Джек Керуак - Биг Сюр
Из бань мы отправляемся в Непент, в прекрасный ресторан на вершине скалы с просторным патио на свежем воздухе, с отличной кухней, с отличной обслугой и управляющими, с недурными напитками, шахматными столиками, креслами и столами, вынесенными на улицу, чтобы сидеть на солнышке и любоваться грандиозным побережьем – Здесь мы все рассаживаемся, и Коди начинает играть в шахматы со всеми желающими, одновременно уплетая те восхитительны гамбургеры, которые называются «Райбургерами» (огромные, с полным ассортиментом начинки) – Коди не любит просто сидеть и болтать потихоньку, он такой парень, если уж захочет поговорить, то будет один говорить часами, пока не исчерпает все своими объяснениями, вместо того чтобы хмуриться над доской и кряхтеть: «Хе-хе-хех, старый Скрудж экономит пешку, эй? Ам! Съел!» – Но пока я сижу там, обсуждая литературу с МакЛиаром и Монсанто, поблизости завязывает вдруг знакомство странная пара джентельменов – Один из них янгстер, отрекомендовавшийся лейтенантом – Я мгновенно (после пятого «Манхеттена») разворачиваю свою теорию партизанской войны, основанную на наблюдениях прежней ночи, когда мне всерьез представилось, что если бы Монсанто, Артур, Коди, Дейв, Бен, Рон Блейк и я были членами одного отряда (а на ремнях чтоб болтались походные фляжки), врагу было бы нелегко ранить кого-либо из нас, потому что мы бы как близкие друзья отчаянно охраняли друг друга, и я рассказываю это тому первому, лейтенанту, который привлек внимание старшего, который дал понять, что он ГЕНЕРАЛ Армии – Там дальше, за отдельным столиком, сидят гомосексуалисты, присутствие которых заставляет Дейва Вейна в какой-то спокойный дремотный момент сухо и гнусаво высказаться: «Под сенью красного дерева, разговор о войне и гомосексуалистах… это, можно сказать, мое непентское хайку» – «Дда», говорит Коди, делая ход, «смотри-ка куда ты можешь сунуться, мой мальчик, но уж ты убирайся, а я тут тебя ферзем, дорогой».
Я упоминаю генерала только потому, что вижу нечто зловещее в том, что среди этого кутежа я наткнулся на него и еще на одного генерала, два странных генерала, а за всю свою прежнюю жизнь ни одного не встретил – Этот первый генерал был странен тем, что казался слишком уж вежливым, и все же что-то недоброе было в его стальных глазах за дурацкими темными очками – Что-то недоброе было и в первом лейтенанте, который все гадал, кто мы (сан-францисские поэты, самое их ядро, конечно) и, казалось, этот факт ему совсем не был приятен, хотя генерала, кажется, все это забавляло – Однако зловещим образом он, видимо, весьма заинтересовался моей теорией о дружеских отрядах для партизанской войны, и когда президент Кеннеди где-то через год потребовал новую схему для части наших вооруженных сил, мне стало интересно (даже и тогда еще был безумен, правда уже по другим причинам), позаимствовал ли генерал мою идею – Второй генерал, еще более странный, уже маячил на горизонте и встретился мне, когда я зашел еще дальше в своем безумии.
«Манхеттены» и еще «Манхеттены», когда под вечер мы возвратились в хижину, мне было совсем хорошо, но я понимал, что на завтрашний день меня уже не хватит – А бедный юный Рон Блейк спросил, нельзя ли ему остаться со мной в хижине, остальные вернутся в город на трех машинах, и у меня мысли не возникло так жестоко отказать ему в его просьбе, и я сказал «да» – Так что когда все вдруг разъехались, я остался один, а этот сумасшедший юный битник пел мне песни, но все чего я хотел, это спать – Однако надо было быть на высоте, чтобы не разочаровать его доверчивое сердце.
Потому что все эти бедные юноши на самом деле верят, что во всем этом битничестве есть нечто благородное, и идеалистическое, и доброе, а я, согласно газетам, «Король битников», хотя в то же время мне хреново, и я устал от этого энтузиазма все новых и новых мальчиков, пытающихся понять меня и излить на меня свои жизни, так чтоб я только подпрыгивал и говорил «да, да, именно так», чего я уже делать не в состоянии – Я приехал на лето в Биг Сюр именно затем, чтобы избавиться от них – Вроде тех торжественных живчиков-студентов, которые однажды пришли к моему дому в Лонг-Айленде в пиджаках с надписью «Бродяги Дхармы», ожидая увидеть меня двадцатипятилетним юношей, из-за ошибки на обложке книги, и вот он я, в отцы им гожусь – Но нет, свингующе-джазово-юный Рон хочет ко всему прикалываться, ходить на пляж, бегать и беситься, петь и разговаривать, сочинять мелодии, писать рассказы, взбираться на вершины гор, ходить по трассе, видеть все, делать все и быть со всеми – И я, запасшись последней квартой портвейна, соглашаюсь следовать за ним на пляж.
