Ирвин Уэлш - Кошмары Аиста Марабу
– Мы не можем позволить себе упустить наших фламинго… – вздохнул Доусон.
– Да, но слушайте дальше. Единственное, что может вызвать массовое бегство фламинго такого масштаба, – это присутствие большого количества хищных птиц, питающихся падалью, известных нам как Аисты Марабу.
– Да… но…
– Марабу обратили в бегство все колонии фламинго, встречавшиеся им на пути. Нетронутыми остались только колонии на северо-восточном берегу озера Торто. Туда-то Марабу и направляются.
Доусон понимающе поднял бровь.
– Туда же, – сказал я, выдержав, как мне казалось, весьма театральную паузу, – направляемся и мы.
– В любом случае, – добавил Сэнди, не упуская возможности воспользоваться своим возросшим в глазах Доусона авторитетом, – кое-что
нам
– Я ГЛАЗ НА ТЕБЯ ПОЛОЖИЛА
ОТЪЕБИСЬ!
– Вот, включила тебе музычку. Доктор сказал: чем громче, тем лучше.
Это Патриция.
– У тебя, конечно, есть семья, правда, Рой? Ха-ха. Твой брат Тони сделал мне вчера гнусное предложение.
Не надо, Патриция.
– Но он не в моем вкусе, не мой типаж, к тому же женат, ну, ты понимаешь. С другой стороны – симпатичный, особого сходства с тобой я не нашла… Боже, я не то имела в виду. С тобой вроде все в порядке. Приходила твоя подружка. Сидит и молчит. Ей, наверное, очень грустно видеть тебя таким.
Кто, черт побери, это был? Всяко не Дороти. Она, конечно, нашла себе толстомясого парня и даже, наверное, завела уже первого толстого малыша. Поселились они где-нибудь в Уимпей или Баррат, дом номер… в Фэтхел, Мидлотиан, а то и в Фэтхел, 5-й номер. Таким образом, Фэтхел, Манчес…
НЕТ. ЭТО БЫЛА НЕ ДОРИ.
Это та, что говорила про Демпси. Вот кто это. Это она.
Но кто она, мать ее?
– Она все ж-таки не бросает тебя, Рой. Видать, не верит, что ты так плох, как о тебе говорят. Я тоже не верю. Я вижу в тебе хорошее, Рой. Когда я свечу фонариком тебе в глаза, иногда мне кажется, что я что-то вижу, и я знаю – это добро.
Да что ты, Патриция? Откуда тебе знать?
Я от него без ума.
БЕЗ УМА
БЕЗУМИЕ
ГЛУБОКОЕ БЕЗУМИЕ
ГЛУБЖЕ
Ну да, вот она, эта песенка, с которой любила выступать мама. Помню, она исполнила мне ее на день рождения. Я был смущен. Сюрприз так сюрприз. Не праздник, а День дебила. Когда мы вернулись в Шотландию, муниципалитет поселил нас в такой же квартире, только теперь не на пятом, а на шестом этаже. Для мамы это было снижение социального статуса – на последние этажи обычно поселяли наибеднейшие семьи. Соседи рассказали прикол: нашу старую квартиру удалось сдать совсем недавно – она пустовала в течение почти всего восемнадцатимесячного африканского сафари.
Декси и Уилли – приятели по школе и по району, я перешел в средние классы, они уже там учились. Эти грязные уроды были рады, что их хоть куда-то пригласили, пусть даже к Стрэнгам. Мой приятель Пит так и не пришел – придумал какую-то отговорку, а вот Брайан подтянулся. Он сам недавно вернулся в район из Моредана, где он гостил у своей тетушки. Теперь он будет жить со своим стариком: мама их бросила, и старика это вроде как подкосило. Все сидели напряженные, воровато оглядывались, и тут мама, уже поддатая, как завопит:
И пусть говорят, что он грубоват,
А кто виноват, что я от него без ума…
Новая школа.
Мамино выступление лишило меня спокойствия, разрушило все мои планы освободиться от комплексов и посылать всех, кто попытается поставить на мне клеймо «придурок». Однако в общем и целом дела как-то наладились. Я, конечно, мог раструбить всем, что я брат Тони Стрэнга, но это отождествляло бы меня с Бернардом: этот пидор гнойный учился в моей школе на два класса старше. Мне постоянно приходилось краснеть за него, но его никто не трогал, так как он без всяких колебаний объявил себя младшим братом Тони Стрэнга. А мне это на хуй было не нужно. Мне нравилось делать то, чего от меня меньше всего ожидали. В школе учителя, судя по фамилии, решали, что я беспробудно туп, так я стал хорошо учиться. Так как я хорошо учился, они думали, что я поступлю в университет. Всеобщее мнение, что я – «будущий студент», проследовало за мной аж из самого Йоханнесбурга. Ни фига. Я никого не слушал.
В средней школе я появился, покрытый стойким южноафриканским загаром, отчего мое уродство приобрело экзотический оттенок. Многие еще помнили Тупорылого Стрэнга по начальной школе и по району, а чаще других вспоминал один жирдяй по имени Том Мэтьюс.
