Владимир Козлов - Гопники
– Нет. Ху-у-у-я. Нет.
– Вставай.
– Да нет… Как?
– Что как? Хватит ебать вола. Пошли.
Я хватаю его за плечи и волоку. У самого тоже самолетики в голове летают. Паша помогает вытащить Быка из «конторы». Его куртка остается там.
Держу Быка, чтоб не упал – бесполезно. Он все равно валится, потом встает на карачки и начинает тошнить. Его блевота вся красная – от чернила. Я отхожу в сторону метра на два, закуриваю. Бык кончает блевать и зовет меня:
– Э, Гонец, это ты?
– Я.
– А где мы?
– Что, не видишь? Возле «конторы». Идти можешь?
– Не знаю.
– Вытри рожу сначала. Платок есть?
– Нет.
Я бросаю ему свой – помятый и сопливый. Он вытирается и швыряет его в лужу блевоты.
– Обезьяна тебя выебет за то, что прямо возле конторы нарыгал, – говорю я.
– Не ссы. Пошли лучше отсюда.
Я беру его за руку и веду. От него воняет блевотой.
– А заебись побухали, а? – спрашивает Бык.
– Нормально.
Я довожу его до квартиры, прислоняю к дверям, звоню и ухожу.
* * *Вечером в субботу большой сбор. Приезжаем к «клубу» – там Космонавты: человек сорок, а нас как минимум пятьдесят. Даем им пизды? Ни хера подобного. У них – металлические шары. Их «основы» орут: не подходите, а то закидаем шарами на хуй. Обезьяна говорит: насрать на шары, они все ссули, кидать не будут, это все понты, так что, полезли, вперед. Мы срываемся на Космонавтов всей толпой. Они кидают шары. Паше – в колено, Зене – в живот, а Грузину – в самую башку, но хорошо, что скользящим, а то был бы ему капут. Дальше никто не идет, все разворачиваются. Еще один шар ударяется в спину Быку. Мы все соссали и разбегаемся. Обезьяна орет – куда вы, суки? – но и сам убегает. Отбегаем метров на двести и останавливаемся. Космонавты не бегут, а стоят и ржут и показывают руками – «сосите хуй».
– Бля, пидарасы, – говорил Обезьяна. – Они бы еще с ломами вышли.
– Да, против лома нет приема, – Бык тупо смотрит на нас и трогает спину, куда ему ебнуло.
– Если нет второго лома, – кричит Цыган. Он улыбается, типа все нормально.
– Ладно, мы еще с ними встретимся, – Обезьяна злобно смотрит на Космонавтов. – Ты как, в норме? – спрашивает он у Грузина.
– Какое там в норме, бля?
Из головы у него течет кровь, и он промокает ее носовым платком.
* * *Я выхожу погулять и встречаю Клока.
– Как дела?
– Нормально.
– С Кузьминой еще ходишь?
– Не-а.
– А что так?
– Ты что, я ни с кем долго не хожу.
– Отодрал и бросил?
– Ну, почти так.
– И не жалко было? Она ж еще малая.
– А хули жалко? Я заставлял ее, что ли? Я ведь не силой ее – она сама говорит: хорошо. Типа влюбилась. Дура еще. И мамаша у нее такая – каждый месяц – с новым мужиком.
– А папаша?
– Он с ними не живет давно. Они говорят, что выгнали его, но я не верю. Ее мамаша такая стерва, что любого заебет. Скорее всего, сам ушел.
– Ну, и как тебе с ней?
– Ну, как? Только, что целку первый раз – интересно: кровь там, хуе-мое, а на самом деле – только лишняя морока. Кроме того, она ничего еще не умеет – малая. С ней кайфа особого нет. Лучше всего – когда бабе лет восемнадцать хотя бы, чтобы уже умела ебаться, а целки всякие – пошли они в жопу. А Кузьмина теперь пойдет по рукам.
– Думаешь? Она же отличница.
– А хули разницы – отличница, двоечница? Ты думаешь, только те ебутся, про которых все знают? Так это самые последние, такую я бы и не стал ебать. Мне один мужик – пили вместе – правильно говорит: не надо ебать блядей, надо ебать порядочных женщин. Понял? А такая, которая ходит по школе в грязных спортивных штанах под платьем, ее пусть алкаши за бутылку чернила дерут.
* * *Первого мая иду с классом на демонстрацию. Можно было забить на нее, но я решил сходить. Нас заталкивают в троллейбусы – как кильки в банку – чтобы везти без остановок в центр города. Я заскакиваю среди первых и успеваю сесть. Рядом садится Карпекина. Мы никогда не разговариваем и не здороваемся, но сегодня она сама заводит разговор:
– Как твои криминальные друзья поживают?
Она это спрашивает по-нормальному, без подъебки, и поэтому я не посылаю ее на хер, а отвечаю:
– Ты имеешь в виду Быка с Вэком?
– Ну, и их тоже.
– А остальные не друзья. Так, знакомые. Бывшие одноклассники, как и твои тоже. Слышала про Быру?
– Слышала и очень обрадовалась. Я всегда знала, что он сядет. Он подонок.
