Джек Керуак - Доктор Сакс
Мы с Дики спрыгнули к брызговикам и дряни свалкосклона, вниз к урезу воды, где потоп лишь лизал и сторожко отпрядывал на 90-градусном топлемусорном пляжике — Мы стояли на этом краю этого водного откоса, орлиным взором индейцев выискивая утром на плато крышу курятника, что свалится нам в руки. Она пируэтила, толкаясь вдоль буферного берега, — мы прицепили ее к нашему причалу куском веревки с веревочной петлею на конце (привязанной к автомобильному бамперу, уже десять лет как застрявшему в земле), и второй конец более-менее держался дощатым мостиком с наваленными на него камнями, временно — скача взад-вперед по жестяной крыше, мы обнаружили куриные перья. То был прочный плот, днище из дерева, жесть на палубе — площадью пятьдесят шагов на тридцать, огромный — Он соскользнул с разбухших Порогов неповрежденным. Но мы вовсе не рассчитывали на долгий рейс по Мерримацкому морю — мы думали, что надежно его привязали, в общем, нам хватит, и в какой-то миг веревка оборвалась, Дики заметил и выпрыгнул на свалку — а вот я прогуливался вдоль дальнего, потопного края курятниковой крыши и не слышал (из-за вечности рева реки), что Дики хочет сказать — «Эй. Джек — веревка лопнула — давай назад». Вообше-то я грезливо стоял, озирая этот фомадный и незабываемый чудовищный напор горбатых стрежневод, что Потопили со скоростью 60 миль в час со скальных масс под Мостом Муди, где белые кони теперь тонули в буром и, казалось, собирались у устья валунов во мчащей вибрации воды, чтобы образовать этот Срединный бросок, что как бы срывал потоп к Лоренсу прямо у тебя на глазах — к Лоренсу и к морю — и Рев этого хребта, у него была чешуйчатая завывающая спина морского чудища, Змея, то был незабываемый поток зла и ярости, и Сатаны, во весь опор прущего через мой родной город и скругляющего изгиб Роузмонтской Котловины и Сентралвилльского Змеиного Холма у того синепухленького фигурного замка на луговинном землекоме в раззявленных облаках за ним — Кроме того, я смотрел, не эвакуируют ли свои прочнооснованные жилища люди в скальноутесных многоквартирках Маленькой Канады, что торчали над рекой, раз их лижет голодная губа бурого стремительного рева Реки — За стадионом «Лорие»[100] свалка и свалкохижины на Мало-Канадской Эйкен-стрит и старый зануда ёр с его бильярдной хижиной и проходюлками грязнокнижечных сачковых брось-ка-монетковых дней, что настали позже и сделали мужчин из меня, и Дики, и Винни, и Джи-Джея, и Скотти, и Ело-зы, и Билли Арто, и Иддиёта, и Скунса — Между прочим, я и о Скунсе мог грезить, когда Дики мне орал, о том разе, когда Скунс должен был драться с Дики на парковой тропе, а кто-то вмешался в долгих красных сумерках древних героических событий, и теперь Скунс — звезда бейсбола у нас в команде, но еще и дом его к тому же в Роузмонте, может, уплывает — все в нем утонуло… свалка, половина стадиона «Лорие», трагические банды американских лоуэллцев собирались на берегу напротив посмотреть — в диком солнцевозбужденном дне я смотрел на все это с моей пенистой палубы — выше моей головы наводненье ревело в 200 футах — Солнце было одной обширной белой массой сиянья, подвешенной) в ауробусе небес, как ауриола, аркадный столп это все пронзал, там были откосы небес и слепящие невозможные блистательности, что освещали, целиком все разъяренистые, огромаднейшие зрелища потопа — В вышине, в белизне голубизны я его и увидел, глупенького голубка, pippione[101] итальянского неразлучника — он возвращался домой с Гималаев по другую сторону крыши мира, с травинкой, обвязанной вокруг лапки, крохотным листиком, Монахи Накрышного Монастыря отправили тибетские тайны Царю Анти-Зла, Доктору Саксу, Врагу Змея, Тени Тьмы, Призрачному Подслушивателю у Моего Окна, Зеленолицему Подсматривателю за Маленькими Еврейскими Мальчиками в Патерсоновом Времени Ночи, когда фобус клаггетт меня гонигл бедуань жопу рвет саванную об гигантский провалка-мень Пассаика вейика маниакального безумья слунной снежной сночью тусклых шаров — Молодой и глупый голубок вякает в синеве, кружа над бурой и слякотной рекой вяками писклявой радости, демоньяческая маньяческая птичка меленького райка, прилетела снегом с холмов Эбена принести нам травяную весть — pippione, утомленный странствием, — и вот уже во все глаза кружит над потопом, потом сворачивает на лету в ослепительном дне к чащам затопленного Лоуэлла — чернильная накидка вьется над водами, по коим гребет Доктор Сакс — на луговую грязь края потопа выезжает машина — Доктор Сакс скрывается за притопленными кустами в трямраке — Влага с деревьев в сером каплет, плюмкая в угрюмо-взбученную буро-лаковую поверхность, полную молочника — Голубь спускается, целит трепещущим сердчишком своим прямо в черные объятья Сакса, простертые из лодки в благодарности и молитве. «О Палалаконух! — восклицает он на опустошенном потопе. — О Палалаконух, Берегись!»
«Джек! Джек! — зовет Дики. — Слазь с плота — веревка оторвалась — тебя уносит!»
Я поворачиваюсь и озираю ущерб — быстренько подбегаю к краю и гляжу на бурые бездонные воды 90-градусной свалки и как она отступает от последней зацепки крыла у ног Дики, четырехфутовый прыжок всего за секунду… Знаю, что у меня едва получится, потому не испугался, а просто взял и прыгнул, и приземлился на ноги на свалке, а плот выплыл у меня за спиной к горбам главного стрежня, где видели, как он кренится и ныряет, словно гигантская крышка, — а мог бы стать моим Кораблем.
2
От вспомогательных пацанов процветающим поразительным утром до нас донеслись вести, как в толстовской битве, что Белый мост объявили опасным и по нему никто не ходит, там на дороге кордоны, а на бульваре Река нашла себе древнее русло ручья, подходящее для нового разливорывка вперед, и ринулась по нему безумным потоком через половину Потакетвилля, и влила свой ужас в половодья Соснового ручья, и выстремилась обратно сквозь уже-залитый Роузмонт — дальше, долетали вести о бедствиях в центре Лоуэлла, вскоре мы даже не могли уже до него добраться, каналы разлились от прилива, мануфактуры поплыли, вода заползала на деловые улицы, из целых краснокирпичных закоулков железнодорожных стрелок образовывались пруды за мануфактурами — все это было для нас просто безумными вестями — День серого трагического предупреждения о наводнении с мамой, я потом вернулся с бандой посмотреть на маневры мешками с песком на Риверсайд-стрит, где она ныряла глубже всего. Прямо там жила наша учительница из начальной школы, миссис Уэйкфилд, в беленьком домике, увитом лозорозами. Через дорогу от ее белого забора наваливали мешки песка. Мы стояли возле, у зыби вздымавшегося наводненья, и тыкали в них пальцами — нам хотелось, чтобы Потоп пронзил их и утопил собой весь мир, кошмарный мир взрослой рутины. Джи-Джей и я перешучивались — тузили друг друга помаленьку, треплясь в свете трагичных аварийных фонарей и вспышках масленок, а река тем временем все подымалась — после ужина мы увидели, что стена песчаных мешков подросла. Нам хотелось настоящего наводнения — вот бы все рабочие ушли. Но наутро мы прибежали и увидели, как огромный змеегорб речной правой руки пробивает загородку из мешков песка в 20 футов высотой и вливается в слепо раззявленные окна коричневого лозозаросшего коттеджа миссис Уэйкфилд, а его последняя верхушка крыши соскальзывает в водоворот — за ней полная улица стремительной воды — Мы с Джи-Джеем переглянулись в изумлении и невозможном ликованье: СВЕРШИЛОСЬ!
Доктор Сакс высился над парапетами Лоуэлла, хохоча. «Я готов, — кричал он, — Я готов». Он вынул свою резиновую лодку из широкополой шляпы и снова ее надул, и угреб резиновым веслом с Голубком в кармане сквозь гнетущий лес потопных вод ночи — к Замку — его полый хохот эхом расходился над опустошеньем. Из вод потопа выполз гигантский паук и быстро кинулся на шестнадцати ногах к Замку на Змеином Холме —
и безымянная мелюзга
кинулась туда же.
