Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами

Голый человек в остроконечном колпаке подошел к моей кровати и остановился. Член его болтался в нескольких дюймах от моей руки, и я испытал острое желание схватить его — в качестве теста на реальность происходящего.

— Ты, что ли, пытался наложить на себя руки, а? — Он почесался. — Пить хочешь?

И тут я все понял. Очевидно, я в сумасшедшем доме. Пришло смутное воспоминание о процедуре чистки желудка.

Нечто подобное со мной происходило, когда мне было шесть лет. Я съел воскового Санта-Клауса с рождественской елки, и пришлось срочно везти меня в больницу в Спрингфилде. Так что второй раз в жизни подобие Санта-Клауса оказывалось причиной моего болезненного состояния и необходимости определенных медицинских процедур. Я кивнул.

Он отошел от моей кровати, открыл дверь и крикнул куда-то в коридор:

— Новенький проснулся и хочет пить!

Через несколько секунд появилась сестра. На подносе она несла маленький бумажный стаканчик.

— Как ты себя чувствуешь? — Вопрос прозвучал неожиданно резко.

— Устал.

— Неудивительно, — заметила она. — Если проглотить полфлакона валиума и полбутылки виски, то сразу устанешь.

Казалось, медсестра настроена враждебно. Тем не менее она протянула мне стаканчик с чуть теплой водой.

Я проглотил ее одним глотком. Вода отдавала ржавчиной. Потом я спросил:

-Где я?

— Ну, начнем с того, что ты жив. — Она обернула вокруг моей руки манжету и начала мерить давление. — Полагаю, это плохая новость. А хорошая новость заключается в том, что ты в больнице, где тебе могут по-настоящему помочь.

Она посмотрела на Кевина:

— А ты сними колпак и надень на себя что-нибудь.

Она ушла, а Кевин надел больничный халат и наклонился ко мне:

—    Сестры и доктора — они здесь все ненормальные. Он заметил, что я смотрю на колпак, который все еще торчал на его голове, и, снимая его, рассмеялся:

— Они тут устраивали небольшую вечеринку по поводу дня рождения одной девицы. Ей исполнилось что-то около миллиона с небольшим. А сестра — черт с ней, пусть говорит.

Мне удалось сесть, хотя в голове отчаянно стучало.

— Что это за больница?

—Дурдом. — Он состроил сумасшедшую гримасу. Мне захотелось пройтись чтобы хоть немного проветриться. Я срочно нуждался в свежем воздухе.

— Где здесь выход? И где можно пройтись?

Он засмеялся:

— Ты отсюда не выйдешь. И не пройдешься. Это закрытая палата, детка.

«Ну, хоть не школа», — подумал я.

Кевин сказал, что он сидит здесь, потому что хотел покончить счеты с жизнью.

— Правда? — удивился я.

Он кивнул.

— Почему?

— Потому что жизнь — дерьмо, — объяснил Кевин. — Родители заставляли меня ходить в школу, которую я ненавидел. Заставили жениться девушке, которую я не люблю. Такое чувство, что вся моя жизнь, в девятнадцать лет, уже расписана и разложена по полочкам. Она мне попросту опротивела. Все опротивело. Понимаешь?

Все к черту.

— И ты хочешь умереть? — спросил я.

Он подумал.

— Сейчас, в данную минуту, — нет.

Потом спросил:

— А ты из-за чего сюда попал?

Мне стало стыдно. Он казался таким откровенным, а я не имел права сказать ему правду. Поэтому я коротко произнес:

— Школа. Ненавижу школу.

— Восьмой класс, что-нибудь в этом роде?

— Седьмой. Я два года сидел в третьем.

— Черт возьми, не так плохо. Только начало старших классов. Совсем плохо не может быть.

Я хотел рассказать о безупречной девчонке Косби, но вдруг понял, что это недостаточный повод, чтобы угодить в психбольницу. Хотел рассказать о Нейле Букмене, о том, как я его люблю, как хочу быть все время с ним рядом, а школа лишь стоит на дороге. Хотел рассказать, как у мамы съезжает крыша и я постоянно за нее волнуюсь. Хотел сказать, что попал сюда вроде как на каникулы. Только я не имел права рассказывать о том, как сюда попал. Это была тайна.

Следующие несколько дней мне пришлось лгать, сохраняя секрет. Во время сеансов групповой терапии, когда мне надо было осознать свои суицидальные наклонности, я старался изо всех сил.

— Ненавижу свою жизнь, — говорил я. Или: — Я просто хотел побыстрее со всем покончить.

Я изо всех сил пытался вспомнить, что в таких случаях говорят в кино. Старался изобразить Мартина Хьюита из «Бесконечной любви» — после того, как тот от полноты чувства сжег дом Брук Шилдз. Вместо того чтобы впасть в депрессию в палате сумасшедшего дома, я вдохновенно играл роль, возможно, приближаясь к получению  «Оскара».