– Он ссуль. Если бы не соссал, на него другие дела бы не повесили.
– Ты ничего не понял. Дело же не в том, что повесили.
– А в чем?
– В том, что он сам к этому шел.
– Ладно, давай переменим тему.
– Можно, конечно. Но я тебя не понимаю. Зачем тебе все это? Разве интересно?
– Что интересно?
– Ну, драки район на район. Водка.
– А что тут такого?
– Ничего. Я не хочу говорить как Классная или другие учителя – они ничего дальше собственного носа не видят. Но в чем-то они правы. Ты мог бы иметь нормальных друзей, нормальную девушку. А какой нормальной девушке будет интересен хулиган и алкоголик? Ты сам видишь, что за девушки ходят с твоими друзьями.
– А что такого? Нормальные девушки.
– Ты так говоришь только чтобы мне противоречить.
– Может быть.
– Не может быть, а да.
Троллейбус останавливается, и все бросаются к дверям, расталкивая друг друга, под визг учителей, которые ни хрена не могут сделать.
Троллейбус стоит в самом центре, недалеко от площади Ленина, через которую должна была пройти демонстрация. До начала еще больше двух часов. Стоять и ждать в школьной толпе не охота, и я иду гулять.
С забитой припизженными демонстрантами улицы сворачиваю во двор. Там какие-то мужики-работяги прислонили свои флаги и транспарант «За перестройку и демократию» к стене и разливают по рюмкам водку.
– Мужики, не нальете тридцать капель? – спрашиваю я.
– А не рано еще? Какой класс?
– Десятый.
– Ну, тогда можно.
Мне наливают рюмку и суют в руку бутерброд из хлеба с кровяной колбасой.
– Спасибо. С праздником вас.
Я выпиваю и иду дальше. Во каждом дворе – такая же бухающая компания. В одной из них замечаю папу. Он стоит с какими-то алкашами возле детской песочницы, с рюмкой вина в руке, и базарит, а они слушают или, хотя бы, делают вид, что слушают.
– … Вот это было время. Начало семидесятых. Сразу после Вудстока. Первые хиппи. «Лед зеппелин», «Дип перпл». Ну, «Битлз» тоже, конечно, но «Лед зеппелин» все равно лучше…
– А что ты думаешь про Горбачева? – перебивает его мужик в кепке с колхозно-дебильным лицом.
– Ничего не думаю. Время ушло. Все это нужно было делать раньше.
Я подхожу.
– Привет, папа.
– Привет.
– Знакомьтесь – это мой сын Андрей, очень хороший парень.
– А можно и мне с вами выпить? По случаю праздника?
– Можно, конечно. Ребята, стакан моему сыну организуйте, пожалуйста.
Один из мужиков сует мне граненый стакан с недопитыми каплями «чернила» на дне. Я стряхиваю капли в траву, а другой наливает мне из бутылки Агдама.
– Ну, за праздник. Какой ни есть, а все-таки. В жизни должно быть место празднику! – говорит папа, и чокаемся только мы с ним, потому что ни у кого больше нет стаканов.
Я выпиваю одним махом и отдаю стакан одному из мужиков. Папа пьет вино мелкими глотками, «смакует». Ему насрать, что мужики ждут.
– Выпивай скорей, не держи, а то деньги вестись не будут, – говорит мужик в кепке.
– Деньги – дерьмо, – отвечает папа. Потом поворачивается ко мне.
– А где твои друзья, одноклассники?
– Там, – я машу рукой в сторону площади Ленина.
– Ты, в общем, правильно говоришь, – говорит папе мужик в кепке. – Но про Горбатого ты мало сказал. Ты главного не сказал. Что он, бля, турист сраный, а Райка его – обезьяна облезлая. Правильно?
– Неправильно. Да, он, конечно, неинтеллигентный человек, но что-то в нем есть.
Папа допивает наконец свое вино.
– Пошли, сын, отсюда. Эти пролетарии ничего не понимают.
Мне уже дало неслабо, оттого, наверное, что водка смешалась с вином, и получился «ерш».
– Ну, я, это… к своим пойду, – говорю я.
– Ну, давай, давай.
Папа хочет пожать мне руку, потом, вспоминает, что мы вечером увидимся дома, – хотя он, скорее всего, будет пьяный в жопу и я, может быть, тоже – и прячет свою руку в карман.
С трудом я нахожу своих, хотя мог и не искать вообще: на хера мне эта демонстрация вонючая? Гнус замечает, что я пьяный.
– Ну, это еще что? Где ты уже выпил?
Я молчу.
– Иди домой, не позорь школу.
– Как домой? Троллейбусы не ходят.
– Ладно, вставай тогда в середину колонны, чтоб в глаза не бросаться.
Так говорит, типа для меня это кайф охренительный: пройти в этой сраной колонне мимо трибуны, не которой стоят всякие гондоны и обезьяны и улыбаются и машут руками.
Егоров и другие пацаны лузгают семечки, сплевывая шелуху в кулаки. Я выставляю руку, и мне тоже отсыпают. Я лузгаю их и сплевываю прямо на асфальт.
