Олег Малахов - Непоправимость волос
I'll try a truly trull…
И никого рядом со мной, как всегда, всего лишь спятившие дети в детских садах. Кто, кроме тебя в состоянии окружить меня своей несравненной световой органикой… Протаявший допоздна, но не исчезнувший мороз моей кожи, врезается в твои заостренные зубки. Пора узнать на вкус свежую привыкаемость к телу. Лелея меня еле-еле, обливая слюной, раззадориваешь меня. Но я не откажусь от наших совместных снов. Ты используешь меня, живя внутри меня, и тебе нет необходимости просить меня о приюте, ты вливаешься всей своей сочетаемостью сквозь мои глаза и ноздри и начинаешь заполнять мою оболочку, становясь собой во мне.
Что осталось от нас, от наших безумных вечеринок, от веселья в дискоклубах, от пьяных прогулок по улицам старинных городов? Куда ушла наша энергия? Мы раскрывались, как неведомые цветы, поражаясь своей разноцветности… Или может быть, всего лишь то, чего нам не хватило за прошлые годы, — это лишь бешенный секс на черных кожаных диванах в кабинетах мэров и министров энергетики?
Кому-то всегда нужна история. Кто-то не может не желать погружения в некое пространство выдуманного мира, переживать все, с чем этот мир его смешивает. Все спрессовано, вся жизнь содержится в моменте, и смерть момента определяет смерть жизни. Я же говорил тебе, что я страшный человек, что ты полностью завладеешь мной, и от меня ничего не останется, но ты станешь мной, и таким образом я в действительности по-настоящему буду владеть тобой.
Я ныряю в тебя, как ты в меня… Мы — аквалангисты Красного моря. Шуршание. Маленькая интрига. Лисички пробежали мимо нас, наслаждающихся молниями, беспорядочно рвущими небо, соединяя полосу горизонта с космическими станциями и матросами далеких планет. Я случайно открыл глаза, и увидел, что мое отражение говорит со мной твоим голосом, а мои губы затянуты мглой бесконечной ночи, начавшейся тогда, когда закончился бесконечный день. Я — твой маленький помпадур. Всегда стою за твоей дверью, и слушаю твои стоны во время твоих беспорядочных оргазмов с рыцарями, проникающими в твои покои через окно.
Я бы находил у тебя на подушках свои розы, если бы тебе было приятно получать их от меня. Каждый мой шаг не находит твердынь, и мы уплываем в грезы о тихих заводях еще никем не открытых островов вечного блаженства.
А потом я вдруг преображаюсь и начинаю громко называть тебя по имени, никогда не произносившимся, забытым тобой после вырождения твоего сознания и переселения тебя в мое тело и завладения тобой моего организма.
Я был велосипедистом, которого ты отчаянно полюбила после очередной выигранной мной гонки. Я стоял на пьедестале и на первом месте в твоем списке. Тобой тогда была самая очаровательная поп-дива, не покидающая верхушки хит-парадов.
Как прекрасен город твоего детства, в котором ты мечтала проститься с ним навсегда. Ты с любовью вспоминаешь его улицы и дома, парки, всегда готовые тебя приютить. Бездомную, беспланетную.
Кто только не хотел быть мной. Даже необычный хор безголосых секундантов, посекундно отвлекающихся на графики назначенных дуэлей и несостоявшихся примирений. Но им не принадлежала безупречность понимания, высказывания мнения, умалчивания правды, совершения благородных поступков. На мне рисовали узоры гербовых вакханалий, а я все равно, осознавал, насколько не вписывающимися в мой мир являются те, кто этот мир превращает в прозрачную битву с самим собой, становясь лишь маскирующимися и принимаемыми другие имена и прощающимися с постоянством сна особями.
Расстраиваясь из-за пустяков, мы по-детски рассматривали разукрашенное радугами небо. Хотели целоваться, сливаясь губами, как речка сливается с морем, а море сливается с океаном, вливаться губами в свежесть застывшего в наших глазах воспоминания. Как будто лелея поцелуй, родившийся легко и непринужденно в результате погружения в давно забытое единственно чистое чувство.
Я становлюсь твоей ресничкой, случайно смахиваемой нежным движением твоей руки, и падающей в зеркало лужи после весеннего ливня. Ты не загадала желание, но я уже превратился в его исполнение.
Что делал ты со мной тогда на равнинах безбрачия? Вклеивал свои отпечатки пальцев в мои паспорта, выдавал мне фальшивые визы, превращая меня в нерезидента планеты Земля. Наделяя меня правом передавать свои нежные чувства прочим загадочным и целеустремленным повстанцам, бунтарям планетарного значения. Я их узнавала по возбуждающему меня запаху, аромату свободы и поиска. Решительность их возгласов и действий побуждали меня отдавать им все, что уже было потреблено тобой.
