Смеющийся волк - Цусима Юко
— Это ты? Ты чего тут?
— Мне надо в туалет, — ответил Маугли и быстро зашагал по проходу к уборной.
На ходу боль стала острее, и казалось, позыва уже не сдержать — сейчас всё так и хлынет в штаны. Крепясь из последних сил, Маугли почувствовал, как лоб покрывается холодным потом.
Если она сейчас обделается, Акела её наверняка бросит. Она вышла в тамбур, не в силах думать ни о чём другом. К счастью, уборная была свободна. Она на ощупь открыла дверь и ворвалась в кабинку.
Маугли провёл в уборной минут двадцать в надежде, что его хорошенько прослабит и на том всё кончится. Но в это время появились новые ощущения, не связанные с поносом и болью в животе. У него закружилась голова. С трудом доведя дело до конца, Маугли на подгибающихся ногах поплёлся назад по проходу. Акела встретил его в тревожном ожидании. Он стоял и смотрел на мертвенно-бледное лицо Маугли.
— Я уж думал, не свалился ли ты с поезда в тамбуре. Тебя что, мутит в транспорте?
— Да вот, какое-то расстройство живота… Я надеюсь, скоро пройдёт, — сказал Маугли, но тут же снова почувствовал боль во внутренностях.
— Если это простуда, то дело дрянь. У малышей часто при простуде живот болит. Холодновато тут, Холодная спальня — неплохое место, только вот свитера и одеял у нас нет.
Не успел Акела окончить фразу, как Маугли почувствовал новый сильный позыв и опять еле-еле сдержался.
— Мне опять надо в туалет, — пробормотал он.
С трудом поднявшись и держась за живот, Маугли снова потащился в тамбур и ввалился в уборную. На этот раз он провёл на толчке минут десять. Лицо у него стало и вовсе иссиня-бледным. Акела ждал Маугли с подобранными рядом газетными листами в руках.
— Что-то ты совсем плох. Видок — хуже некуда! Давай-ка я тебя хоть укутаю газетной бумагой вместо одеяла — всё-таки потеплее будет.
Стряхивая с газет приставшую грязь, Акела обкладывал ими снаружи грудь, спину и поясницу Маугли. Себе он тоже проложил газеты поверх одежды.
— Не очень-то удобно получилось, но ничего. Главное — тепло. Тело охлаждать нельзя.
Маугли хихикал, пока его заворачивали в «газетное одеяло», но скоро опять заболел живот. Он почувствовал, как опускается вниз по кишкам их содержимое. Ещё чуть-чуть — и будет поздно. Стоит только капельку расслабиться… Разбрасывая тщательно проложенные газеты, Маугли через силу поднялся.
— Мне опять надо…
— Опять надо? Так худо стало? Может, какая-нибудь нехорошая болезнь? — тревожно заметил Акела.
— Нехорошая болезнь? — переспросил Маугли, держась за живот.
— Дизентерия какая-нибудь или тиф…
— Да ты что?!
Маугли хотел посмеяться над такими опасениями, но на это не было времени и сил — нужно было срочно бежать в уборную. Пока он сидел на корточках над унитазом, поезд вдруг сильно тряхнуло — и шум колёс стих. В уборную доносились только обрывки каких-то объявлений по станционному радио. Прозвучало название станции «Синдзё». Из внутренностей Маугли уже почти ничего не лилось. Радуясь, что самое страшное позади, он хорошенько помыл руки. Что такое дизентерия и тиф, он толком не знал, но, наверное, это ещё хуже, ещё больнее… Мама часто пугала Маугли этими словами: дизентерия и тиф. Если её послушать, то и сахарная вата на храмовом празднике, и замороженная сладкая вода могли быть причиной дизентерии или тифа. Потому мама их никогда и не покупала детям.
Маугли шёл обратно через вагон, собираясь сказать Акеле, что уже поправился. Поезд всё ещё стоял на станции. Заходили новые пассажиры. Ввалилась ватага школьников, возвращавшихся домой с занятий. Они оживлённо болтали на своём северном диалекте, так что смысл разговора Маугли трудно было разобрать. Кто был в школьных формах и матросках, кто в обычном платье. Одежда на всех была полотняная, какая-то выцветшая, линялая, в заплатах. На груди у каждого была приколота именная бирка с обозначением группы крови. Некоторые девочки были в дырявых свитерах и рабочих шароварах. На многих мальчиках были только рубашки, выглядевшие как ночные сорочки, и штаны. Кто-то был в кедах с протёртыми подошвами, кто-то в старых заношенных резиновых сапогах, а кое-кто и в деревянных гэта. Кожаных портфелей или ранцев ни у кого из них не было — только потёртые парусиновые сумки и рюкзаки. Многие держали в руках большие сложенные зонтики с именным ярлыком. У некоторых были традиционные зонтики из заплатанной вощёной бумаги и даже соломенные плащевые накидки, каких в наше время уже не увидишь.
