Саймон Ингс - Бремя чисел
Эта красивая пара явно достигла некоего эмоционального кризиса. Мужчина говорит:
— Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что это значит?
Хотя люди на экране черно-белые, рот у мужчины кроваво-красный.
— Меня запросто могли убить!
Кэтлин просыпается и пытается вскрикнуть.
— Мне, пожалуйста, отбивную, — произносит бесцветный молодой человек, одиноко сидящий за столиком.
Карандаш в ее руке — сложный хирургический инструмент. И она понятия не имеет, как им пользоваться. Сами по себе, словно по волшебству, в блокноте возникают буквы…
Кэтлин удивленно моргает, глядя, как цвета вокруг нее превращаются в черно-белую гамму. Она на работе, стоит возле столика номер три. Девушка произносит машинально:
— Вы будете что-нибудь пить?
— Да-да. Мне чашку чая, пожалуйста.
Кэтлин выводит букву «Ч».
На протяжении всего дня она то и дело погружается в сон. Такое случается со всеми официантками — причем довольно часто. Практически любой разговор рано или поздно переходит на тему сна. Сколько часов полагается спать, какой сон полезней всего, где и когда лучше спится. Дженни — она работает на кухне — утверждает, что нет лучшего снотворного, чем чистка овощей в обеденный перерыв, когда бар заполняется народом. По ее словам, это дает возможность основательно вздремнуть минут пятнадцать — и «никаких снов».
Кэтлин ей завидует. Потому что, даже когда она не спит, ее жизнь полна сновидений — стоит просто закрыть глаза. Иногда невозможно толком понять, сон это или явь. Уже несколько раз с ней бывало так, что она завтракала, умывалась, одевалась, садилась в метро, спешила на работу — но потом неожиданно просыпалась дома, в постели, плохо понимая, где находится, — и, самое главное, совершенно деморализованная мыслью о том, что сквозь всю эту утреннюю рутину придется пройти снова и снова.
А недавно Кэтлин обнаружила, что теперь ее сны начали прятаться внутри других снов, и когда она просыпается, то просто оказывается в ином сновидении. Опять и опять, и каждая новая греза неприятнее, чем предыдущая, — жестче и реалистичнее. И кто скажет, где кончается эта череда видений и где начинается реальность?
Кэтлин не забыла, как Джон Арвен учил ее смотреть страху в глаза, ждать, когда тот отступит, а на его место придет рассудочное любопытство. Так ей говорил профессор. Девушка старалась прилежно следовать совету, однако прошлым вечером она увидела нечто такое, что подорвало в ней слепую уверенность в его правоте. Это был киноролик, в котором показывали мучения молодого дирижера — он руководил оркестром, состоявшим из беженцев.
Молодая женщина в меховом манто и в туфлях на высоких каблуках шагает по улицам лежащего в руинах города. Что это за город? Однозначно сказать невозможно. Нет никаких примет. Заголовки на обрывках газет, что летят вслед за ней вдоль по улице, путаясь под ногами, слишком неразборчивы. Ясно лишь одно — это современный город, совсем недавно разрушенный бомбардировками с воздуха.
Элегантная женщина придерживает воротник своего манто и с какой-то поразительной, невероятной легкостью шагает по улице, напоминающей русло реки, берега которой — груды обрушившейся штукатурки и битого кирпича. Она идет, и шпильки ее туфелек пускают по экрану солнечных зайчиков.
В конце концов, это — лишь кадры из кинокартины. Но даже они вынудили Кэтлин взглянуть на вещи по-новому. Нарочито плавные, подчеркнуто спокойные движения женщины из фильма свидетельствовали о том, что героиня полностью отрешилась от реальности, предпочитая жить в мире воспоминаний, жить — пусть даже мысленно — в городе, каким тот был до войны. Но с другой стороны, эта сцена могла значить нечто совершенно противоположное: психологически эта женщина полностью адаптировалась к бомбежкам.
Полное отрицание или полная покорность неизбежному? Куда бы Кэтлин ни направила свои стопы, жители Лондона повсюду живут словно во сне. Они не собираются смотреть войне в глаза. Они свыклись с бомбежками, приспособились и делают вид, будто ничего не замечают. Вернее, они сделали их частью своей жизни. На каждом шагу в окнах магазинов можно увидеть объявление «Работаем как обычно». Полный триумф бредовой реальности.
Город почти сровняли с землей, удивляется про себя Кэтлин, а мы продолжаем притворяться. Мы живы потому, что притворяемся.
