Джон Кинг - Человеческий панк
Сегодня не будет тёмного пива из супермаркета, не будет ни синглов Ramones ни альбомов Clash, ни Боуи, ни Mott the Hoople, ни даже компиляции Woolworth, но это неважно, совсем неважно. Это лучшая вечеринка в нашей жизни, и нам опять по шесть лет, мы набиваем животы, сидя в идиотских бумажных шляпах, и газировка с криспами — предел мечтаний. Смайлз не дошёл до света в конце туннеля, и Сталин снова любит весь мир, как тогда, когда мать Смайлза была ещё жива, мы, совсем мелкие, играли с ней в «передай дальше», Сталин заводил музыку, и все были счастливы.
Сейчас Сталин носится по комнате, наполняет чашки, болтает с нами, как лучший друг, а ведь годами он только ворчал и хмурился, и ещё требовал, чтобы мы звали его Артуром. Ему понадобилось пережить весь этот ужас, чтобы понять, что ему важнее живой Смайлз, а не умершая жена. Я почти жду, что сейчас мы сядем в круг и сыграем в детскую игру, какое-нибудь колечко, колечко, выйди на крылечко, а Тони стоит у стола со стопкой бумажных тарелок, и отец подходит и кладёт ему руку на плечо, показывает, что помнит о нём. Тони краснеет от смущения, но я вижу, как он счастлив. Сталин победил свою собственную кому — отказ от чувств. Он оставлял себе только долг — приносить домой деньги, и запрещал себе испытывать любовь. Он подталкивает вперёд тётку Смайлза, милую и очень похожую на сестру, и глаза его просто светятся от счастья.
Сталин взял выходной, сегодня только суббота, и впереди куча времени. Такой же труженик, как мой отец, как все отцы семейств, хорошо усвоившие истину, что как потопаешь, так и полопаешь. Но теперь начинается новая жизнь — в гостях у них сегодня все, кого Сталин смог вспомнить — родственники, соседи, друзья, просто прохожие и даже бродячие собаки. Люди останавливаются пожелать им всего хорошего, люди, которых он не знает, потому что не хотел их замечать. Я его не виню, скорее, жалею, после того, что он мне рассказывал. А Смайлза таким счастливым я вообще никогда не видел. На родных трудно сердиться долго. Потом мы рассказываем Смайлзу про прошлую пятницу, про хорошую музыку, обещаем повторить, уже вместе с ним, как только он будет в норме.
— Скоро едем в Лондон, — говорит Крис, — Но на этот раз я не буду тратить время на зарубежную фигню, лучше послушаю ту группу. В прошлый раз зря пропустил.
Я напрочь забыл название группы, которую мы тогда слушали. Переглядываемся с Дэйвом. Говно запоминается лучше.
— Мы уезжаем в следующие выходные, отец взял напрокат трейлер. Поедем все вместе, с Тони, туда, куда ездили давно, когда я был ещё пацаном. Может, в Лондон съездим, когда я вернусь? — спрашивает Смайлз.
Он быстро устаёт и уходит спать. Мы ещё немного тусуемся, Крис в третий раз накладывает себе еды, а Сталин открывает шампанское. Пробка стреляет в потолок, шампанское заливает всё вокруг — наверное, он долго его тряс — а он весело смеётся. Шампанское стоит денег, и ковёр весь мокрый — ему хоть бы хны, смеётся, и всё. Ковёр самый обычный, и когда его мальчишки проливали что-нибудь, это был просто повод устроить разборки. А сейчас Тони открывает другую бутылку, и мы пьём из пластиковых стаканчиков. На мой вкус — полное дерьмо, и я выливаю свою порцию Дэйву. Иду в туалет и вижу, что на лестнице, ведущей на чердак, сидит Смайлз.
— Мне сказали, что Элвис умер.
Умер он на прошлой неделе. Моя мать плакала и ставила его пластинки целый день. Я знаю, что он был алкашом, газеты издевались над его расплывшейся фигурой, панки ненавидели его за богатство, но мне он нравился. Он был настоящим королём, и не обязательно быть гопником, чтобы слушать его музыку. Обычный парень, водитель грузовика, который записал пластинку для своей мамы и разбогател, а ещё любил есть сандвичи с арахисовым маслом. Поэтому над ним и смеялись.
— Зря, конечно. Классный был мужик.
Кто ж его не знает, героя многочисленных фильмов и передач, фильмы — параша, но он всегда был на высоте. Каждый музыкальный автомат набит его песнями. Я вспоминаю, как моя мать заводит «Always On My Mind» и начинает рассказывать о его брате-близнеце, родившемся мёртвым, о том, как Элвис всю жизнь помнил о нём, о том, что бывают такие вещи, которые остаются с тобой на всю жизнь. Он был и останется личностью, что бы ни говорили.
— Знаешь, я ведь ничего не помню про канал, — говорит Смайлз, — сначала оторвали значок, потом дали по носу и сбили на землю, а потом я проснулся в госпитале. Больше ничего.
Вынимаю значок из кармана и отдаю ему.
— Нет, теперь он твой. Отец говорит, ты спас мне жизнь. Булавка согнута, но я всё-таки прикрепляю значок к рубашке.
— Отец стал таким, как раньше, — задумчиво роняет Смайлз. Я рассказываю ему, о чём мы говорили со Сталиным, про работу до упада, чтобы не думать ни о чём.
— Тут в ванне я и нашёл мать. Наверное, чем ты старше, тем труднее умирать. Представляешь, какой несчастной она была.
Ванная комната в двух шагах от нас, дверь открыта.
— А там все её вещи.
Я гляжу на дверь чердака.
— Когда-нибудь я их разберу.
По лестнице поднимается Сталин, и я иду вниз, к гостям, благодарю Тони и Сталина, дожидаюсь, когда гости начинают расходиться и ухожу вместе со всеми. Иду на угол, где договорился встретиться с Дебби. Долго её жду, собираюсь домой — она, может, и вовсе забыла.
— Извини, опоздала, — она классно выглядит в рок-н-ролльном платье, надетом специально на вечер памяти Элвиса.
Держу её за руку, рассказываю про Смайлза, про гулянку у него дома.
— Сегодня я тебе ставлю выпивку, — Дебби идёт прямиком к стойке, когда мы входим в бар. Папаша выдал ей целую пятёрку, и теперь ей сам чёрт не брат.
— Заказывай лагер, если хочешь. Давай.
Идём к столику, я понимаю, что грохот, изрыгаемый микрофоном, на самом деле — «Jailhouse Rock» на одних клавишных. Сажусь и озираюсь, пытаясь понять, куда я попал.
— Хорошо, что твой друг остался жив, — это Кэти, лучшая подружка Дебби, крупная сисястая девица в тесных джинсах, но тут меня буквально расплющивает о стол компания парней, слушающих песни Элвиса. Они печальны и слегка поддаты, но хуже всего, что мужики они не мелкие, всем, наверное, за двадцать, самый большой из них сообщает, что он Стэн и приехал из Лэнгли. Он в очках, и свято верит, что похож в них на Бадди Холли. У отца была пара его пластинок, довольно костлявый субъект, а Стэн тянет на двести фунтов с лишком, скорее Элвис, чем Бадди. Музыка — полная параша, вокруг полно народа, все пьют, едят, слушают музыку, странно, но сегодня это не раздражает. Я только улучил минутку и спрятал в карман значок Смайлза.
— Джо — панк, — сообщает Дебби.
Лучше бы она сразу врезала мне по яйцам. Она-то так просто ляпнула, но парни отставляют выпивку и пристально меня разглядывают. Только тот, что болтает с Кэти, больше интересуется её сиськами.
— В прошлую субботу такая мразь протащила меня по всей Кингз-Роуд, — Стэн наклоняется ко мне, и я чувствую запах выпитого им пива, — Они набросили цепь мне на шею и волокли по дороге, пиная ногами, пока народ не вышел из бара и не разогнал их.
— Один из них попробовал вот этого, — добавил его сосед.
Он осторожно показывает нам нож во внутреннем кармане пиджака, стараясь, чтобы никто в баре его не заметил. Нож не меньше восьми дюймов длиной, мне жутко хочется назвать парня Дэйвом Крокеттом и поинтересоваться, где он хранит бобровые шкурки, но я молчу. Может, я и не очень умный, но точно не дебил, поэтому киваю и жду, когда мои кишки встретятся с этим ножом. Мне везёт, нож по-прежнему в кармане, и если хорошо подумать, не станет же он выпускать мне кишки на глазах у всех. Парень улыбается и запахивает пиджак.
— Этого клоунского панка я уделал месяц назад в Брайтоне, резанул прямо по щеке, после того, как он решил воткнуть бутылку мне в лицо. До чего же я ненавижу эту мразь. Не принимай на свой счёт, парень.
Какой счёт, парень, что ты. Клал я на всё, что ты думаешь. Я понимаю, что его бесит яркий прикид, и за внешностью он просто не видит обычных пацанов, которые любят музыку. Всё равно зря я сюда пришёл. Дебби позвала меня, и вон ей уже кто-то заговаривает зубы. Мне казалось правильным попрощаться с Элвисом в его стиле, как ему самому понравилось бы, но музыка такая отвратная, что даже слов не разобрать. Не рок-н-ролл, а какой-то госпел. Специалист по панкам запахивает пиджак и предлагает мне сигарету, закрывая тему, и переключается на азиатов и чернокожих, толкающих наркоту и трахающих белых женщин. Вот что особенно его достаёт. Чёрные ублюдки с белыми цыпочками. А белые цыпочки, которые соглашаются на это противоестественное занятие — не цыпочки, а вонючие шлюхи.
Он не обращает на меня внимания, и я думаю, что после канала я стал слишком нервным. Стэн возвышается над столом, готовясь идти за выпивкой, спрашивает меня, что я буду пить, и как будто читает мои мысли:
— Насчёт денег не парься. Сегодня особый случай.
