Сергей Герман - Фраер
Душман рвался Чечню, но сначала надо было освободиться. Кто-то сказал ему, что в Чечне воюют штрафники и Бревнов писал бесконечные письма министру обороны, с просьбами о том, чтобы его отправили в штрафную роту. Бдительная оперчасть перехватывала письма и аккуратно подшивала к личному делу.
Душман не любил рассказывать о боях, хотя иногда под настроение рассказывал об Афганистане. Как было страшно! Какие там женщины! Какое солнце!
Он имел медаль «за отвагу» и ранение в голову, на почве которого у него периодически ехала крыша. Однажды, прямо в бараке влепил оплеуху оперу капитану Парамонову, который перетянул его дубинкой.
Капитан это сделал не со зла. Он в принципе был неплохим, понимающим парнем, но в тот день с утра поругался с женой, потом его вздрючил начальник колонии и Парамона, что называется понесло.
Получив затрещину от Душмана, Парамонов на мгновение опешил, потом сгруппировался и как барс прыгнул на воина — интернационалиста. Рыча как голодные звери они сошлись в жёстком клинче. Потом упали на пол и под восторженные крики сидельцев покатились по полу барака, нанося друг другу удары. Вот тогда, не служивший и не воевавший преступный мир увидел, что такое русская рукопашная.
Во время спарринга мы совершенно искренне болели за министерство обороны Российской Федерации в лице отставного гвардии сержанта Бревнова.
Через несколько минут их растащил прибежавший с вахты наряд, вызванный бдительным Гошей.
Парамонов поднялся с пола, потрогал пальцем подбитую губу и достал сигарету. Сказал:
— А ты ничего, Душман! Дохлый, а цепкий. Были бы все такие как ты, не пришлось бы из Афгана драпать!
Серёгу Бревнова увели в штрафной изолятор.
Ночью капитан Парамонов пришёл к нему в камеру. Душман лежал на спине на нарах и закинув руки за голову смотрел в потолок. В зарешеченное окно заглядывал месяц. Неяркий свет тусклой лампочки освещал его лицо. Блестели глаза.
Парамонов присел за железный стол, провёл по нему ладонью, смахивая крошки. Потом поставил на стол бутылку водки и долго чиркал зажигалкой, пытаясь прикурить.
Бревнов не шелохнулся, не повернул даже головы.
— Ну! Чего разлёгся? Кружку давай.
Душман встал. Принёс алюминиевую кружку.
— У меня одна.
— Ладно, сойдёт… Давай выпьем… солдат…
Каждый сделал по глотку. Парамонов выдохнул и сунул в рот новую сигарету.
Потом затянулся глубоко, сказал:
— Я ведь тоже готовился за речку. Учебка в Чирчике…но перед самым выпуском подхватил желтуху. Ну, а после госпиталя там же и дослуживал…инструктором. Так что у меня вроде, как долг, перед теми, кто воевал. Ну а ты, как сюда попал?
— Как попал?!. — Переспросил Душман. Почесал колено.
— Да обыкновенно, как все. Водка. Драка. У него нож. Я на войне людей убивал, правых и виноватых. Меня ни ножом, ни кровью не испугаешь.
Парамон налил снова.
— И что, убивать было не страшно?
Душман задумался.
— Страшно было только первый раз.
Тогда мы ночью оседлали перевал. Ждали караван с оружием. Видим ведут гружёных ослов. Мы по ним — огонь. А из разорванных мешков сыпятся красные яблоки. Бабаи везли их на рынок.
Мы подошли и видим эти яблоки, красные, как капли крови. И люди вокруг лежат. Стонут. Жалко их было.
Знаешь, что мы сделали? Добили всех. И людей, и ослов. А потом ушли. А эти яблоки никто даже не поднял. Ни одного яблока никто не взял. Я их сейчас во сне вижу. Как капли крови.
Парамонов курил. Молча слушал. А Душмана несло. Видно слишком долго держал в себе сокровенное.
— Был у нас в полку старлей, Худаев. Хороший был мужик, и служил нормально. Потом прошёл слух, что он пропал без вести. Забегали особисты, дескать ушел с оружием к «духам». Потом его фотографию в городке видел, бородатый, в чалме, с автоматом Калашникова в руках и обвешанный запасными рожками. Позывной — Казбек.
Говорят, что у него был свой отряд. Будто из наших перебежчиков и пленных. Драл наших, как Тузик грелку. Мог свободно вклиниться в эфир, пристроиться в колонне и идти до Кабула или Джелалабада под видом спецназа. Выдавал себя за советника из царандоя, проникал на территорию частей. Из Хайратона пять машин с боеприпасами вывез в Баглан. Многие странные случаи на него списывали. Как бы то ни было, но после его ухода в восемьдесят втором году проваливалась операция за операцией, поля наши минные что были, что нет.
