Дэвид Мэдсен - Шкатулка сновидений
— Но я и так сплю! Сплю и вижу сон, помнишь?
— А ты не можешь заснуть внутри сна?
— Не уверен, что стоит.
Тем не менее, я закрыл глаза.
— Отчего же нет?
— Никогда не знаешь… Мне может присниться сон внутри сна.
— Это невозможно, ты, глупый мальчик, — пробормотала Адельма.
— Ты уверена? — спросил я.
— Конечно.
— Ты ни в чем не можешь быть уверена во…
— Сон во сне? Как глупо!
Но она ошибалась.
6
Прошло время, и я начал слышать другие голоса — разные голоса, не резкие и злобные, но и не дружелюбные — шуршащие, словно сухие листья на продуваемой осенними ветрами аллее. В них звучали зловещие нотки, только, наверное, так казалось потому, что они были очень далеко. Однако я ясно различал отдельные слова:
О да, если он вообще когда-нибудь очнется!
— Это будет просто чудом. Да, чудом!
— Может, снова спеть ему йодль? Знаете, говорят, что знакомые и любимые звуки, часто повторяемые, могут, в конце концов, пробиться в то темное, глубокое место, где он сейчас.
— Я так не думаю, граф.
— А может, мы устроим ему еще одну постельную ванну? Я это сделаю! Он не обрадуется, если, очнувшись, почувствует ужасную вонь!
— Не стоит, Малкович.
— А что вы предлагаете, доктор Фрейд? Эти проклятые коровы, твари-убийцы!
— Если бы я верил в Бога, я бы предложил помолиться. А так, думаю, ждать и наблюдать — единственный наш выбор. Всегда есть надежда.
— Святые небеса, ваше сострадание безгранично, доктор! Все так говорят, и они не ошибаются!
— Спасибо, Малкович.
— Вы точно уверены насчет постельной ванны? Я бы отнюдь не возражал протереть его мужскую штучку… для его же блага, я хочу сказать.
— Хорошо Малкович. Приступайте.
Эти слова проникли-таки ко мне, в льнущие, затягивающие глубины. Мысль о Малковиче, «протирающем мою мужскую штучку», выдернула меня из бессознательности, точно попавшую на крючок рыбу из воды, и, наверное, ничто другое не подействовало бы лучше. В темноте забрезжил свет, сперва слабый, потом разгорающийся с каждой секундой. Завеса вынужденного сна дрогнула и порвалась, обитатели мира фантазий убежали в дальние тени, и когда я, наконец, открыл глаза — отвратительно слипшиеся и слезящиеся — первое, что я увидел, были толстые лапы Малковича, сжимавшие серебряный кувшин. Капельки воды, сверкая, падали на простыни.
— Нет! — вскрикнул я, потрясенный звуком собственного голоса. — Я не хочу постельную ванну!
Удивленный Малкович уронил кувшин, который, падая, неприятно лязгнул об пол. Кондуктор недоверчиво уставился на меня.
— Вот это да, очнулся! — воскликнул он.
Я оглядел комнату: рядом с Малковичем стояли доктор Фрейд, граф Вильгельм и дородный мужчина, в котором я узнал архиепископа Стайлера — он облачился в черную сутану с короткой, обшитой серебром пелериной. Его лицо смутно виднелось надо мной; по красному, в прожилках носу стекали бусины пота.
— Итак, — пробормотал архиепископ, — вы — тот самый молодой человек, что раздел и содомировал мою жену на глазах у толпы аплодирующих зевак, да?
У меня не было ни сил, ни желания поправлять это ужасное искажение истины.
— Как вы себя чувствуете? — гораздо приветливее осведомился граф.
— Плохо, — с трудом прошептал я.
— И это меня ничуть не удивляет! Боже мой, просто чудо, что вы живы!
— Что… я имею в виду… что именно произошло?
— Точно сказать не могу, только приблизительно. Говорят, вас сбила лошадь и почти затоптала корова. Мы очень вовремя нашли вас: еще чуть-чуть — и вы бы замерзли до смерти. Однако, доктор Фрейд уже провел тщательный осмотр и, к счастью, не нашел переломов.
— Доктор Фрейд — психиатр, — произнес я.
— Он врач, верно? Мы подумали, что в данных обстоятельствах это подойдет. А Малкович устроил вам пару-тройку постельных ванн.
— О, Господи…
— Вот! — закричал Малкович. — Вопиющая неблагодарность! Да, надо было оставить вас валяться в собственной грязи!
— Ладно, Малкович, — заметил доктор Фрейд. — Не стоит проявлять излишнюю резкость. Помните, Хендрик пережил глубокую травму, включающую физические и психические повреждения. Возможно, он не осознает, что говорит…
— Осознаю! — заявил я. — И у меня нет психических повреждений!
— Значит, ты просто неблагодарный ублюдок! — пробормотал Малкович.
