Андрей Иванов - Бизар
Мы привели его к звонарю.
Ярослав засуетился, налил ему водки, набросил на плечи одеяло. Налил себе, всем, ему – еще… Тот выпил, вздохнул и начал рассказывать. Говорил он по-русски, Хануман быстро заскучал, выпил и ушел куда-то… Мы слушали.
Михаила забрали. Это было даже хорошо. Могло быть и хуже. Могли и кишки выпустить. Всё из-за машины. Оказывается, они купили машину. С техосмотром. С номерами. Чин-чинарем. Михаил залез в долги, взял аж пять кусков у какого-то бритоголового молдаванина. Обещал отдавать каждые две недели и еще обещал помочь, если машина понадобится (как всегда). Пытались отдавать, кое-что он и правда отдавал, и не оставалось ни копейки. Они по ночам лазили во двор одного магазина, мешками тырили тару, сдавали в Рудкьобинге, чтоб не засветиться; каждый день возвращались пьяные. Между делом готовили лодку на продажу, поднимали борта, делали крышу, таскали материал с маленькой деревообрабатывающей мануфактуры. Съездили на автомобильную свалку в Оденсе, набрали люков, окошек, всякого прочего хлама, попались ментам, влепили штраф… Потапов плевать хотел на штрафы, съездил к одесситу, чтоб тот забрал его машину с ментовской стоянки (у одессита были права), тот вел машину и смеялся над Потаповым: «Тридцать пять тысяч штрафа?.. А почему не пятьдесят?.. За что? За то, что без прав ездил? В пьяном виде? А почему не посадили?.. Давно пора! Если посадят, я буду всем рассказывать и смеяться! Это будет самый смешной анекдот в Дании! Когда долг вернешь?..»
Покурили, взялись делать кабину. Маша сшила пуфики (набили краденым поролоном). Наконец дошла очередь до мотора, Михаил предложил следующее – снять мотор с какой-нибудь лодки в каком-нибудь отдаленном порту, перебить номера и все такое….
– Да ну, – забеспокоился Иван, – шутишь, что ли? Это ж мотор! Тыщ двадцать стоит! Это те не велосипед, украл, перебил номер, покрасил да поехал. Тут искать серьезно будут. Остров-то маленький, легко найдут. Покупатель тоже, конечно, посмотрит, проверит, что за мотор, не краденый ли? Да ну на фиг, ты чё!
Михаил напирал. Иван увиливал, а потом не выдержал, психанул и высказал все… Устал! От всего. Ивану надоели беготня по ночам с тарой, вечный командирский тон Потапова, его распоряжения, идеи, ежедневный аврал, с которым постоянно приходилось идти на каждое дело. Все достало! Вся эта разбойничья грубоватая деятельность. Вилы! Иван сыт по горло! Иван устал от кипучей неутомимой натуры Михаила, устал от него как руководящего органа в своей жизни! От всех его замыслов и способов их осуществления! Идти на кражу мотора отказался. Лег и решил копить. «Накоплю тысяч пять и уеду в Париж», – сказал он Михаилу и включил телевизор. Михаил несколько дней ждал, оставил его в покое, предоставил себе самому, потом напоил портвейном, предложил съездить за гашишем в Оденсе… поехали… Всю дорогу Михаил исподволь делился своими небольшими планами. Мечтал построить парник по весне, посадить коноплю… Покурили гашиш у какого-то водоема в Оденсе… Легонько прибило, и тут Михаил начал потихоньку заводить свою волынку…
– В Париже тепло… Во Франции вообще климат гораздо лучше… Может, ну его на фиг, этот позитив… Что мы тут забыли, в этой Дании… Вань, махнем в Париж – там телки клевые… Давай доделаем лодку, продадим и – в Париж!
Иван сломался, согласился, но – как он сказал – это будет его «последнее одолжение», он твердо решил: последний раз!
Так и порешили… Поехали по портам. Нашли небольшую пристань возле частных домиков в Свенборге. Место было красивое, с видом на мост, с огоньками. Михаил походил-посмотрел, приценился, выбрал мотор, крутой, сильный; лодка была маленькая, спортивная, зачехленная, стояла в отдалении, в тени. Подошли ночью на другой лодке (тоже позаимствовали), на веслах, без единого всплеска; стиснув челюсти, Потапов перерезал веревку, дернул, потянул, и – на веслах, на веслах – увели спящую лодку на другой берег, где и разыгралась дикая сцена.
