Сирил Коллар - Дикие ночи

Обе банды танцоров встречаются в Трешвиле. Мускулы, ножи, кастеты, нунчаки, зеркальные солнечные очки. Весь этот джентльменский набор они демонстрируют перед моей камерой. Они ходят кругами, улыбаются, но я спрашиваю себя, не зарежут ли они меня в следующую минуту. Я общаюсь только с главарями — Боно и Максом. Сирики помогает мне расставить танцоров по местам; я единственный белый среди безумства черных тел. Мне нравится это ощущение: если я совершу что-нибудь неуместное, позволю какой-нибудь неверный жест, лишнее слово, хрупкое равновесие может нарушиться, и они разнесут весь квартал. Продюсер в ужасе, он заперся у электриков. Танцоры из Трешвиля снимают рубашки и майки, а аджамцы остаются одетыми. Они становятся напротив друг друга, а я хожу вокруг них с камерой. Они танцуют: удары ногами и кулаками в сторону противников, напряженные лица, поднятые подбородки, совершенная красота.

Вечером Сэми «снимает» в ночном заведении Трешвиля молоденькую девочку. Мы приводим ее в хижину, и я ложусь, пока Сэми трахает ее в гостиной. Я плотно прикрыл дверь, но до меня все равно доносятся их стоны и хрипы. Я думаю о Лоре, о безумной страсти наших ночей и возбуждаюсь, ласкаю себя, потом иду в ванную, чтобы смыть сперму с живота, и слышу, как девушка кричит в гостиной. Я снова ложусь, но вопли не прекращаются — они с Сэми ссорятся. Я ужасно хочу спать, но шум мешает мне. Я встаю, надеваю трусы и открываю дверь в гостиную. Девушка на секунду замолкает, но тут же снова начинает орать. Сэми говорит ей, чтобы она убиралась, но она отказывается, пока он не даст ей еще денег. Я пытаюсь успокоить их обоих; девица говорит, что Сэми заплатил ей меньше, чем обещал, а он возражает, что она требует больше, хотя все уже получила. Проститутка снова начинает кричать, берет с низкого столика стакан, пытается раздавить его рукой. Когда она разжимает кулак, осколки стекла падают на пол, кровь капает на ковер. Я тоже начинаю кричать:

— Да хватит же наконец! — Потом достаю двести франков и протягиваю девушке. Она берет деньги окровавленной рукой, я открываю дверь, хватаю ее за плечи и рычу:

— Пошла вон, кретинка! — и выбрасываю ее на мостки.

Хлопнув дверью, я оборачиваюсь к Сэми и спрашиваю:

— Ты что, совсем рехнулся? Она хоть трахалась-то хорошо?

— Очень профессионально!

— Ты надевал резинку?

— Нет.

— Браво, абиджанские девицы становятся спидоносками.

— Да, ты-то знаешь, о чем говоришь!

Сэми ложится. На следующий день он встает очень рано и начинает собирать оборудование. Мы улетаем с отснятым материалом. Я увидел Абиджан в глазок видеокамеры и еще немного отдалился от Сэми.

Из аэропорта я звоню Лоре. Мне кажется, что я делал то же самое год назад, вернувшись из Касабланки. Я говорю Лоре, что устал от всего: от съемок и света, от вируса и от нас. Мне нужна передышка, немного покоя. У нее спокойный, немного хриплый голос:

— Я только что узнала, почему люблю тебя и как именно нужно это делать.

Она добавляет, что уже неделю проводит время с парнем из своей школы, он ей нравится, и она думает, что тоже очень привлекает его. Но в самый ответственный момент у нее перед глазами встают наши тела, переплетенные в страстном объятии. Она не может решиться сказать мальчику, что у нее положительный анализ на СПИД, она боится его заразить.

Лора тоже стремится к простоте, ей хочется сократить страдания. Но все не так просто: какая-то тайная сила объединяет нас, помогая преодолеть все муки. Что это?

Сэми теперь редко ночует дома. Он назначает мне свидания и не приходит. Я звоню Марианне. Она говорит, что Сэми вернулся к ней, но иногда по вечерам она не знает, где он. Наше соперничество давно прекратилось, Марианна рассказывает мне о своей жизни, ей хотелось бы, чтобы газета занимала меньше времени, тогда она смогла бы закончить наконец свой роман. Я говорю:

— Сэми очень изменился.

Марианна соглашается:

— От меня он тоже ускользает.

Я рассказываю, что в Абиджане Сэми работал очень плохо, мысли его витали где-то далеко.

— Я пытался вразумить его, но ничего не вышло. Он просто сказал мне, что его отец был харки.

Марианна прерывает меня взрывом хохота:

— Господи, что за бред! Да его отец был испанцем, так же как и мать! Он хитрый, этот маленький негодяй, он прекрасно понимал, что отец-араб соблазнит тебя! Да еще и харки теперь…

Я предлагаю Марианне поужинать как-нибудь вечером втроем, чтобы объясниться, раскрепоститься… Марианна отвечает, что несколько дней назад за Сэми приходил парень, который ей очень не нравится.