Мне не хватало Букмена. Я очень по нему скучал. Мне не разрешали звонить, а все случившееся произошло так стремительно, что он наверняка страшно обо мне волновался.

Я представлял, как он приходит к больнице и стоит под окнами, пытаясь докричаться.

Я так по нему скучал, что ощущение потери оказывалось физическим; оно охватывало все тело, словно мне не хватало руки или ноги. Мне становилось плохо, даже тошнило.

Он больше не был со мной грубым, как в тот самый первый раз, когда мы «делали это». Нет, сейчас он был ласковым, нежным, неторопливым. Он признался, что влюбился в меня, потому что я божественный, а он сразу этого не понял. Сказал, что я стал для него всем, смыслом его жизни.

Я еще никогда и ни для кого столько не значил.

Когда я наконец собрался с духом и признался матери в своих отношениях с Букменом, она страшно обрадовалась.

— Я очень, очень ценю этого молодого человека, — ответила мать, глядя куда-то в пространство, поверх моего левого плеча. — Он всегда очень поддерживал и меня, и мое творчество.

— Так, значит, это тебя не шокирует? — удивился я.

Меня волновало, что моя связь с мужчиной в два раза старше меня окажется еще одной причиной для ее депрессий.

— Послушай, Огюстен, — начала мать, — мне вовсе не хочется, чтобы ты так же страдал от комплексов, как пришлось страдать мне — с самого детства. Я просто знаю... — она закурила сигарету, — как трудно найти себя. Знаешь, иногда я жалею, что меня воспитывала мать, не похожая на меня. Тебе просто повезло, что я проделала такую огромную эмоциональную работу. И поэтому я так счастлива тебя поддержать.

— Хорошо, — сказал я. — Рад, что это тебя не травмирует. Потому что у нас все очень серьезно. Он от меня без ума.

— И ты этого хочешь? — уточнила она.

— Да, конечно, — подтвердил я.

— Ну так знай, что я полностью поддерживаю ваши отношения.

Ее реакция меня поразила. Начиная разговор, я с ужасом ждал, что окажусь перед ней виноватым. Я почти видел, как летают по дому тарелки и, грозя вывалиться, дрожат от хлопанья дверей окна. И вдруг все оказалось настолько просто. Словно я сказал, что с этой минуты больше не буду есть хлеб из белой муки мелкого помола.

— А ты говорил о своих отношениях с Букменом доктору Финчу?

— Да, он в курсе, — ответил я.

— И что же он сказал?

— Он? Хм, даже и не знаю. Думаю, что он относится к этому нормально. Хотя, кажется, он не совсем одобрил мой выбор. Во всяком случае, он не пытается что-нибудь предпринять, чтобы как-то нам помешать. Он сказал, что я должен открыться тебе и узнать твое мнение.

— Отлично, — заключила она, снимая с брюк волосок. — Я рада, что он понимает и поддерживает.

На самом деле, когда я открыл доктору Финчу наши с Букменом отношения, он сначала разозлился. Я даже записался к нему на прием, потому что боялся крупного скандала и не хотел говорить дома, когда доктор сидит в подштанниках перед телевизором и грызет куриную ногу. Когда я вошел в кабинет, он показал мне на кушетку:

— Ну, молодой человек, присаживайтесь и поведайте, что у вас на уме.

Странно было сидеть в его кабинете, на этой самой психотерапевтической кушетке, в окружении шкафов и ящиков со всякими медицинскими принадлежностями. Я ощущал себя пациентом.

— Мы с Букменом — бойфренды, — собравшись с духом, брякнул я.

— Бойфренды? — повторил он.

— Да. Началось это все просто с дружбы, но сейчас мы уже не просто друзья. Он в меня влюблен, и я тоже его люблю.

— И что, имеет место сексуальная связь? — уточнил доктор Финч странно профессиональным тоном.

Я кивнул.

Он закрыл лицо руками и некоторое время дышал сквозь пальцы.

— Я должен сказать вам, молодой человек, что уже проходил это со своей младшей дочерью Натали;

— Знаю, — ответил я. — Это почти то же самое.

— Хотя я не считаю, что в юности нельзя иметь близкие отношения с кем-то намного старше себя, тем не менее я обеспокоен твоим выбором.

Это он Букмене? О своем приемном сыне?

— Что вы хотите сказать?

— Видишь ли, — мрачно тяжело заговорил он, — Букмен — ненадежный человек. У него масса проблем, причем корни их уходят очень глубоко.

Однако я-то знал, что голова у Букмена варит очень даже хорошо.