Вошла группа мужчин — человек десять, все ужасно бледные, исхудалые, в поношенных солдатских мундирах и гетрах. С растрёпанными волосами, заросшие щетиной, с открытыми ртами, они молча двигались по проходу, бесцеремонно расталкивая остальных пассажиров. На плечах у них висели вещмешки и походные фляги. На противоположной стороне вагона расположилось несколько девочек-подростков, ровесников Маугли. У них были потемневшие, тронутые мертвенной бледностью, осунувшиеся лица, как у тех мужчин. Одеты они были в лохмотья, а багажа у них, похоже, никакого не было. Молодой человек, одетый поприличнее, раздавал им купленные на станции коробочки с бэнто. А в вагон всё заходили и заходили люди с усталыми, измученными лицами. Почти у всех за плечами висели старенькие рюкзаки и вещмешки. Много было пассажиров в выцветшей военной форме, в военных фуражках. Женщины в запачканных шароварах и сандалиях-гэта тащили за руку детей. И у детей, и у женщин, лица были заляпаны чем-то вроде сажи — видно было, что им давненько не доводилось принимать ванну. Были, конечно, и другие: дамы с аккуратным перманентом, в европейских костюмах и платьях с высокими подложными плечиками, мужчины в мягких фетровых шляпах — должно быть, служащие компаний. Однако на всех лежал отпечаток какого-то старого стиля. Маугли припомнил, что когда-то давно уже видел женщин и мужчин примерно в таких же нарядах.
Когда Маугли вернулся на своё место, Акела сидел, хмуро понурившись. Места напротив уже были заняты, но место Маугли осталось за ним — сейчас на нём лежали газетные листы и два узелка с вещами. Маугли сел, переложив узелки и газеты себе на колени. Акела, наклонившись к нему, прошептал:
— Еле-еле удалось отбить твоё место. Ну что, как живот?
Прозвенел звонок к отправлению, раздался пронзительный паровозный гудок. Состав тяжело содрогнулся и тронулся. Ещё раз прозвучал гудок. Пассажиры тоже слегка раскачивались в такт движению. Где-то заговорили на повышенных тонах, но тут же успокоились. Теперь в вагоне звучали только весёлые голоса школьников.
— Вроде уже не болит. А народу-то сколько набилось! Откуда они поналезли? — шепнул в ответ Маугли.
— Время сейчас такое — дело к вечеру…
— Много разных странных типов — а одеты как!..
— Деревня!.. Здесь вообще время будто остановилось. С тех пор, как я был ещё совсем малышом, ничего здесь так и не изменилось. Прямо всё ну совсем как раньше! Видишь, газеты как пригодились — скоро всё пройдет… Сейчас пассажиров много — жарко будет.
Маугли кивнул и стал обкладывать себя газетами. Акела уже себя со всех сторон обернул и теперь был похож на египетскую мумию. Сидевшие напротив старичок и пожилая женщина с усталыми лицами не проявляли к этим ухищрениям никакого интереса и мирно дремали. Старичок был в чёрной охотничьей кепке с двумя козырьками — спереди и сзади — и в сапогах. Женщина была в кимоно с наброшенной сверху шалью. На коленях она бережно держала внушительный узел с вещами. Непонятно было, вместе они едут или порознь. Во всяком случае, друг другу они не сказали ни слова, так что судить было трудно.
В проходе пассажиры жались в тесноте: кто стоял, кто сидел, скорчившись, прямо на полу. Какой-то мужчина присел на деревянный подлокотник сиденья напротив, что было ближе к проходу. Похоже было, что скоро начнут заползать и в узкое пространство между сидений, прямо под ногами. Такая же жуткая теснота была в вагоне от самого Уэно до Фукусимы. Но это потому, что поезд был ночной. Сейчас же, днём, крепко спящих в вагоне почти не было. Поезд шёл только до станции «Носиро», то есть его даже нельзя было считать поездом дальнего следования. Откуда же тогда такая толпа пассажиров? Правда, дело к вечеру и дождь идёт. А может быть, в здешних местах какой-нибудь праздник, о котором мы не знаем…