— Правда, он не педик.

— Его зовут Пьер, у него «харлей», и он шляется с бандой бритоголовых дебилов?

— Да.

— Значит, Сэми не сказал тебе, что интересуется алхимией!

Наступает вечер, и я выхожу из дому с видеокамерой. Я ищу дома, на которых размещена неоновая реклама. Я снимаю здания, стоящие на кольцевом бульваре, гигантские неоновые буквы гаснут, я вхожу, поднимаюсь на последний этаж, выбираюсь на крышу и снимаю город, опускающийся в ночь. Я склоняюсь над пустотой и снимаю бездну.

Потом, когда наступает мой час, я спускаюсь с вершины и опускаюсь в пучину, в подземные глубины, во вместилище порока.

Иногда мне даже не нужно выходить из дому, безумные ночи сами приходят ко мне. Я один с виски, сигаретами и кокаином; один со своим телом, своей одеждой, своими испражнениями. Я проделываю сам с собой то, чем раньше занимались со мной мои партнеры по подземельям города: веревка, кожа, сталь.

Я решаю снимать все: увидеть рассвет, туманный час, час смерти. Через окно я снимаю стену напротив, грязную, темную, заплесневелую штукатурку, которая местами треснула, обнажив кирпичи. Мало кто из художников рисовал рассвет. Я вспоминаю Жерико и Караваджо.

Наступает день, серый и жесткий, очень быстро становящийся шумным: мусоровозы, поставки в универсамы. Никто не видит меня — раздавленного, грязного. Я жалею только о том, что эффект кокаина не вечен, что я не могу добиться максимального действия этого наркотика, всеобъемлющего, постоянного, бесстыдного.

Я нахожу Марианну и Сэми в ресторанчике на бульваре Бельвиль. Погода хорошая, и мы садимся за столик на улице, стараясь, естественно, сделать вид, что все легко и просто. Я не собираюсь говорить с Сэми о наших отношениях. Я разглядываю бело-зеленую неоновую зебру — вывеску бывшего кинотеатра, превращенного в концертный зал.

Мы идем по центральному газону бульвара. Африканские художники выставляют здесь свою живопись на ткани. Один даже смастерил съедобную картину: разрезал тунца, отлакировал голову, хребет расположил в большом деревянном ящике, поставленном на попа. Мясо тунца нарезано на кусочки, готовые для поджаривания на газовой плитке.

Мы расстаемся, и падение продолжается.

Вместе с летом приходит и некоторое успокоение, больше всего похожее на капитуляцию. Я говорю «да» всему просто потому, что сама мысль сказать «нет» приближает смерть. Я стараюсь жить как можно проще — никаких конфликтов.

Три-четыре ночи в неделю я провожу с Лорой, у себя или у нее. Она кажется счастливой и ведет себя так, как если бы все это могло длиться вечно. Она показывает мне первые страницы сценария, который начала писать, спрашивает мое мнение.

Я был главным оператором, и сам не заметил, как стал режиссером клипов, почти против своей воли. По идее это прогресс в карьере, но теперь мной командуют даже мелкие боссы шоу-бизнеса, которых я презираю.

Один производитель дисков просит меня встретиться с Мими, певцом распавшейся панк-группы. Он хочет записать альбом, и мы вместе работаем над сценарием клипа для одной из его песен.

На меня легко надавить, я очень податлив, просто как губка. Обтягивающие джинсы, сапоги, широкий ремень, шевелюра светловолосого ангела и рожа негодяя — Мими хорошо понимает, что ему будет нетрудно соблазнить меня. Я позволяю ему втянуть себя в игру. Он принимает героин — я хожу вместе с ним к дилерам-арабам на улицу Оберкампф и авеню Пармантье. Я нюхаю вместе с ним, даю ему деньги на наркотик, случается, он надувает меня, подсовывая невинные препараты и приберегая героин для себя; я молчу.

Мы снимаем клип в Гран Мулен де Пантен. Курить запрещено из-за пыли, Лора работает ассистенткой, а Эльза, подружка Мими, исполняет главную роль. Мы, конечно, очень рискуем, но опасаться нужно, скорее, взрыва наших ревнивых мозгов. Съемки заканчиваются на третий день к ночи; все выдохлись, вымотались; десятилетние мальчишки, составляющие бесплатную массовку, безнадежно канючат, выпрашивая круассаны с горячим шоколадом. Наконец расстаемся, и я тесно прижимаюсь в своей постели к Лоре, ища защиты от занимающейся зари.

ФР 3 участвует в финансировании клипа: его монтируют в Лилле, в филиале «Северная Пикардия». В гостинице «Карлтон» всего один свободный номер, и я вынужден спать в одной постели с Мими; мне кажется, он ждет, чтобы я приласкал его, протянул руку, но я слишком устал.