Работать официанткой в баре «Лайонс» — это вам не что-нибудь. На такую работу не берут, что называется, с улицы. Кэтлин училась своему ремеслу. В помещении на верхнем этаже ей показывали, как сервировать обеденный стол. Самое главное: он должен выглядеть точно так же, как и все другие столы его размера, причем не только в этом заведении, а во всех ресторанах фирмы «Лайонс». Кэтлин уже умела сервировать стол на две, на четыре и даже на восемь персон. Она запомнила место каждого бокала, каждой рюмки, тарелки, вилки, каждого ножа, каждой ложки и каждой подставки. Главное в этом деле — точность. А Кэтлин любит все точное. Аккуратные складки, яркие блики, отбрасываемые начищенными до блеска бокалами, бутылками, тарелками и чашками, математически правильные складки на скатерти — во всем этом было нечто ностальгическое. В душе у девушки тотчас оживали воспоминания о кухне в родном доме, где все блестело и знало свое место, воспоминания о матери.
Смысл всей этой точности заключался в том, чтобы посетитель, сидя за столиком, скажем, на Пиккадилли, мог с тем же успехом находиться в заведении в Холборне; предполагалось, что обедающий клиент должен забыть, в какой части Лондона он находится. В идеале все рестораны фирмы «Лайонс» должны были слиться в его сознании в один ресторан, который существует в каком-то своем измерении. За привычными вещами — по крайней мере так предполагалось — скрывался совершенно иной мир, мир «Лайонс».
Сегодня вечером, у себя дома, в темноте, при свете далеких огней порта, она пишет письмо Мудрецу, Джону Арвену, или как его там.
Мы выживаем, потому что притворяемся. Жизнь — слишком сложная штука, слишком непредсказуемая. Жизнь противится всякому методу. Ее не подвергнешь анализу. Ее нельзя взять и положить под увеличительное стекло.
В этот момент Кэтлин просыпается. Прекрасные строки письма тают в воздухе.
Мрачная и исполненная решимости, она встает, включает свет, проверяет светомаскировку и садится писать письмо, на сей раз настоящее.
Уважаемый профессор Арвен, я так и не получила ответа на свое письмо от третьего числа…
На следующий вечер после работы Кэтлин делает для себя одно малоприятное открытие — автобусы ходят плохо. Сегодня у нее нет денег на кино, и она решает пойти домой пешком. Девушка идет вдоль разрушенных улиц, мимо искореженных велосипедов и зиккуратов из битого кирпича, мимо заграждений, возведенных из мешков с песком, мимо окон, на которые крест-накрест наклеены полоски бумаги. Воздух, хотя и сухой, пахнет сыростью — во всем виновата пыль от осыпавшейся штукатурки; она висит в воздухе, и хотя еще не поздно, небо уже приобрело красный оттенок. Кэтлин шагает по улице, а вокруг нее тем временем набирает силу потрясающий закат — наверное, чтобы немного порадовать лондонцев. Каких оттенков здесь только нет: зеленый, розовый, индиго, малиновый, лимонный. Башни и площади, туманные мосты и пыльные улицы. Несгибаемый город повис над городом каменным.
Кэтлин минует библиотеку и видит, что в нее попала бомба.
Крышу снесло взрывом, словно крышку с кастрюли, верхние этажи провалились в нижние. Фасад отсутствует. Потолочные балки торчат у стен подобно карандашам в банке, отчего некогда строгая геометрия залов становится почти неузнаваемой. Вдоль стен выстроились ряды книг. Они совсем не пострадали от бомбежки, даже несмотря на то, что верхний этаж, обрушившись, похоронил под собой центральные стеллажи.
К своему удивлению, Кэтлин замечает внутри разрушенной библиотеки шестерых или семерых мужчин. Они такие же, как она, — обычные люди, возвращаются с работы. На них пальто и шляпы. В руках — сумки или кожаные портфели. Люди двигаются друг мимо друга, погрузившись в собственные мысли, сосредоточенно разглядывая книжные корешки. Работаем как обычно.
Невысокий, неряшливого вида старик, одетый в нечто вроде стеганого халата — такие вышли из моды задолго до того, как она сама появилась на свет, — открывает сумку, достает оттуда книгу и обводит взглядом полки. Находит нужное место и ставит книгу туда, где ей полагается стоять.
— Мы выживаем, потому что притворяемся, — произносит Кэтлин.
Девушка идет к этим людям. Она теперь тоже в библиотеке — в тусклом вечернем свете осматривает полки, читает названия на корешках, склонив набок голову. Кэтлин прокладывает себе путь среди грозящих вот-вот обвалиться досок, бочком пробираясь мимо незнакомых ей мужчин, то и дело негромко бормоча «спасибо» или «извините». Она давит ногами обвалившуюся штукатурку. Каталожные карточки хлопают ее по лодыжкам словно крылья раненой птицы, пока она медленно и осторожно пробирается вдоль полок. Кэтлин окружают высокие, уставленные рядами книг стены, они заслоняют ее от реальной жизни, что течет снаружи. Постепенно ею овладевают фантазии, это вечное книжное «понарошку».