3
Дом Поля Болдьё, к которому мы, бывало, взбирались хилыми наружными ступеньками — на краю Коровьего Выпаса у церкви Св. Риты, — унылый дом, где мама готовила ему по утрам фасоль на завтрак — где бедные мутные религиозные Календари Св. Марии висели в бурой двери за печкой — Спальня Поля, где он хранил свои архивы красными чернилами всех наших средних показателей бейсбольных подач — чокнутый Пацан Фараон (из-за его золотого зуба и зеленого твидового костюма воскресными днями в театре «Корона» с крысами на балконе и тот раз, когда мы швырялись коробками с мороженым в сквалыгу в кино, который отказывал вдове в выкупе закладной, и 90-летний полисмен поднялся и попробовал нас найти) — дом Поля затопило, из-за шести футов воды приходилось теперь грести к его крыльцу на шлюпке —
Неимоверное возбуждение заполняло все приречные улицы Лоуэлла, где люди — в ясном воздухе праздникообразных утр — скапливались массой у прекрасного плескучего края потопа — «У меня носишко есть, у тебя носишко есть» — Я брожу по обоим сторонам берега, распевая — Перебредаю через Белый мост, по которому обычно хожу каждый день в Бартлетте кую среднюю, и там массивный чудесный долгожданный чудовищный потопогорб катит в тридцати футах ниже на скорости 60 миль в час — массивно больше потоповых арок притекает из Нью-Хэмпшира, иногда и трассы перехлестывает — Дом Поля был в самой середке нового русла через низлежащий Потакетвилль — «У меня носишко есть — у тебя носишко есть —» Бедный Поль — во всей этой толпе его и не разглядишь — через Риверсайд-стрит бросили кордон у памятника Первой мировой войне, на котором имя дяди Лозона, где река вгрызается в его лужайкину спину, памятник вот-вот опрокинется в реку — река не только ревет сквозь жилище миссис Уэйкфилд, но и плещет почти за самым памятником до самого моста в голове Варнум-авеню — но и Варнум-авеню затопило на несколько сот футов за домом Скотти — на бульваре течет новая река — Мы с Джи-Джеем поздравляем друг друга с тем, что наши дома выстроены высоко на скале Потакетвилля — Песчаный откос никогда не подмокнет — Сара-авеню и Фиби-авеню озирают громадные просторы, когда видно сквозь деревья — потоп может подняться, как потоп Ноя, и мэр увидит разницу в нижнем Лоуэлле — в Потакетвилльском Горбе мы могли окопаться на последнем рубеже с наскоро смастряченным ковчегом — «Очистить путь, господа!» — торжественно заявляет Джи-Джей у мешков с песком, пытаясь проткнуть их пальцем — «С мортариев незапамятных времен вы, салаги, глуши-моторы, вы салажили эти рундуки к фок-бизань-мачте, черт вас раздери» — Джи-Джей натуральный Ахав в Потопе, изверг у Дамбы — Голодно рыщем мы вверх-вниз по потопу, восторгаясь черным безумьем, демонической рекой — она сжирает все, что нас когда-либо ненавидело — деревья, дома, кварталы капитулируют — Безумное ликованье воспламеняет наши души, мы слышим, как ясно хохот Доктора Сакса пронзает рев средней реки, ощущаем гул и Вибрацию зла в земле. Когда настает ночь, мы идем шагать, размахивая дикими руками, в свалявшейся листве и камнях берега под Мостом Муди-стрит — швыряем крохотные немощные камешки в массу… камни извергает вверх — назад — По трагической гранической стене канала мы уже не видим ни древних водоотметин потопа, ни цифр известью; наводнение достигло рекордного ника. Знаменитый Канальный Шлюз Св. Франциска на другом краю города спасает центральный Район Лоуэлла от полного паводка. К тому же шесть футов воды наполняют и папину типографию — он совершил несколько отчаянных поездок в центр поглядеть на воду и даже вокруг Потакетвилля —