— Вы голодны? — быстро вмешался граф.
— Как волк!
— Я попрошу миссис Кудль принести вам несколько тостов.
— Хлеб?
— А из чего еще вы собираетесь делать тосты? — с презрительной веселостью фыркнул Малкович. — Из кусочков копченой ветчины? Утиных грудок? Бифштекса с кровью, пропитавшегося собственным соком, жареных цыплят с маслом и чесноком, бекона, пирога со спаржей, острых пирожков, ризотто[47], спагетти… Ха, ха!
Я расплакался.
— Доктор Фрейд считает, что пока вам лучше ограничить свою диету, — сказал граф Вильгельм, безуспешно пытаясь придать голосу заботливость и утешение. — Он хочет удостовериться, что у вас не перекрутились никакие трубки, или не уплощилась диафрагма, или не произошло еще чего-нибудь в таком духе.
— Уплощилась диафрагма? Что за чушь!
— Вы снова заявляете, что доктор Фрейд несет чушь? — угрожающе вопросил Малкович.
— Да!
— Послушайте, — не унимался граф, — мы всего лишь заботимся о вас. Мы хотим, чтобы вы как можно быстрее встали на ноги. В конце концов, вам же придется повторить лекцию!
— Что?
— Ну, вы ведь едва начали, когда ворвались эти дикие твари. А все так ждали! Теперь животные заперты в загоне на краю леса, так что они нас больше не побеспокоят, по крайней мере, пока. Просто в следующий раз постарайтесь обойтись без практической демонстрации.
— Следующего раза не будет, — ответил я, вытирая глаза тыльной стороной ладони и чувствуя себя совершенно по-дурацки из-за столь бурного проявления своих эмоций.
— О, но я настаиваю, мой мальчик! — сказал граф Вильгельм весьма странным голосом. — Вы не выйдете отсюда, пока не прочитаете эту лекцию.
Я медленно оглядел комнату, потом их лица.
— Я должен вернуться.
— Что, на то поле? К обезумевшим коровам? — воскликнул архиепископ Стайлер.
— Конечно, нет! Я имел в виду комнату.
— Какую комнату? Эту комнату? Вы и так в этой комнате, мой дорогой мальчик!
— Мне снилось, что я в спальне…
— Ага! — громко вскричал доктор Фрейд, размахивая в воздухе скрюченным пальцем. — Это, несомненно, символ лона! Он хочет вернуться в материнскую матку.
— Ерунда! — как можно решительней возразил я.
— А может матка быть не материнской? — с почти профессиональным интересом осведомился архиепископ.
— Конечно, ваша светлость! Если, например, она принадлежит вашей сестре, которая бесплодна.
— Откуда вы узнали, что моя сестра бесплодна? — архиепископ покраснел.
— Я не знал, я просто использовал этот пример как иллюстративную гипотезу.
— Но она действительно бесплодна!
— В конце концов, мы же не считаем каждый пенис отцовским, — продолжал вещать доктор Фрейд. — Хотя Харкбендер в его «Психологии мужской анатомии», в сущности, доказывает, что в определенных случаях…
— Мне снилось, что я в спальне с жалюзи…
— С жалюзи, да? — пробормотал доктор Фрейд. — Это указывает на затруднения с половым актом. Матка закрыта для вас, вот что означают жалюзи. Вы импотент? У вас проблемы с эрекцией?
— Спросите лучше у Адельмы! — я слегка улыбнулся.
— Ты, ненасытный мерзавец! — конечно же, это был Малкович.
— Кроме того, ваша интерпретация неверна, доктор. Я не пытался проникнуть в комнату, я уже находился в ней.
— В таком случае, — провозгласил доктор Фрейд, — ваш сон означает, что вы не хотите покидать матку и, следовательно, страдаете от психического инфантильного слабоумия. Очевидная регрессия в самой тяжело излечимой форме.
— Со мной в комнате находилась Адельма, — говорил я, не обращая внимания на этот глупый и оскорбительный диагноз. — Мы оба были раздеты.
— Ты, грязное животное! — снова Малкович.
— И я должен вернуться.
— Зачем?
— Потому что, после того, как мы с Адельмой занимались любовью — и так страстно! — мне приснился сон внутри сна. Что-то произошло. Там была другая комната…
— Он бредит, — прошептал Малкович.
— Да заткнитесь же! — рявкнул я на него.
— Эй-эй, — сказал граф, — вовсе незачем так грубить. Вы больны, физически и душевно. Вам нужен отдых, сон, множество горячих тостов с маслом…
Я приподнялся на локтях.
— Еще одно слово насчет тостов, — раздельно произнес я, — и я вышибу ваши чертовы мозги! Я не могу выразиться яснее!
— Быстро, быстро! Вколите ему что-нибудь, доктор! — зашипел Малкович доктору Фрейду. — Он становится непристойным и грубым! По-моему, он теряет над собой контроль!