Бедняга Мэтьюс, поглядывая с задней парты на зубрилу Стрэнга, должно быть и не подозревал, что я коплю злость, выжидая момент. Он и стал моей первой жертвой. Хорошо, что это был именно Мэтьюс, хорошо, потому что он был рослым, крутым, горластым и тупым. На этот раз будет нечто посерьезней циркульной иголки.
Когда мы выходили из класса, он плюнул мне на голову. У нас в школе была такая забава, будто мы харкаем друг другу на затылки, но выплевывали мы только сжатый воздух. Этот же гондон плюнул по-настоящему.
Я почувствовал, как густая слюна стекает по шее за воротник.
Когда я повернулся к нему, готовый к бою, я увидел, как в его глазах промелькнуло удивление, а потом и замешательство. Он что-то сказал, ребята захихикали, ожидая, что сейчас Тупорылый Стрэнг получит сполна, но, когда я вытащил из кармана маленький охотничий нож, купленный на улице Лейта, смешки сменились на охи и ахи, и я трижды расчудесно пырнул Мэтьюса: два раза в грудь, один в руку. И пошел себе на следующий урок.
В происшествие вмешались учителя и полиция, хотя Мэтьюс, надо отдать ему должное, меня не продал, он просто вырубился на школьном дворе и его отвезли в больницу. Я просто мило со всеми поговорил. Кроме того, теперь я был Рой Стрэнг, трудолюбивый, способный ученик, будущий студент. Учителя наперебой давали показания и твердили всем и каждому, что Томас Мэтьюс не был ни трудолюбивым, ни способным, а был задира и драчун. Да, в полиции знают семейство Мэтьюсов; Стрэнги им тоже небезызвестны, но я так убедительно сыграл роль маменькина сынка, что они и не вспомнили про семью. Все сошлись на том, что Мэтьюс нагнал страха на Роя Стрэнга, поэтому ему пришлось носить с собой нож. Про историю с циркулем в начальной школе так никто и не вспомнил. Никаких обвинений не последовало: папа с мамой даже не узнали о происшествии.
Школьная жизнь стала полегче, после того как был установлен основной принцип: с Роем Стрэнгом лучше не связываться.
А вот вне школы все было не так просто. Помню, как однажды, субботним вечером, я сидел, читал нового Серебряного Серфера, купленного в книжной лавке Бобби. Было уже поздно, и я, как всегда, съежился от страха, когда услышал, как старик спрашивает матушку:
– Перекусить не хочешь, Вет?
– Не откажусь… – ответила старушка жеманным и дразнящим тоном, будто речь шла о сексе.
– Рой, принеси мне рыбный ужин и… ты что будешь, Вет?
– Я буду рыбу… нет, белый пудинг… нет, пирог с фаршем и маринованным чесноком… нет, лучше телячий рубец, возьми телячий рубец. Да, точно, телячий рубец с потрохами. Нет, рыбу, рыбу!
– Господи Боже ты мой… два рыбных ужина, дуй, пока твоя мать не передумала.
– Пап, может… – простонал я. Идти поздно ночью по району в забегаловку – хуже некуда. Рядом пивняк «Командор», но народ оттуда уже расходился. Когда папаша заседал в «Командоре», он сам приносил ужин. Для меня же это было сущее мучение, я ужасно обламывался, когда он оставался дома по вечерам. Тебя могли застопорить пацаны постарше да покруче, наркоты норовили тебя опустить. С ним-то никакая сволочь не связывалась, поэтому он этого просто не замечал.
Я спустился по лестнице и пошел в темноту торгового центра. Увидев двоих парней, направлявшихся ко мне, я напрягся, но тут же расслабился, признав в них своих приятелей Пита Боумана и Брайана Хэнлона.
– Пит, Брай!
– Рой!
– Вы куда?
– Домой.
– А где были?
– В бассейне, потом зашли к моему старшему брату, – сказал Пит.
– Пошли со мной до забегаловки, – рискнул предложить я.
Пит прикрыл глаза ладонью и засмеялся:
– Это ты здорово придумал. Смотри по сторонам, Рой, там где-то бродит Гамильтон и еще несколько старшеклассников.
– Плевать, – улыбнулся я, а сам чуть не наложил со страха.
– Идешь в субботу на футбик? – спросил Брайан.
Футбик этот мне на хуй обосрался.
– Не знаю, может быть, – ответил я.
– Заходи в гости, – сказал Брайан.
– Ладно.
– Будь, Рой.
– Будь, Пит, будь, Брай, – попрощался я, и они ушли.
А я пошел дальше, в темноту. Какой-то синяк заорал, увидев меня, но я, не обращая внимания, припустил к забегаловке. Свет, сочившийся оттуда, был единственным признаком жизни в округе.
Пока меня обслуживали, я старался сохранять невозмутимое спокойствие – за мной выстроилась очередь осипших синяков и психов из пивняка, которые принялись орать друг на друга. Когда я заметил, что Гамильтон и его свита стоят на выходе из магаза, коленки у меня затряслись.
