Саймон Ингс - Бремя чисел
Он назвал ей адрес в Фицровии. Переулок рядом с Гоуэр-стрит. Можно сказать, уже почти пришли. Возможно, они с самого начала направлялись именно в это место.
— И ты меня туда ведешь? — поинтересовалась Кэтлин.
Джинкс посмотрел ей в глаза.
— Ты хочешь, чтобы я пошла вместе с тобой?
К нему вернулся прежний похотливый вид.
— Дик, ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Она попыталась мысленно представить, где он может жить. Убогая меблированная комнатушка с картонными стенами.
Кэтлин посмотрела моряку в глаза — спокойно, без какой-либо страсти. С холодным рассудочным любопытством.
— Впрочем, какая разница, Дик, — сказала она. — Я иду с тобой.
Девушка представила себе его напряженные мышцы, пробегающую по коже дрожь, а также природу эксперимента, которому приготовилась себя подвергнуть.
Хромая, она повела его через Саутгемптон-роуд, а потом вокруг Блумсбери-сквер. Калитки, ведущие в частные садики, были все как одна на замке. Они свернули на Гоуэр-стрит. Кэтлин не обращала внимания на жилые дома, выискивая взглядом пансион.
— Вот мы и пришли, — произнес Джинкс.
Оказалось, это было совсем не то, что она думала. Никакой не пансион. Вполне приличного вида дом в георгианском стиле. Рядом с дверью — табличка с названием респектабельного философского общества.
Дик стоял рядом с Кэтлин на полированных мраморных ступенях, переминаясь с ноги на ногу. Что это было? Смущение? Предвкушение?
— Ты уверен, что это и есть то самое место? — уточнила она.
— Оно самое, — произнес Джинкс и подмигнул так, словно весь вечер был сплошной затянувшейся шуткой.
— Мы сейчас зайдем в дом?
Вопрос немного отрезвил его.
— Дик, в чем дело?
Его глаза расширились от желания.
— Поцелуй меня, детка, хотя бы разок.
Он что, не понял ее?
— Пойдем в дом, — повторила Кэтлин, взяв его за руку. — Пусти меня к себе.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась молодая женщина с сигаретой в зубах.
— Слушаю вас.
Кэтлин поспешно отступила.
— Что вам угодно?
Женщина оказалась высокого роста и вся какая-то нескладная. На ней была белая блузка с темной отделкой, а сама она производила впечатление особы с образованием, от чего Кэтлин стало немного не по себе. Дым от ее сигареты добрался до лица девушки. Запах был сильный и какой-то терпкий, от чего у Кэтлин моментально зачесались глаза.
Дик уставился вниз и переминался с ноги на ногу, словно нашкодивший школьник.
— Заходите внутрь, мистер Джинкс, — произнесла женщина, ничуть не удивившись его появлению. Потом раздавила окурок.
Дик шагнул в прихожую.
Кэтлин протянула руку, чтобы удержать его.
— Дик, ты куда?
Но он даже не заметил ее. Взгляд моряка был по-прежнему направлен вниз.
— Добрый вечер, Мириам.
Судя по всему, этой особе не понравилось, что к ней обращаются по имени. Она тотчас ощетинилась.
— Проходите же, мистер Джинкс, — сухо повторила она.
Неожиданно Кэтлин стало страшно.
— Дик! — выкрикнула она в надежде на то, что он одумается. — Дик, зачем тебе…
— Прекратите! — оборвала ее женщина по имени Мириам.
Кэтлин бросила взгляд внутрь помещения, надеясь увидеть Дика.
Но увидела не его, а шикарный вестибюль: люстра, красная ковровая дорожка на ступеньках лестницы в самом конце коридора; ряд закрытых дверей, крашенных белой краской. Подставка для зонтиков, вешалка с мужскими плащами.
Дик куда-то исчез.
Мириам стояла, положив руку на дверную ручку и наклонив голову, ожидая, когда же Кэтлин наконец удовлетворится увиденным и уйдет. Кэтлин, в свою очередь, пыталась рассмотреть ее лицо, но свет падал из-за спины Мириам, от чего в дверном проеме виднелся только ее силуэт.
— В таком случае доброй ночи! — Мириам приготовилась захлопнуть дверь.
— Подождите! — крикнула Кэтлин. — Скажите, он кто, матрос? То есть я хочу сказать, это правда, ведь по его словам… я имею в виду его форму. Он ведь все равно может быть матросом… скажите, мне надо это знать!
Но дверь захлопнулась прямо перед ее лицом. Постепенно огни в доме погасли один за другим.
Кэтлин пыталась смотреть на жизнь объективно. Таким манером она оберегала себя — даже от бомб и пожаров.
