно толку было бы мало, так что я остался…
От этих слов на глаза Маугли снова навернулись слёзы.
— Я больше один в уборную не пойду! Лучше потерплю. А если уж не смогу терпеть… Тогда всё равно иди со мной! Ну их, эти места!
— Да что это ты вдруг? Что-нибудь случилось? — прошептал Акела, заглядывая Маугли в глаза.
Маугли не отвечал.
— Ладно, я тоже схожу в туалет, а ты место побереги. Живот погрей — вон газеты!
Маугли кивнул и стал смотреть, как Акела пробирается по проходу к тамбуру. Наверное, он там тоже увидит этого младенца в уборной или около… Интересно, что он тогда будет делать. Может, позовёт проводника. А может, как Маугли, положит обратно в уборную и вернётся на место. Во всяком случае, ему тогда станет понятно, почему Маугли в таком раздрызге. На соседнем сиденье лежали газеты и узел с вещами Акелы. Придерживая узел правой рукой, Маугли оглянулся по сторонам. Оказалось, что совсем рядом с их местами в проходе расположились несколько мужчин в потёртой военной форме с нездоровыми желтоватыми лицами. Все они сидели на полу, вытянув ноги в солдатских обмотках. Они были страшно худые, измождённые. Некоторые были в марлевых масках. Были среди них и совсем молоденькие. Какие-то двое по разные стороны группы то вставали, то присаживались на корточки, заговаривали то с одним, то с другим или вносили записи в какие-то документы. Эти двое были не такие тощие, и цвет лица у них был нормальный. Надеты на них были чистые рабочие комбинезоны и белые рубашки. Похоже было, что они куда-то сопровождают партию этих тощих. Чуть подальше сидела пожилая тётка и что-то вещала сиплым голосом. Как видно, она просто из любопытства толковала с одним из группы. Причём звучал только громкий назойливый голос тётки, а мужчины совсем не было слышно…