Потапов кромсал кусачками, пилил ножовкой провода… Тормоз, сцепление, переключение скоростей… Всю ночь отдирали от лодки прижившийся орган. Потапов так старался, что поранил руку. Крови случилось много. Выглядело со стороны жутко. Ивана трясло, когда он рассказывал. Кровь лилась и лилась. Ивану пришлось пилить большую часть времени. Потапов перетягивал руку. Кровь не унималась. Потапов боролся с ней и подгонял Ивана: пили!., пили! Сам стонал, матерился одними губами и жал руку, собирал кровь платками и вращал глазами. Жирные темные кляксы появлялись на бортах, на руках Ивана, на одежде, на песке. Как будто пошел кровавый дождь. Они были отчетливо ужасающими. Казалось, что лодка, над которой так дико надругались, с кровью своей отдавала сердце. Наконец отнялось, отделили мотор. Потапов долго и лихорадочно вытирал ветошью лодку – снаружи, внутри, – заметал кляксы песком, стирал отпечатки пальцев, размазывая кровь. Ползая в потемках по лодке, как по трупу, Михаил с вытаращенными глазами шипел: «Всё посмотрел? Всё взяли? Да не трясись ты, посмотри лучше! Ничего ли не забыли? А это что за перчатка? Твоя? Дурилка ты картонная, забыл бы – всё, пиши пропало! Бери мотор, тащи наверх! Что встал, смотришь?! Живее! Уже светает, туман рассеется – нас как на ладони с того берега! А если хозяин поссать выйдет и глянет – лодки нет! Ментов вызовет сразу! Живей! Уходим!»
Ивана охватила паника. Уходили через мост. Подъем был самым страшным. Лестница – бесконечной. Она уходила вверх, в сизое утреннее небо. Мотор был велик, тяжел. Вдвоем по ступенькам было никак, совсем неудобно, да Михаил еще и не мог помочь, он бежал вперед, с рукой своей… Кровь была на каждой ступеньке, Иван взбирался, его сердце бешено колотилась, точно они убили кого… Ручеек вился-бежал вперед, бурые пятна на столбах и бетоне указывали путь. Михаил оглядывался, бледный как смерть, и еле слышно подзывал Ивана: давай!., давай! Глазищи безумные, щеки серые, тяжелые, еле дышал, еле шел. За руль тоже Ивану пришлось сесть – Михаил рукой ничего делать не мог. Рука варилась на глазах, как рак в котелке! А кровь шла и шла… Потапов был в полуобморочном состоянии. Только шипел: рули скорее, помираааааю!!! Приехали. Маша! Воды! Таз горячей воды! Марганец! Бинт! Да чё ты вылупилась! Шевелись!
Иван залег у себя, докуривал гашиш, лежал в постели больной три дня, ходил неделю с перекошенной спиной; никому в глаза не мог смотреть, не мог никого видеть, ни с кем не разговаривал, о моторе ничего слышать не хотел, о лодке тоже.
Михаил все сделал как надо: номера на моторе забил, одной рукой орудовал. Не успел закончить, а молдаванин уже тут как тут. Гони долги! Михаил заманил его на кухню, шептал что-то, шелестел бумагами; что он там плел, Иван не знал, – играла музыка, курился гашиш, несколько раз смеялись… но ничего не вышло. Молдаванин не уступил. Он с армянами связан был – вор, личность опасная, отчаянная, циничная. Постоянно взвинченный, в горло вцепится за любое неосторожное слово, а тут еще как на зло депорт ему пришел.
– Штрафы, говорят, плати, а потом в Молдавию укатывай! Мне скоро домой, гони бабки! – рычал он на Михаила.
Потапов отдал всё, что было, и даже то, чего не было. Молдаванин был недоволен. Ушел, хлопнув дверью. Михаил матерился, но рыпаться не было смысла. Питались чем попало, разграбили пасеку спящих ульев. Михаил обнаружил их в соседнем лесочке, набросился с ножом. Вытаскивал соты, складывал в мешок, посмеиваясь… Два раза ходили. Подготовился. Стоял, попыхивал дымком из горшочка с углями, разгонял сонных пчел.
– Собирай, Ваня, собирай! Мед – это жизнь, – приговаривал он, чавкая. – Мед – это здоровье! Без меда никуда! Есть мед – сахар не нужен! Экономия! Медовуху сварим – водку-пиво не надо покупать, а про здоровье и говорить нечего!
Опять приехал со своими армянскими дружками-подельниками молдаванин, вытряс из карманов Михаила все заначки, всю мелочь выгреб из шкафчиков и жениных лифчиков; расселись на кухне, решали, что же делать дальше, сидели и курили, вся банда, сидели на кухне и курили гашиш Ивана, слушали отчет Михаила, уезжать не торопились, думали… совещались… Молдаванин курил, кивал и поглядывал на Марию, затем свел брови вместе, втянул носом воздух, и все пошли в гараж. Осмотрели мотор, выслушали былину о похищении, глянули на едва зажившие раны Михаила, молдаванин ухмыльнулся, посидел за рулем машины, послушали музыку… Съездили к обрыву, покурили… Съездили в порт, посмотрели на лодку, поехали обратно. Всю дорогу вор и его братки слушали сказ о встрече с ментами в нетрезвом виде, подивились тому количеству штрафов, которые Михаил насобирал и которыми гордился, как боевыми трофеями. Армяне сидели сзади и смеялись. Он им говорил, что знает Стёпика, знает Пепе, с Тико в одном лагере полтора года жил, Аршака и Маиса знает… знает, как по-армянски будет «член очищен как банан», говорил заветное слово, армяне смеялись, хлопали Михаила по плечам. Молдаванин рулил молча, а, когда приехали, дал неделю, и всё.