Мир мог бы стать моим трогательным другом, а стал смирительной рубашкой. Мои катастрофически бесплодные желания были продиктованы инсинуациями поэтически неразборчивых возгласов и высказываний малоимущих и стонущих по вечерам бестактных поставщиков любвеобильности!
Но ты же можешь вспомнить той самой не тронутой прошлым памятью, что ты была моим взглядом на луну и сквозь луну, что именно тогда ты обретала статус путеводителя моих глаз, а потом и взглядов моих, сплетаясь со стенографией моих измельченных чувств, кричащих и молящих об отчаянном сопереживании, счастливым часом моей потусторонней жизни и частоколом испытаний, населяющих мою судьбу. И, возможно, именно ты была моей судьбой, переплетающейся с моими мозгами.
Что-то находится вне воздуха, как будто он прозрачный, как глаз, видевший старательные движения влюбленных тел, и не посмевший жить ими, когда видение было живым и в воздухе было то, что всегда отсутствовало и приобретало самые странные и непознанные формы, вписываясь в самые неизвестные и никем не прочтенные формулы. Так было, когда ты, становясь мной, оставляла своему дыханию свои многочисленные запахи, и пронизывала насквозь мои инстинкты, когда я был тем, кем был создатель сна.
My eyes are swallowing times or lovers' cries, bullets coming from the organics of star parades. And giant Maria makes so tasty coffee. I'm sharing my body.
Даже ангелы иногда страдают от любви. Сейчас ты одинока. Площадь Отсутствия превратилась в площадь Опустошения. Вырази свои эмоции! Но ты дышишь ничейным воздухом и не можешь заставить свои глаза воспламеняться. Тогда именно я был воплощением пустынных площадей. Ты здоровалась с каждой струей фонтана. Каждой плите называла свое имя, рассказывала скульптурам, какой ты была маленькой, и какой бы ты хотела быть.
Ей во что бы то ни стало необходима была известность, рыдания ей не помогали, ее бросало и в холод, и в жар, никто не узнавал в ней птицу, лежащую у крыльца деревенского дома с простреленными крыльями, и изнывая от безумия своего знания, она пыталась отпустить свои глаза в поиск новой грани невидимого. Не думайте дважды, — слышали хрусталики ее глаз, отрываясь от земли, исчезая в небе, покидая космос.
Купаясь в цветах мимолетных созвездий, нимфа пластичными движениями расстраивала всех наблюдающих за ней астронавтов, даже не имеющих возможность тронуть ее запах, купающийся в цветах, бесцветный запах. Лишь бы не уклониться от курса. Астронавты всегда должны быть точны…
Сегодня нижнее белье занимало свое место в шкафу. Находя его, она удивлялась, как красиво выглядят ее бюстгальтеры, она одевала один, меняла на другой, беспрестанно смеясь над собой, зеркальной.
— Девочка, я тебя люблю, — шептала губами сквозь дырочки трусиков, поднося их к лицу, подражая Афродите, являющейся ей во снах. — Нужно бы еще сказать это кому-нибудь…
Тишина после долгого раздумья. Лишь пляшущие человечки жонглируют сердцами недолюбивших юношей и испугавшихся искренних поцелуев девушек. В руках бессловесных клоунов таяли признания в любви, в небе над площадями безмолвных городов, птицы превращались в колокольный звон, их крылья каменели, лилии застывали клеймом на чьих-то телах. Что было потом, когда стропила мира разрушались безостановочно, видел ли ты мое лицо, видел ли я ее лицо, или она? Мы спрашивали — и берегли свои парализованные руки, которые не могли открыть миру невообразимые творения наших переплетающихся мозгов.
Ты убивала себя ножами самых известных убийц, ты развращала самых целомудренных юношей, ты пела с самыми знаменитыми оперными певцами, и щипала их за задницы, ты закрывалась всеми железными ключами, которые тебе делали на заказ, в своей комнате, не пуская в нее свою мать, прячась со своими любовниками, которые постепенно превращались в бездушно терзающих тебя садистов, обливая тебя ударами плетей, будто напоминая о своем одиночестве и нехватке любви. Семь раз ты вызывала скорую помощь, пытаясь поделиться с добрыми санитарами своими приступами, но санитары приступали к вкалыванию в твои исколотые вены снотворного, и фотографировали тебя спящую для медицинских журналов. Им выдавали премии, и кто-то из них обязательно встречал тебя около церкви или у заброшенного кафе, начинал разговаривать с тобой и интересоваться твоим самочувствием, угощал тебя кофе, но ты хотела виски. И ты думала о закрытых поликлиниках и чистке населения.
