Андрей Бычков - Дипендра
Лимбасов долго и внимательно меня слушал, потом долго и многозначительно молчал, отражаясь в поверхности лакированного стола, как какое-то диковинное насекомое (у него в кабинете стоял большой балетный какой-то стол). И наконец он сказал:
– Начните с конца, Виктор. Танцуйте, как говорится, от цели. Помните, я говорил, что цель – это и есть энергия. Вы хотите получить Лизу? Вы хотите полететь с ней в Непал? Это ведь и есть ответ – вот, мол, какой я богатый и в какой сияющий круг я вписан, не правда ли?
Я помедлил и кивнул покорно:
– Да.
– А она, – властно продолжил он. – именно такая женщина, которой, как говорится, нужен принц. Хе-хе… Это старая песня, все это, увы, старо, как мир… Проблема в том, что вы, Виктор, не принц. Вы сын своего отца и своей матери и потому обусловлены своими наследственными способностями, воспитанием и, увы, должны с этим смириться. Но, – он вдруг приблизил ко мне свое лицо и сделал фантастически обнадеживающую паузу, – вы можете стать принцем или, точнее, сыграть его роль в личной истории Лизы, если… – он внимательно и неподвижно смотрел мне в глаза, приближая и приближая свое лицо, я почувствовал, как он словно бы надувает меня через мои зрачки каким-то газом, какой-то летучей смесью, превращая в воздушный шар. – Да, вот именно! – неожиданно рассмеялся он, резко отодвигаясь. – Если возьмете ее в Непал!
Зрачки его вдруг быстро задвигались, взгляд стал перебегать, словно бы касаясь то одного моего глаза, то другого. Теперь Лимбасов словно бы обмазывал и замуровывал все мое лицо – зрачки, поры, ноздри, рот, чтобы газ не смог просочиться обратно. Он словно бы трогал, как врач, внешне, разумеется, как врач, а не как почему-то привидившийся мне в эти промежутки между его репликами каббалистический, сам исполненнный из глины, Голем, оживляемый вкладываемыми в его рот записками. Мне стало как-то даже физиологически неприятно, как будто как врач, он-таки касался меня каким-то безличным и холодным инструментом, какой-то ушной палочкой или маленькими блестящими щипчиками. А может быть, мне было неприятно, что мое лицо меня выдает и что мои губы искривляются в неприязненной гримасе?
– А чего вам для этого не хватает? – продолжал тем временем он.
– Хм, – вздохнул я, пряча себя, свое лицо, и не в силах спрятаться, но он все же говорил со мной откровенно и я должен был так же и отвечать. – Билет до Катманду, туда и обратно – шестьсот сорок баксов. И это только билет.
– Значит, всего-то навсего баксов? – с усмешкой сказал Лимбасов, словно бы приближая к моему воздушному шарику иглу…
– Да, – ответил я, ловя себя вдруг на мысли, что ведь на самом-то деле «нет», а не «да», то есть на самом деле я должен прежде всего измениться, чтобы заработать эти деньги, а потом уже предстать перед Лизой измененным, да, деньги потом, деньги уже потом, как следствие, а не причина…
– А баксов-то этих у вас, конечно же, хе-хе, и нет, – тем временем злорадно улыбался Лимбасов, поджимая иголочкой.
– Угадали, – мрачно усмехнулся я.
– А всего-то пару тысяч, – продолжал ухмыляться он. – А знаете, сколько, между прочим, стоит работа психиатра? Распутывать такие узлы, как у вас… ну, если методом психоанализа, то дорогая, знаете ли, получится штука, и долгая. По пятьдесят долларов за сеанс, три раза в неделю, не менее года, итого, подсчитайте, у вас же есть, прошу прощения, мозги, семь тысяч двести этих самых баксов. Это я точно вам сообщаю как профессионал, – он вдруг чихнул. – Прошу прощения.
Он весело и внимательно посмотрел на меня:
– И в то же время вы можете решить все гораздо проще и приятнее, всего за две тысячи.
– Но где я их возьму? – не выдержал я.
Лимбасов молчал, но теперь он смотрел на меня как-то по-новому. И наконец сказал:
– А я вам их дам.
Я опешил.
– Вы? Мне? За что-о?
– Разумеется, не просто так, – сказал он, снова приближая свое посерьезневшее теперь лицо, зрачки его опять быстро забегали, он замолчал, мне стало страшно. – Как бы вам это сказать…Ну хорошо, в известном смысле я покупаю этот ваш невроз.
– Что вы имеете ввиду? – спросил я, снова ощущая, словно бы меня нанизывают на иглу.
– Ну, эту вашу личную историю с Кларой, с Лизой, с Дипендрой и, конечно, с отцом-семидесятником.
Я не знал, что ответить и молчал, я чувствовал себя в полном замешательстве.
