Андрей Иванов - Бизар
Нигде еще я не проникался конечностью всего живого столь остро, как в Хускего.
* * *Кажется, в марте, за чаем, мистер Винтерскоу мне объявил, что я мог отныне быть спокоен, коммуну он дескать берет на себя. Я не понял, что он имел в виду.
– В каком смысле? – спросил я. Он сказал, что позаботится об этом. Мне это мало что объяснило.
(Говорил он всегда странно, гадать можно было сколько угодно. Мистер Винтерскоу использовал странные обороты, речь его была полна двусмысленностей. Так, наверное, говорили в девятнадцатом веке. Часто он говорил отдельными фразами, которые без контекста понять было невозможно, – казалось, он просто цитирует или бредит. Видимо, старик давно перестал различать, что им было сказано, а что в уме прозвучало, и только, а может, и не видел в том уже никакой разницы. За чаем чаще всего он произносил выдержки из своих речей, которые готовил к семинару; раскладывал перед собой бумажки и зачитывал, односложно и очень академично. Иногда он просто приходил и объявлял: «сегодня будем переносить книги», «сегодня будем рыть канаву», «сегодня будем посыпать щебнем», «сегодня будем клеить обои», «сегодня вы работаете в библиотеке, а я – в подвале» и т. п. За всеми его словами был какой-то проект… думаю, его надо писать с большой буквы: Проект.)
Неделей позже он продолжил:
– Мы решили, что ваше присутствие в замке будет весьма полезным для интеграции русских монахинь или монахов в нашу коммуну… Понятно, что они не собираются интегрироваться, это мы условный термин такой применили, ведь монастырь – это герметический институт. Но так или иначе, им придется общаться и делить территорию Хускего с местными жителями… И вы, потому как все-таки – худо-бедно – говорите на языках, сможете осуществлять коммуникативные функции между коммуной и монастырем. Быть, так сказать, посредником… Интерпретатором слов и действий… Потому считаем, что ваше положение утверждено, и вам не стоит беспокоиться по поводу испытательного срока. Естественно, полезность для коммуны остается прежним условием пребывания в Хускего для всех и для каждого, это реализуется вашими способностями быть интерпретатором слов и действий монахинь или монахов с одной стороны и жителей Хускего – с другой. Помимо прочих занятий, таких как участие в проекте возделывания ивового сада, например… Мы так полагаем… Вы себя хорошо проявили в этом проекте, и мы сможем снова вас задействовать уже при посадке новых саженцев… Но мы еще посмотрим, посмотрим, как дела пойдут… Испытаем отопительную систему… все подготовим к приезду гуру и батюшки… Вот у меня факс… – В который раз вытащил и развернул факс. – Мне предстоит ехать в Москву… Меня ждут…
Встал и пошел. Снова не договорил – его это не заботило: мысль продолжала ткаться в его голове, этого ему было достаточно, нет никакой надобности сообщать о дальнейшем. Он просто ушел, громыхая ботами. Некогда договаривать… столько всяких дел!..
Мистер Винтерскоу ничего не делал просто так. Даже обыкновенные прогулки (мы частенько прогуливались по его лесу) в конце концов вылились в работы, которые он называл «экспедициями». Как только он их так обозвал, они сразу же стали обязательными. Каждый день мы с ним встречались у замковых ворот и отправлялись в «экспедицию» – исследовать размеры бурелома. Они были «катастрофическими». В лесу мы обсуждали ураган и многое другое. Старик с восторгом говорил, что ураган случился ужасный. Он сказал, что не помнит такого урагана. Я с ним согласился:
– Ужасный ураган.
– Восхитительный! – говорил старик.
– О, да, сэр! – говорил я. – Восхитительный!
Фредди и Иоаким рассказали мне, что видели, как ураган повалил огромное дерево в Хускего, прямо на дорогу, по которой шел мистер Винтерскоу.
– Я чуть не поседел от страха, – скулил Фредди. – А старику хоть бы что!
Иоаким сказал, что дерево подняло много пыли, грязи, пролетали со свистом щепки, как пули, все как на войне…
– И когда пыль улеглась, – драматично повествовал Иоаким, – я увидел, что перед стволом дерева стоит старик Скоу… Он шел по дороге, и дерево обрушилось прямо перед ним! Я ему крикнул: «Мистер Винтерскоу, почему вы не в каске? Наденьте каску!» – и протянул ему мой мотоциклетный шлем. Он посмотрел на меня как на дурака и крикнул в ответ: «Ты думаешь, твоя каска поможет, если такое дерево упадет мне на голову?» – и засмеялся!
– Да, да, он так отвратительно хохотал! – добавил Фредди.
– Он будет помнить это до конца жизни, – сказал Иоаким, – столько эмоций!
Мы стояли на холме и смотрели на заваленный поломанными стволами лог – вспомнились старые кадры с Тунгуски. Старик смотрел на лес, как полководец на свою побитую армию.
– Бедствие, – вздыхал он, – настоящее стихийное бедствие.
Ходил и бубнил: что же делать?., как с этим управиться?..