Мы спускаемся старой печальной тропой бхикку, и вдруг я замечаю в траве мертвую мышь – «Малютка мышь мертва», говорю я поэтически умнo, но вдруг понимаю и только сейчас вспоминаю, как сам снял крышку с крысиного яда на полке Монсанто, и стало быть это моя мышь – Лежит здесь мертвая – Как калан в море – Это моя личная мышь, которую я все лето заботливо кормил шоколадом и сыром, но вновь бессознательно нарушил все эти свои великие планы быть добрым по отношению ко всем тварям земным, даже к речным клопам, пусть невольно, но я вновь убил мышь – И в довершение всего, когда мы подходим к месту, где принимает солнечные ванны моя змейка (не ядовитая), и я довожу это до сведения Рона, он вдруг вопит: «Берегись! Вот это змеюка!», и тем самым пугает меня, сердце мое прыгает от ужаса – И в моем сознании маленький друг внезапно превращается из живого существа в злого змия Биг Сюра.
И плюс к тому, по линии прибоя, там всегда валяются на солнце длинные ленты полых водорослей, некоторые просто огромных размеров, как живые, с живой кожей, куски живого материала, что всегда навевал на меня печаль, но вот юный поклонник свинга поднимает их и танцует на берегу танец дервиша, превращая мой Сюр в какую-то морскую суматоху – Суматоху ума.
Всю эту ночь мы поем и вопим у лампы песни, и все в порядке, но утром-то бутылка пуста, и я вновь просыпаюсь с «финальными кошмарами», именно так, как я проснулся в трущобном номере Фриско, прежде чем сбежать сюда, и вновь все это меня настигло, я снова слышу собственный скулеж: «За что Господь мучит меня?» – Но те, кто не испытал даже самых ранних стадий делириума, могут не знать, что это не столько физическая боль, сколько душевная мука, которую невозможно описать тем, кто не пьет и обвиняет алкоголиков в безответственности – Душевная мука так сильна, что чувствуешь, будто предал сам факт своего рождения, и даже родовые муки своей матери, когда она рожала тебя и выпустила, наконец, в этот мир, как будто предал все попытки отца кормить тебя, и растить, и поставить на ноги, и поделиться с тобой своей силой и – Боже – даже учить тебя «жизни», чувство вины так сильно, что начинаешь отождествлять себя с дьяволом, и кажется, что Бог совсем покинул тебя на твою тошнотную глупость – Ощущаешь болезнь в величайшем смысле этого слова, дышишь, сам тому не веря, плохоплохоплохо, душа стонет, смотришь на свои беспомощные руки, их словно сжигает огонь, а ты и пошевелиться не можешь, смотришь на мир мертвыми глазами, на лице выражение жуткого недовольства, словно ангел на облаке, страдающий запором – Ты на самом деле смотришь на мир раковым взглядом, сквозь коричнево-серую шерстяную пелену на глазах – Язык белый и гадкий, зубы изъедены пятнами, волосы словно иссохли за ночь, в уголках глаз огромные комья грязи, нос блестит от жира, пена в углах рта: в общем, это то самое отвратительное уродство, знакомое всем, кто прошел через уличное пьянство всемирных Боуэри – Но ведь радости в этом никакой нет, а люди говорят: «Ну да, он напился и счастлив, пусть проспится» – Несчастный пьяница плачет – Он плачет по маме и папе и великому брату и великому другу, он взывает о помощи – Пытается собраться в кучу, подвигая один ботинок поближе к ноге, но даже и этого не может сделать как следует: или уронит его, или стукнется обо что-нибудь, он непременно сделает что-нибудь, что заставит его вновь расплакаться – Ему захочется закрыть лицо руками и взывать к милосердию, но он знает: милосердия нет – Не только потому, что он не заслужил, его просто нет – Потому что он взглядывает на синее небо, а там ничего, только пустое пространство над его головой складывается в огромное лицо – Он смотрит на мир, и мир показывает ему язык, а однажды эта маска исчезает, и мир смотрит на него большими пустыми красными глазами, как его собственные – Он может видеть, что земля движется, но это не имеет никакого значения – Неожиданный шум позади заставит его рычать от гнева – Он будет тянуть и рвать на себе свою несчастную заляпанную рубашку – Он чувствует, словно лицо его втирается во что-то, чего нет.
Его носки сочатся влажной слизью – Борода на щеках чешется от струящегося пота и раздражает истерзанные губы – Свихнутое чувство, что «больше никаких» и «больше никогда», ах – То, что вчера было прекрасным и чистым, в силу загадочных и непонятных причин превратилось сегодня в большой мрачный горшок дерьма – Волоски на пальцах пялятся на него, как могильная растительность – Рубашка и брюки так приклеились к телу, словно он навечно обречен быть пьяным – Боль угрызений так въедается, словно ее кто-то сверху вталкивает – Симпатичные белые облачка в небе лишь ранят его глаза – Единственное что осталось, это отвернуться и лечь лицом на землю и плакать – Рот так истерзан, что нет и шанса просто сомкнуть зубы – Даже на то, чтобы волосы на себе рвать, нет уже сил.
