Брет Эллис - Американский психопат
— J&B без всего, — опережаю я остальных.
Кортни просит шампанское со льдом, что в глубине души ужасает меня.
— Да, — спохватывается она, словно вспомнив что-то, — и можно дольку…
— Дольку чего? — не в силах сдержаться, раздраженно спрашиваю я. — Попробую угадать. Дыни? — И думаю: глупый ты сукин сын, Бэйтмен, почему ты не вернул эти чертовы кассеты.
— Вы имеете в виду лимон, мисс, — произносит официантка, награждая меня ледяным взглядом.
— Да, конечно, лимон, — говорит Кортни, похоже, погруженная в какие-то грезы. Приятные грезы, дающие забвение.
— А мне стаканчик… черт, наверное, «Акации»[12]], — заявляет Скотт, а потом обращается к столу. — Хочу ли я белое? Правда ли я хочу шардоне? Мы можем есть окуня и с каберне.
— Ну давай уж, — весело говорит Анна.
— Ну ладно, я буду… о-о-о… белое, совиньон, — говорит Скотт.
Официантка улыбается, она в замешательстве.
— Скотти, — взвизгивает Анна. — Белое совиньон?
— Шучу, — хихикает он. — Я буду шардоне. «Акацию».
— Ты совсем дурачок, — с облегчением смеется Анна. — Такой смешной.
— Я беру шардоне, — говорит Скотт официантке.
— Очень мило, — замечает Кортни, похлопывая Скотта по руке.
— А я… — Анна запинается. Наконец, она решилась: — Ох, ну просто диетическую колу…
Скотт поднимает глаза от кусочка кукурузной лепешки, который он макал в маленькую баночку оливкового масла. — Ты сегодня не пьешь?
— Нет, — омерзительно улыбаясь, отвечает Анна. Бог его знает, почему. Да и кого ебет? — Что-то не хочется.
— Даже стаканчик шардоне? — спрашивает Скотт. — Может, совиньон?
— У меня аэробика в девять, — пытаясь выкрутиться, растерянно говорит она. — Мне на самом деле не стоит пить.
— Ну, тогда и я не буду, — произносит Скотт разочарованно. — Мне к восьми в Хclusive.
— Никто не желает знать, где я не буду завтра в восемь? — спрашиваю я.
— Нет, милый. Я знаю, как ты любишь «Акацию». — Анна протягивает руку и пожимает руку Скотта.
— Нет, любимая. Мне хватит «Сан-Пеллегрино (San Pellegrino)», — Скотт указывает на бутылки с водой.
Я громко барабаню пальцами по столу, шепча про себя «блядь, блядь, блядь». У Кортни полузакрыты глаза, она глубоко дышит.
— Знаешь, я все-таки рискну, — наконец произносит Анна. — Я возьму диетическую колу с ромом.
Скотт вздыхает, потом улыбается. Он просто сияет.
— Отлично.
— Эта диетическая кола без кофеина, да? — спрашивает Анна официантку.
— Знаешь, — вмешиваюсь я. — Тебе лучше взять диетическую пепси. Она гораздо лучше.
— Правда? — спрашивает Анна. — А чем она лучше?
— Тебе лучше взять диетическую пепси вместо колы, — говорю я. — Она намного лучше. В ней больше пузырьков. У нее более чистый вкус. Она лучше смешивается с ромом и содержит меньше натрия.
Официантка, Скотт, Анна, даже Кортни — все смотрят на меня, словно я высказал дьявольское, апокалиптическое суждение, разрушил свято хранимый миф, нарушил торжественную присягу, и, кажется, весь «Шезлонг» внезапно затих. Вчера вечером я взял напрокат фильм под названием «В жопе у Лидии» и, приняв две таблетки гальциона[13]], потягивая диетическую пепси (кстати), смотрел, как Лидия (загорелая крашеная блондинка, с отличной фигурой, прекрасным задом и великолепными огромными сиськами), стоя на четвереньках, сосала огромный хуй. Вторая восхитительная блондинка с аккуратно подстриженными светлыми волосами на лобке встала на колени позади Лидии и вылизав ее зад и пизду, принялась вгонять в зад Лидии блестящий серебряный вибратор. Работая вибратором, она продолжала вылизывать пизду, а парень с огромным хуем кончил на лицо Лидии, пока она сосала его яйца. Потом Лидия задергалась, в неподдельном, довольно сильном оргазме, а вторая девушка переползла вперед и слизала сперму с лица Лидии, а потом дала ей обсосать вибратор. Во вторник вышел новый Стефан Бишоп, и вчера в Tower Records я купил его компакт-диск, кассету и пластинку, потому что хотел иметь все три формата.
— Послушай, — мой голос дрожит от переполняющих меня чувств, — бери, что хочешь, но я тебе советую диетическую пепси. — Я опускаю глаза, смотрю на свои колени, на голубую матерчатую салфетку, по канту которой вышито слово «Шезлонг». На мгновение мне кажется, что я сейчас расплачусь; у меня дергается подбородок, и трудно глотать.