– Да-да, – как-то неестественно засмеялся Лимбасов. – Если хотите, то в каком-то смысле я хочу сыграть роль бога в вашей истории. Хочу дать вам этот шанс, чтобы вы наконец избавились от своего… э-ээ… с позволения сказать психологического онанизма и вышли в реальную жизненную историю, но, – он откинулся на спинку кресла и нееестественное выражение лица его приняло вдруг естественный и жестокий оттенок, – я дам вам этот шанс с одним условием.
Он замолчал.
– С каким? – настороженно спросил я.
– Ну… э-ээ… я попрошу вас… зафиксировать эту вашу, с позволения сказать, историю болезни, на бумаге. И то, что вы мне уже рассказали, и то, что… м-мм… будет, когда вы попадете в Непал… Вашу встречу с принцем… Развитие отношений с Лизой.
– Но зачем? Вы, что, собираетесь это опубликовать?
– О нет, упаси бог, ни в коем случае, – небрежно махнул руками Лимбасов, и словно бы отделился от своего отражения в столе.
– Тогда зачем?
– Ну… скажем так, для научных целей. Вы, знаете ли, интересный тип. С вами интересно экспериментировать. Эти ваши, с позволения сказать, оппозиции… Запросы опять же. Кроме того, вы хорошо образованы и можете складно выражаться… Эти ваши спасительные цитаты… Нам было бы интересно переварить эти ваши записки.
Он глубокомысленно посмотрел в окно.
– Не скрою также, что мне интересно и то, что вы вскользь упомянули о своем отце. Эти его путешествия по разным религиозным тусовкам… Меня это, знаете, навело на странные размышления, – он откинулся в кресле. – Если раньше верующий изначально, исторически принадлежал к какой-то определенной конфессии, то теперь конфессия, так сказать, выбирается спонтанно. Все мировые религии и персонифицирующие их божества стали в сознании западного человека в общем-то равноправны, и это, конечно же, разрушительное последствие демократии. Но как-то так случается, что все же обращение к какому-то конкретному божеству коррелирует с удачным разрешением ситуации и таким образом происходит как бы спонтанное нарушение симметрии. Кто-то молится то Христу, то Будде, то Магомету и вдруг «обнаруживает», что ему помогает, например, именно Будда, а кто-то, перепробовав с десяток сект и имен, останавливается на Сатане, – он как-то странно замолчал, а потом, как ни в чем не бывало продолжил: – Нам, в общем-то все равно, в кого верить, важна лишь эта наша таинственная потребность. Это, как любовь, нестерпимое желание и случайность встречи.
Он посмотрел на меня и засмеялся:
– Короче, это все входит в сферу наших профессиональных интересов. Мы знаете ли, имеем дело с властью, – он выдержал многозначительную паузу. – И мы хотим, чтобы она научилась пользоваться некими… м-мм… трансцендентностями или, как минимум, иррациональностями.
Он замолчал. Я никак не мог взять в голову, к чему он клонит. Все эти его витиеватые заумные выражения. Я как чувствовал во всем этом что-то не то, что-то глубоко мне чуждое и даже отталкивающее. «Имеем дело с властью». Кто он, этот Лимбасов? Как-то это все было странно и я не знал, что сказать. Молчание мое затягивалось.
– Вы, что, дадите мне деньги, когда я что-то напишу? – спросил я.
– Да нет, не обязательно. Я готов дать вам аванс, скажем, триста долларов. А остальную сумму буду выдавать вам по пятьдесят долларов каждый день, для чего вам нужно будет всего навсего подъезжать ко мне в офис. А когда напишите, тогда и напишите, в смысле тогда и принесете.
– И все?
– Ну, да, – невозмутимо пожал плечами он. – Просто будете подъезжать, я вам буду давать, вы будете расписываться, что получаете, и все. Некое… м-мм… так сказать начало трансцендентности.
Я окончательно запутался. «Он, что, делает из меня идиота? Или и в самом деле считает, что я сумасшедший?» Я не выдержал, вдруг как-то вырвалось само:
– А офис, уж, не на Лубянке ли?
– Да нет, ну что вы, – как-то брезгливо рассмеялся он. – У меня своя консалтинговая фирма. Частное, понимаете ли, дело. Конторка небольшая в подвальчике.
Я молчал.
– Ну, Виктор, решайтесь. Месяц с небольшим и вы с Лизой в Непале.
Я молчал.
– Решайтесь, Вик!
Он почему-то назвал меня Виком.
– Решайтесь! – он опять как-то нервно засмеялся. – И вы тоже станете причастны к истории нашей страны, к сознательной ее, так сказать, части, которую бессознательно творим мы, Штирлицы исторического процесса, – он смеялся уже откровенно, довольный своей шутливо-торжественной тирадой. Что-то было в его смехе такое, от чего по спине у меня побежали мурашки.
Вдруг он неожиданно серьезно добавил:
