Дженни Даунхэм - Пока я жива (Before I Die)
Вроде бы Зои говорила, что магазинных охранников легко вычислить. Я-то думала, они ходят в плохих костюмах с галстуками, а не в куртках: они же целый день в помещении.
На остановившем меня мужчине темно-синяя джинсовая куртка. Волосы коротко острижены. – Вы собираетесь платить за то, что у вас в кармане? – спрашивает он и добавляет: – У меня есть основания полагать, что в пятом и седьмом ряду вы прятали товары в куртку. Это видел наш сотрудник.
Я вынимаю из кармана пузырек лака и протягиваю ему: – Возьмите. – Вам придется пройти со мной.
Краска бросается мне в лицо: – Не хочу. – Вы собирались уйти из магазина, не заплатив, – настаивает мужчина и тащит меня за собой.
Мы направляемся по проходу в глубь магазина. Окружающие сверлят меня взглядами. Едва ли охранник имеет право так меня тащить. А может, он вовсе и не охранник, а просто хочет завести меня в какое-нибудь безлюдное тихое местечко. Я упираюсь, хватаюсь за полку. Я задыхаюсь.
Охранник мнется: – Вы хорошо себя чувствуете? Может, у вас астма?
Я закрываю глаза: – Нет, я… просто не хочу…
Договорить не получается. Слишком много слов рвется с языка.
Он хмуро смотрит на меня, вынимает пейджер и вызывает помощника. Двое малышей, сидящих в тележке, глазеют на меня, проезжая мимо. Проходит девушка примерно моего возраста, потом возвращается с глупой ухмылкой.
К нам быстрыми шагами подходит женщина с нагрудным значком. На нем написано «Ширли»; женщина бросает на меня неодобрительный взгляд. – Я заберу ее, – говорит она охраннику и знаком приказывает ему удалиться. – Пошли.
За прилавком с рыбой оказывается потайной кабинет. Обычным посетителям и в голову бы не пришло, что он там есть. Ширли закрывает за нами дверь. Такие комнатушки показывает в детективах-тесные, душные, со столом, двумя стульями и мигающей под потолком лампой дневного света. – Садись, – приказывает Ширли. – Все из карманов на стол.
Я делаю, как велено. Лежащие на столе между нами украденные вещи кажутся дешевыми и убогими. – Что ж, – произносит Ширли, – это улики, согласна?
Я пытаюсь было разреветься, но на нее это не действует. Она протягивает мне носовой платок, хотя мои слезы ее ничуть не волнуют. Ширли ждет, пока я высморкаюсь, и указывает на мусорную корзину. – Придется задать тебе несколько вопросов, – произносит она. – Начнем с имени.
Допрос длится вечность. Ее интересуют все подробности: возраст, адрес, номер папиного телефона. Она спрашивает даже, как зовут мою маму, что, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к делу. – У тебя есть выбор, – поясняет Ширли. – Мы звоним либо твоему отцу, либо в полицию.
В отчаянии я решаю выкинуть какой-нибудь номер. Я снимаю Адамову куртку и расстегиваю рубашку. Ширли и бровью не ведет. – Я не совсем здорова, – признаюсь я, спускаю рубашку с плеча и поднимаю руку, чтобы продемонстрировать Ширли металлический диск в подмышке. – Это внутривенный катетер, имплантат для медицинских процедур. – Пожалуйста, надень рубашку. – Я хочу, чтобы вы мне поверили. – Я тебе верю. – У меня острый лимфобластный лейкоз. Можете позвонить в больницу и проверить. – Пожалуйста, надень рубашку. – Вы хоть знаете, что такое острый лимфобластный лейкоз? – Нет. – Это рак.
Но слово на букву «р» не пугает Ширли, и она звонит моему отцу.
Под нашим холодильником все время собирается лужа вонючей воды. Каждое утро папа вытирает ее антисептическими чистящими салфетками. К вечеру лужа возвращается. От сырости половицы покоробились. Как-то ночью, мучаясь бессонницей, я вышла на кухню, зажгла свет и заметила, как под холодильник юркнули три таракана. Назавтра папа купил клеевые лопушки и положил в них для приманки кусочек банана. Правда, мы так и не поймали ни одного таракана. Папа утверждает, что мне померещилось.
Даже в детстве я видела знаки- то бабочки заберутся в банку с вареньем и там засохнут, то Кэлова крольчиха сожрет своих крольчат.
В моей школе училась девочка, которая свалилась с пони и разбилась. Потом мальчишка из фруктовой лавки попал под такси. У моего дяди Билла нашли опухоль мозга. На его похоронах все бутерброды съежились по краям. А я потом долго не могла отскрести с подошв ботинок кладбищенскую землю.
Когда я обнаружила у себя на спину синяки, папа отвез меня к врачу. Тот заявил, что я не должна так утомляться. Он много что говорил. По ночам деревья стучали мне в окно, как будто пытались забраться в дом. Меня окружили. Я это знаю.