Другое дело, что в своих экспериментах девушка зашла слишком далеко, они стали выходить из-под ее контроля, а их результаты либо оказывались бессмысленными, либо могли означать все, что угодно. Более того, они то и дело противоречили друг другу. Незнакомые вещи опадали подобно листьям и уносились прочь — словно чувства, которые исчезали, стоит только перестать думать о них.
На следующий вечер после неудачного свидания с Диком Кэтлин отправилась вместе с другими постоялицами их пансиона в Королевскую оперу. Там регулярно устраивались танцы. Обыкновенные продавщицы и официантки вальсируют среди позолоты и шикарной, обитой красным бархатом мебели под небесно-голубым, как яйцо дрозда, куполом.
Вон, например, Маргарет — в красном ситцевом платье танцует с полицейским из паба. Проносясь в вальсе мимо Кэтлин, она одаряет подругу улыбкой от уха до уха. Вот только взгляд ее при этом остается ледяным.
Кэтлин сидит в дальнем углу зала, сложив руки на коленях, а тем временем где-то глубоко у нее внутри взрываются и исчезают незнакомые чувства. И дело не в том, что девушке понравился полицейский. И даже не в том, что она не переставала думать о нем с того самого вечера в «Четырех перышках». И Маргарет в принципе не сделала ничего дурного, когда увела ее, свою подругу, подальше от потенциального кавалера. Не очень даже важен обман Маргарет. Невелика беда. В общем, для переживаний нет особого повода. Просто сталкиваются и крушат друг друга последствия экспериментов — экспериментов в области мужчин, поступков в сфере дружбы. Кэтлин не давал покоя вопрос: а какие выводы надо сделать из всего этого?..
Рядом с собой она заметила Хэзел, соседку по пансиону. Желтое платье придавало коже этой девицы нездоровый оттенок, который так не любят мужчины. Мимо вновь пронеслась Маргарет — лица ее было почти не видно за массивным подбородком полицейского. Хэзел зевнула.
— Кэт, ты только посмотри на эту стерву!
Ага! Вот оно что! Выходит, Хэзел в курсе, что Маргарет отбила у нее полицейского? Интересно, что ее соседка скажет, если спросить открытым текстом, на что она намекает?
И так далее, и так далее. Все вокруг рушится, как костяшки домино. И чем больше экспериментов, тем хуже понимаешь, что к чему. Странно, ведь она все время пыталась смотреть миру в глаза холодно и бесстрастно, словно жизнь — это череда несложных задачек. Ряд вопросов, на которые всегда имеется ответ. И девушка ждала ответов на свои вопросы. Чувства же здесь ни при чем.
Кэтлин рассказала Хэзел о вечере, проведенном с Диком.
— О господи! — воскликнула та. — И тебе не было страшно?
Кэтлин покачала головой.
— Я бы позвала полицейского, — сказала Хэзел.
У нее на все был один ответ: «Я сейчас позову полицейского!»
Сначала люди приходили в замешательство от такой угрозы: кондукторы в автобусе, медлительные официантки, мужчины, которые на свою беду ненароком задели ее на улице. Однако вскоре всем становилось понятно, что перед ними просто круглая дура.
Блицкриг в самом разгаре. Бомбежки косят ряды лондонцев. Силы народа на исходе. И в то же время страх почти не ощущается. Детально разработанные планы по поддержанию общественного порядка оказались сущей ерундой: в них не было никакой надобности. Тысячи больничных коек в госпиталях от Кройдона до Мидлсекса как стояли, так и стоят пустые. Стоит только завыть сирене, как лондонцы устремляются в метро, а после отбоя вновь спокойно выходят на свет божий — причем по собственному желанию. Опасения, что бомбежки превратят народ в некое подобие троглодитов-морлоков из романа Уэллса, оказались досужей выдумкой.
Театры и кинозалы закрываются, как только с небес начинают падать бомбы, но затем тотчас открываются вновь. На чердаках Пламстеда и Элстри сценаристы-дебютанты, отупев от бомбежек, продираются сквозь тернии самовыражения, а ножницы цензора превращают плоды их трудов в стандартный набор типажей. Сломленный духом летчик; неунывающая продавщица; хладнокровный герой, ожидающий своего часа; стервозная нью-йоркская журналистка на высоченных шпильках, высказывающая высокомерные суждения; надежный, хоть и в вечном подпитии, работяга. Любой, кто прошел сквозь узкую калитку цензуры, превращается в человека с улицы, в символ толпы, а значит, утрачивает человеческие черты.
Каждый вечер после работы Кэтлин смотрит фильм, который неотличим от того, что она видела вчера. Может показаться, что это вообще одна и та же картина: серия вежливых диалогов, которые происходят в одинаковых белых интерьерах. Каждая комната обставлена со вкусом. Там всегда есть высокое, во всю стену зеркало, пачка сигарет на кофейном столике, а у окна курят, о чем-то беседуя, мужчина и женщина.