Протянув руку, Кортни мягко касается моего запястья, проводит по Rolex.
— Все в порядке, Патрик. Честное слово.
Острая боль в области печени гасит бурю моих эмоций и я выпрямляюсь на стуле, напуганный и смущенный. Официантка уходит. Анна спрашивает, видели ли мы недавнюю выставку Дэвида Оника, и ко мне возвращается спокойствие.
Оказывается, на выставке мы не были. Мне не хочется по-хамски объявить о том, что у меня дома есть его картина, поэтому и я легонько пихаю Кортни ногой под столом. Это выводит ее из вызванного литиумом ступора, и она, как робот, говорит:
— А у Патрика есть Оника. Честное слово.
Довольно улыбаясь, я отпиваю J&B.
— Это просто фантастика, Патрик, — говорит Анна.
— Правда? Оника? — спрашивает Скотт. — Разве он не безумно дорогой?
— Ну, скажем так… — я отпиваю виски, внезапно смутившись: скажем… но что? — Пустяки.
Кортни вздыхает, ожидая еще один пинок.
— Та картина, что висит у Патрика, стоит двадцать тысяч долларов.
Похоже, ей безумно скучно, она отщипывает кусочек от пресной, теплой кукурузной лепешки.
Я награждаю ее ядовитым взглядом и стараюсь не зашипеть.
— Нет, Кортни, ну что ты. На самом деле — пятьдесят.
Она медленно поднимает глаза от кусочка кукурузной лепешки, который разминает в пальцах, и в ее взгляде, даже смягченном литиумом, сквозит такая злоба, что уже это автоматически унижает меня, но не настолько, чтобы сказать Скотту и Анне правду: Оника стоит всего двенадцать штук. Но ужасный взгляд Кортни — хотя я, возможно, излишне эмоционален; может быть, она с смотрит на узоры колонн, или на жалюзи, или на стоящие вдоль бара вазы Montigo с пурпурными тюльпанами, — ее взгляд пугает меня достаточно, чтобы оставить тему о покупке. Мне нетрудно понять, что означает ее взгляд. Он предупреждает: пни еще раз и поебаться не получишь, понял?
— Но, кажется, это… — начинает Анна.
Я затаил дыхание, мое лицо окаменело от напряжения.
—… дешево, — мямлит она.
Я выдыхаю.
— Так и есть. Мне крупно повезло, — говорю я, хватая воздух.
— Пятьдесят тысяч? — подозрительно спрашивает Скотт.
— Да, но мне кажется, его работа… своего рода… великолепно скомпонована, намеренно насмешливо-поверхностна. — Я замолкаю, пытаясь вспомнить пассаж, прочитанный в обозрении журнала New York. — Намеренно насмешливо…
— А у Луиса нет, Кортни? — спрашивает Анна и постукивает Кортни по руке. — Кортни?
— У Луиса… нет… чего? — Кортни трясет головой, словно пытаясь прояснить свои мысли, и широко открывает глаза, чтобы они не закрывались.
— Кто такой Луис? — спрашивает Скотт, жестом призывая официантку убрать со стола масло, которое нам недавно принесли. Что за тусовочное животное.
Анна отвечает за Кортни:
— Ее парень, — говорит она, видя, что смущенная Кортни взглядом ищет у меня помощи.
— А где он? — спрашивает меня Скотт.
— В Техасе, — быстро отвечаю я. — Он поехал в Феникс.
— Нет, — говорит Скотт. — Я спрашиваю, в какой фирме?
— L.F.Rothschild, — отвечает Анна, и, в поисках подтверждения смотрит на Кортни, потом на меня. — Да?
— Нет. Он в Р&Р, — говорю я. — Мы вроде как работаем вместе.
— А он не встречался с Самантой Стивенс? — интересуется Анна.
— Нет, — говорит Кортни. — Их просто сняли вместе на фотографии, опубликованной в W.
Я выпиваю виски, как только его приносят, и сразу же делаю знак принести еще. Я думаю, что Кортни — куколка, но никакой секс не стоит этого ужина. Разговор перескакивает с одного на другое, я смотрю на сидящую в другом конце залы великолепную женщину — блондинка, с большими сиськами, в обтягивающем платье, в атласных туфлях на золотых каблуках. Скотт принимается рассказывать мне о своем новом CD-проигрывателе, а Анна беспечно лопочет невменяемой и абсолютно безразличной Кортни что-то о новых пшенично-рисовых пирожных, с низким содержанием натрия, свежих фруктах и музыке New Age, главным образом о Manhattan Steamroller.
— Это Aiwa, — говорит Скотт. — Ты должен его послушать. Звук, — он замолкает, закрыв в экстазе глаза, жуя кукурузную лепешку, — фантастический.
— Знаешь, Скотти, Aiwa — это неплохо. — Мечтать не вредно, Скотти, — думаю я. — Sansui — это все-таки лучшее. — Помолчав, я добавляю. — Уж я-то знаю. Он у меня есть.