Приезжает папа. Он приседает на корточки возле моего стула, берет меня за подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза. Никогда раньше я не видела его таким грустным. – Ты в порядке?
Он имеет ввиду с медицинской точки зрения, и я киваю. Я не рассказываю о пауках, живущих на подоконнике.
Папа выпрямляется и бросает взгляд на сидящую за столом Ширли: – Моя дочь нездорова. – Она сказала. – И вам все равно? Неужели вы настолько равнодушны?
Ширли вздыхает: – Вашу дочь поймали на том, что она прятала товары, собираясь сбежать из магазина, не заплатив. – А откуда вы знаете, что она не собиралась платить? – Товары были у нее в карманах. – Но она же не ушла. – Намерение украсть-тоже преступление. На первый раз мы можем ограничиться предупреждением. Ваша дочь раньше не попадалась, и я могу не звонить в полицию и передать ее под вашу ответственность. Но при этом я должна быть уверена, что вы сделаете из случившегося самые серьезные выводы.
Папа смотрит на Ширли, как будто услышал невероятно трудный вопрос и задумался над ответом. – Да, – наконец соглашается он. – Я обещаю. – Папа помогает мне подняться.
Ширли тоже встает: – Значит, мы договорились?
Папа смущен: – Извините, но, наверно, я должен вам заплатить? – Заплатить? – За вещи, которые она взяла. – Нет, что вы. – Значит, я могу забрать ее домой? – Но вы объясните дочери, что так поступать нельзя?
Папа поворачивается ко мне. Он говорит медленно, словно обращается к слабоумной: – Тесса, надень куртку. На улице холодно.
Едва мы подъезжаем к дому, как папа почти силой вытаскивает меня из машины, тащит за собой в дом и толкает в гостиную. – Сядь, – приказывает он. – Быстро.
Я опускаюсь на диван, он садится напротив меня в кресло. Похоже, дорога домой довела его до белого каления. Папа запыхался, глаза безумные, как дуто он неделями не спал и способен на все. – Тесса, что ты вытворяешь, черт побери? – Ничего. – По-твоему, кража в магазине-это ничего? Ты целый день где-то пропадала, не сказала, куда идешь, даже записки не оставила, и считаешь, что так и надо?
Папа обхватывает себя руками, словно он замерз, и какое-то время мы сидим молча. Я слышу, как тикают часы. На столике возле меня лежит один из папиных автомобильных журналов. Я мусолю уголок страница, загибаю и разгибаю, выжидая, что будет дальше.
Наконец, папа говорит-очень медленно и отчетливо, словно хочет, чтобы его правильно поняли. – В некоторых случаях ты можешь поступать так, как считаешь нужным, – произносит он. – В одном мы можем сделать для тебя послабление, но в другом не получится, как бы тебе этого ни хотелось.
Я издаю дребезжащий смешок- кажется, будто где-то разбили стекло, – и ошарашено замолкаю. Я с удивлением обнаруживаю, что сгибаю папин журнал пополам и отрываю обложку, на которой изображены красная машина и юная красотка с белоснежными зубами. Я комкаю лист и бросаю на пол. Я вырываю страницу за страницей и швыряю их на столик, пока все пространство между нами не оказывается устлано обрывками журнала.
Мы глазеем на вырванные страницы; я задыхаюсь, мне так хочется, чтобы случилось хоть что-нибудь – какое-нибудь грандиозное событие, вроде извержения вулкана в нашем саду. Но ничего такого не происходит, папа лишь крепче обхватывает себя руками, как всегда, когда расстроен: он уходит в себя, словно растворяется в пустоте.
Наконец папа произносит: – Что будет, если ты не сможешь справиться с гневом? Во что же ты тогда превратишься?
Я молча упираюсь взглядом в косой луч света, который падает на диван и разлетается брызгами по ковру, застывая у моих ног.
Девятнадцать
На лужайке лежит мертвая птичка. Лапки тонкие, как зубочистки. Я сижу в шезлонге под яблоней и рассматриваю птицу. – Она точно пошевелилась, – говорю я Кэлу.
Брат перестает жонглировать и подходит взглянуть. – Черви, – сообщает он. – Температура внутри трупа может настолько повыситься, что черви, которые в глубине, вылезают на поверхность – там прохладнее. – Откуда ты знаешь? – Кэл пожимает плечами: – Интернет.
Кэл переворачивает птицу носком ботинка, и у нее лопается брюшко. Куча червей вываливается на траву- они корчатся, ослепленные солнцем. – Видишь? – замечает Кэл, садится на корточки и тычет в червей палкой. – Труп-это замкнутая экосистема. В некоторых условиях покойник может всего за девять дней сгнить до костей. – Он бросает на меня задумчивый взгляд. – Но с тобой такого не случится. – Правда? – Это чаще бывает, когда человека убили и оставили лежать под открытым небом. – А что будет со мной?