В восемьдесят четвертом его вычислили и зажали за Джелалабадом. Молотили кишлачок часа три и с воздуха, и пару «саушек» подтянули. Пошли чесать: ноль! Испарились «духи»! Куда? Выяснилось потом, через «зеленых» прошли с пленными моджахедами какие-то наши спецназовцы. Пароль назвали, грузовик реквизировали, всех обматерили, да еще проводника прихватили, командира взвода, он их якобы знал. А потом Казбек пропал куда то. Как испарился. Может убили. А может за границу ушёл.
Я это к чему рассказываю? Думаю всё время. А может быть он и прав был, это лейтенант? Если и погиб, то как мужчина. С оружием. А не сдох, как мы. От тоски!
— Да брось ты о плохом, Душман. — Морщился Парамонов, разливая остатки водки и роняя пепел на китель. — Я помню, мы в учебке однажды поймали скорпиона. Хотели проверить, убивают они себя когда видят, что выхода нет, или нет. Облили вокруг него бензином. Подожгли. Хотели посмотреть, как с собой покончит. А он посидел в кольце огня. Дождался пока прогорит и ушёл. Поймали следующего. Тот тоже самое. И не подумал себя убивать. Сгорел. Наверное до последнего надеялся вырваться. Вот так и человек, надеется до последнего. Понял? Вот и ты надейся. Надо!
Ладно, переночуешь здесь. Сигареты я тебе оставлю. А утром, перед подъёмом выпущу. Давай солдат!
Клацнула дверь. Парамонов ушёл.
Утром Серёга Бревнов вернулся в отряд. С этого дня Парамонов его не замечал.
Нормальные, а если точнее, более или менее адекватные среди мусоров тоже встречались. Но реальность была такова, нацепил погоны, стал частью системы — значит, всё сделанное тобой — законно.
Парамонов был большой придумщик.
Зимними вечерами, когда рано темнело, Парамон любил накинуть поверх кителя с погонами зэковскую телогреечку и проскочить в угол локалки, где, на корточках, в полукруге укуривались дурью. Обожал он такие игры.
Парамону таким образом неоднократно удавалось раскуриться на халяву и подслушать много интересного.
Так однажды он узнал, что возможно является близким родственником осужденного Руслана Таирова.
Таиров сделал глубокую затяжку и подлечивая папиросу слюной, выдохнул:
— Парамон, я его мама ипал, такой гяндон. Вчера у меня шмаль отобрал.
Русик происходил из старинного казикумухского ханского рода. Всё в нём было породистым, руки, жесты. Зэковский бушлат он носил, как смокинг и даже в арестантской робе походил на лорда. Это внушало уважение. Кроме того, говорил с акцентом, как Сталин. Это вызывало трепет. А главное — приходился очень дальним родственником старшему куму капитану Гиреханову, который тоже происходил из какого то крошечного дагестанского племени.
Гиреханов был мастером спорта по боксу и потому пользовался среди офицеров зоны непререкаемым авторитетом. Даже несмотря на то, что его считали чуркой.
Благодаря покровительству старшего кума, Русик в лагере не боялся никого.
Включая хозяина, полковника Бастора Юрия Оскаровича, который появлялся как ясное солнце. Всем рулила оперчасть.
* * *Напуганный угрозами зэков Гоша решил завести телохранителя. Выбор его пал на Душмана. Он был неприхотлив, как саксаул, верен как пёс и совершенно без башки, словно герой романа Майн Рида.
Но была у него одна странность. Он приходил в волнение от обнажённого мужского тела. До поры до времени Гоша этого не знал.
Теперь, если Гоша выходил из локалки, Душман отрабатывая должность бодигарда и полученные сигареты, должен был тащиться за ним следом.
Дуля громко хохотал и декламировал:
Я пули вёдрами глотал! Я кровь мешками проливал! Я Кандагар завоевал! Пока народ наш мирно спал. И море баб перееВал!»
Бревнов огрызался:
Срёт где попало, оставляя кал, У него не держит жопа — он шакал…
Юра Дулинский тут же напоминал служаке его прошлое:
— Ну ты, автоматная рожа! У тебя ж, быка, вся грудь пулемётными лентами перепоясана, а ты ещё базло раскрываешь на честных пацанов!
Душман сидит на шконке. В левой руке он держит пряник с толстым слоем маргарина. Рядом Дулинский.
Вчера был ларёк. Душман на всю отоварку накупил пряников и маргарина.
— В Афгане пряники только по праздникам давали, на майские или ноябрьские. А здесь, ешь от пуза, были бы только деньги. — Говорит он.
