Елена Георгиевская - Инстербург, до востребования
Прости».
<Leave a comment>
«тварь
хватит врать
чисто по-человечески прошу».
«Извините, этот пользователь разрешил оставлять комментарии только тем, кого включил в друзья».
13
[2008]
— Отлично, — сказал Миша, который читал этот текст, заглядывая Асе через плечо. — И санитары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной. Я утром два её ящика внёс в чёрный список, так она мне с третьего понаписала мерзебургских заклятий. Обещает накатать на меня телегу в русское посольство в Германии. Этого следовало было ожидать.
— Жаль, удалён пост про сеть, которая уничтожила её талант: «Привычка к публичным кратким записям лишает человека долгого дыхания и расчёта на вечность».
— Да журнальчик убоговатый, на самом деле. В нехитрой стилистике «я памятник себе воздвиг нерукотворный». Комментаторов полтора человека, и те из НС. Я считаю, Жанночку надо посетить. Она рассчитывает не на вечность, а на то, что мы, как взрослые люди, простим инфантильную курицу, как последние еврейские интеллигенты, пощадим её, как последние идиоты, побрезгуем разборками: хоть и нет у нас величия, но мы ведь пытаемся подражать в этом плане арийцам. Визит без предупреждения — вот что поставит тупую арийскую пизду на место. Сегодня или завтра?
— Сегодня уже поздно.
— Ни фига не поздно… А ты меня любишь, Ася?
— А почему ты спрашиваешь?
— Давно этого не слышал. Прекрати выёбываться и поедем. Ариософии в нашей жизни быть не должно.
— Подожди… Я её ранние записи пролистывала, там фраза — точь-в-точь та, которую ты сказал Шимановскому пять лет назад: «Многие ждут прихода мессии, как завсегдатаи кабака — главного пьяницу, который даст бармену по морде за то, что разбавляет пиво». Вы в тот день с Марком напились и поругались — началось, как обычно, с каббалы, а закончилось предположением, что Марк хочет к нам примазаться, чтобы мы помогли ему эмигрировать: ведь мы, благодаря твоим связям, могли рассчитывать на большее, чем общежитие в Штутгарте.
— Да какие там связи — музыканты, выезжающие за счёт еврейской общины, — возмутился Миша, но Ася перебила:
— …и ты стал его переубеждать: «Это сейчас для тебя слово „эмиграция“ овеяно романтикой, а на самом деле там будет тяжко, люди ломаются, как от наркоты, да и что ты там собрался делать с твоим характером и языковым барьером, ты даже сутенёром не сможешь работать, югославы тебя выживут с любой панели, социопат».
— Про сутенёров сказала ты!
— Хорошо. Он понял, что мы разобрались насчёт его шкурных интересов, которые он пытался прикрыть лоскутным одеялом из оккультизма, игры в «творчество» и «пренебрежения к буржуазным предрассудкам» и никогда нам этого не простит. И если ему подвернётся подходящая больная на всю голову аудитория, он обязательно сведёт разговор к нашему сволочизму и попыткам оклеветать его, честного, порядочного человека. Это вполне естественно: когда Шимановский чувствует, что ты его по-настоящему хорошо понимаешь, он немедленно начинает орать о непонимании. Кому приятно сознавать, что другой видит весь мусор, который бережно хранится в твоей возвышенной душе? И теперь я подозреваю, что он общается с нашей фашисточкой, может быть, даже с пустого аккаунта с пометкой «93».
— Хм, да…
— У меня профессиональная память, Миша. Всё не можешь к этому привыкнуть?
— Я всё не могу привыкнуть, что люди говно, — сказал Миша.
Ася пожала плечами:
— Ну, меня тоже воспитывали на тургеневских женщинах и мужчинах Хемингуэя. А получился раздрай. Жизнь всё огрубляет. Подожди, я человеку позвоню.
Миша отошёл и стал смотреть в окно. Люди красили отдельные подъезды в немецких домах кто в светло-голубой, кто в жёлтый, кто в розовый цвет. Издали такие дома выглядели, как лоскутное одеяло. Скамейку во дворе украшала надпись чёрным маркером: «Нам по хуй, что вы о нас думаете!» Рядом со скамейкой лежали бездомные кошки и шприцы.
— Катя, — сказала Ася по телефону, — посмотри, пожалуйста, айпишник юзера штайн девяносто три под твоим постом недельной давности, ну, этот, про митинг. Очень надо. Есть сведения, что это провокатор.
…А теперь открой мою почту, — крикнула она Мише, — посмотри, с какого адреса мне написали, что я жидовская сука и плюнутые плевки! Да, отправлено в тот же день, что и каммент про митинг! Да, адрес тот же — 213. 821. ** **. Херово конспирируется, падаль.