Из какого-то таинственного департамента ему прислали бумагу, где черным по белому было написано, что надо чистить лес.
– Лес – это еще и парк, – объяснял он мне, – общественное место. В нем люди гуляют… Посмотри, тропинки завалило, дорогу тоже… Никто не сможет гулять… И я должен нести ответственность перед коммуной острова за весь этот беспорядок, потому что я – хозяин! Надо посмотреть, что мы могли бы тут сделать своими силами… Надо хоть что-то придумать…
Он ползал между стволов поваленных деревьев, повисал на ветвях, соскальзывал в овраг, я его оттуда вытягивал, скатываясь в столетнюю листву вместе с ним… Повязанные колючим плющом, сплевывая паутину, мы выкарабкивались, по лицу хлестали ветки. Так продолжалось недели две. Мы стали похожи на троллей. Я быстро вошел во вкус. Нас охватывал пыл. Мы увлекались, забирались в дебри, далеко от бурелома… Иногда он останавливался, оглядываясь по сторонам, сопел, мычал, а потом говорил:
– Это уже не мой, наверное, лес. Да, это угодья лесника. Мы не должны были сюда забираться. Видишь, тут порядок, чисто, все убрано… Это территория лесника! Сразу чувствуется, это не наши места.
Такие путешествия отвлекали меня от идиотских «предчувствий», жизнь казалась чем-то вроде игры: поползал по лесу, поел, покурил, чаю попил да спать пошел, – почти как спорт!
И вдруг, одним сизым утром, он сказал, что лес может подождать… Я посмотрел на него с изумлением.
– Да, – сказал он, – лес пока что может подождать…
Я остолбенел. Мы стояли на балконе северного фасада замка, пили чай. Погода была отличная. В такую погоду можно было всласть по лесу поползать! Но тут он изрек:
– Лесом с этого дня мы больше не занимаемся! – Сильно повысив голос, почти до крика, стал объяснять: – Перебрасываем все силы на замок! Переносим леса с юго-восточной стороны на северный фасад! Латаем башню и гуру-рум! – Он орал, точно внизу, под балконом, скопились толпы. – Будем приводить стены большого холла в порядок! И крышу! А также комнаты для гостей!
И т. д., и т. п., по списку, по пунктам…
Мне казалось, что он бредил. Он говорил сам с собой во множественном числе. Уже не в первый раз! Но в тот момент, на балконе, он особенно исступленно повторял «мы», он так сосредоточенно говорил «мы», «мы», «мы», – хотя я ни разу вокруг него не видел никого, кто бы участвовал в его проектах, – что мне показалось, будто вокруг него витают какие-то незримые сущности, от имени которых он ораторствует с опасно обвисшего балкона! Я устало отвернулся, устремил взгляд в никуда. Меня вдруг охватила досада.
Чтобы отвлечься, я принялся настойчиво рассматривать тибетские флаги над домом Клауса, его пригожий японский сад – камешек к камешку, я всматривался во все эти дурацкие мелочи, лишь бы не оборачиваться к старику, не показать ему досаду. Старик продолжал скрипеть:
– Деревья никуда не денутся. Мы не бросаем это дело, мы приостанавливаем начатые работы. Мы их начали, уже начали, и никто не может нас обвинить в том, что мы не занимаемся чисткой леса! Мы на время прерываемся, вот так. На носу семинар, и замок надо приводить в порядок, замок, а не лес. С лесом мы все-таки разберемся после семинара. Кое-кто из ребят сказал, что задержится… До осени… В августе начнем убирать лес. Я с ними поговорю… Но пока нет надобности, потому что мы будем заниматься вплотную замком и только замком! А потом возьмемся за лес… Хотя бы начнем… Никто не обязывал нас сроками… Мы начнем, так чтоб видно было, что работы пошли, и нас уже оставят на некоторое время в покое…
Мы две недели выходили в лес, на шесть, а то все восемь часов, как на работу! Мы ползали по стволам поваленных деревьев, по оврагам, прыгали через лужи и ручьи, гоняли чьих-то баранов, обсуждали нефтяной кризис и заговор против человечества. Мы погибали в зарослях, проклиная глобальный капитализм, утопали в грязи, исследуя бурелом. Старик обозначил все деревья, поделил лес на объекты, продумал, расписал работы, составил план действий, список групп, внес имена литовцев и украинцев, которые еще даже не приехали, наметил час, когда он с каждым поговорит отдельно, чтобы предложить поучаствовать в уборке леса; он купил солярки для трактора и нескончаемый металлический трос, который мы вдвоем волокли в ангар через всю деревню, как два дикаря, убивших анаконду. Мы даже несколько деревьев очистили от ветвей топорами. Он пересчитал все деревья, продумал стратегию изымания из оврагов, подсчитал в среднем количество часов на каждую операцию, количество человеческих душ, усилий, крон. Мы подмели ангар, где он собирался хранить распиленные доски. Вновь и вновь мы брели в лес, срубали ветви с деревьев… Все было готово! Деревья были помечены! Он каждому дал номер, имя, определил возраст!