— Что?.. — Миша перестал созерцать кошек, обнюхивающих шприцы под окном.
— Катя, скажи, это точно Марк? — продолжала Ася. — Ты же его видела на прошлом митинге. Да, не светит фамилию в сети, но я тебе сейчас его опишу. Среднего роста, тёмный шатен, волосы слегка волнистые, глаза голубые, на левом виске шрам. Похоже? С кем-кем он встречается, с девушкой из Черняховска? С немкой, да? А, просто дружит? Умилительно.
Миша чуть не опрокинул чашку:
— Пиздец, Шимановский же не мог стать фашистом. У него не настолько развита самоненависть.
Ася отложила мобильный.
— Скорее всего, он просто мстит, — спокойно сказала она. — В первую очередь — себе прежнему. С Жанной можно дружить только против кого-то, и он этим пользуется, чтобы сбрасывать негатив. Кроме того, он устал жить за счёт женщин, то есть, быть объектом спасения от смерти под забором, и решил в кои-то веки попробовать себя в роли спасителя. Плюс загнанная в подсознание мечта еврея об арийской тёлке.
— Господи. Как мне это надоело. Люди тридцати с лишним лет, Ася. Тридцати с лишним лет.
— Что поделаешь, — сказала Ася, — что поделаешь.
— Ну, я уже сказал, что можно и нужно сделать.
* * *Асе меньше всего хотелось навещать руины крепости Инстербург. Она бы съездила куда-нибудь в Светлогорск, к морю. Что может быть красивее тающего морского льда?
Но Миша повторил: нет, мне кажется, что нужно сегодня, и всё тут. Пять лет жизни с человеком, живущим по иррациональным законам, не только приучают к терпимости, но и учат доверять чужой интуиции. Особенно если у тебя самой с интуицией плохо.
— Вы куда? — в прихожую выползла свекровь в кислотно-розовом халате с блёстками. Асе сразу представились медузы, выброшенные волной на берег. Медуз ей было жалко, свекровь — нет.
— К Нахмансонам, — дружелюбно отозвался Миша. — Может, ночевать останемся. Марианна Сергеевна обещала познакомить меня с девушкой из хорошей семьи, похожей на Галю Ройтман.
Это переходило все границы, но свекровь это заслужила.
Уже в лифте Миша набрал домашний номер профессора:
— Михаил Аркадьевич, добрый вечер. Если что, подтвердите, что мы у вас?
Тоже детсад, хуле, подумала Ася. В тридцать лет шифроваться от родителей, от которых не зависишь материально, следовательно, можешь с ними особо не церемониться. Как говорила Элина, детей надо или вообще не заводить, или выращивать их в коммунах.
Она почему-то вспомнила дурацкий верлибр, который библиотекарша посвятила Элине Ровенской и её предполагаемому возлюбленному:
одна сумасшедшаяотсидев положенный срок за решёткойподошла на улице к ребёнкуи сказала —эй малыш я трахала твою матьда малыш я трахала твою матьтвои отец и мать были очень плохие людиони использовали людей а потом сажали их в тюрьму
говорятэта сумасшедшаяпокаялась в своих немногочисленных грехахи ушла в монастырьэх малыш ушла в монастырь[7]
14
— Тут, кажется, проблемы с такси? — спросил Миша, когда они вышли из последней маршрутки на остановке «Улица Красноармейский сад»[8].
— Тут проблемы со всем. Старик Дессау[9] проклял это место на веки вечные. Ничего, можно частника ближе к ночи поймать, если нас не ограбят.
Миша подумал, что ему наконец-то представилась возможность увидеть отца женщины, с которой он живёт уже пять лет. Всё у него не по-человечески, как обычно.
Было уже темно, фонари не работали, только едва различимый серпик луны освещал подтаявший лёд и чахлую прошлогоднюю траву. Омерзительный сырой ветер гнал волны по мутно-серой реке Ангеррап. Куда идти дальше, никто не знал.
Навстречу попалась пожилая пара, при виде которой Ася вспомнила предание о местном феодале, из ревности превратившем жену в корову. Пруссия трагически погибла, но живущие на её исторической территории мужики продолжали вести себя так, что их жёны рано или поздно превращались в зашуганных коров. В лучшем случае — в бешеных. Ася спросила, как пройти на улицу такую-то, дом номер такой-то, ответом был полуиспуганный неодобрительный взгляд: смуглых черноволосых людей, говорящих по-русски чище, чем гастарбайтеры, старики автоматически относили к цыганам, а цыгане в этой области с начала перестройки торговали винтом.
