Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 2. Статьи и письма - Илья Михайлович Зданевич
В. 3<данев>ич
32
В.К. Зданевич – И.М. Зданевичу
<Тифлис, 24 марта 1913 г. >
Илья, хорошо, что сегодня получилось твоё письмо, а то я уже начала умирать от беспокойства и воображения, что студент, которому сломали руку во время славянских манифестаций, – именно ты… Я встала, но хожу с трудом, и больно всё время, причина – подагра. Читала о «блестящей, очень красивой» речи Робакидзе. Как же это ты там не был? Читал Державин110 и т. д. Что до твоих выступлений, то я рада, что ты хоть, по к<райней> мере, от рекламы отказался. Знаешь, когда ты меня поймёшь? Когда прочтёшь, скажешь какую-нибудь речь, которая увлечёт, тронет публику, растрогает её и вызовет аплод<исменты> не скандала, а восторга. А пока – показывай башмаки публике и радуйся шиканью и свисту. Русское право взяло пять недель, дальше – поезд<ка> в Москву, другая, в Новгород, – ещё возьмут 2–3 недели; пожалуй, экзамены-то будут не так благополучны, как в прошлом году? Милая «буяшка», вот что тебе хочется побегать по Москве, это я понимаю очень хорошо и одобряю, только мне должен написать обо всём, а то я теперь хворенькая и особенно жду твоих писем. Кирилл сегодня пришёл домой в отчаянном виде: у него два дня как болит зуб, а его не отпускали из казармы и вчера заставили быть дневальным, т. е. дежурить целые сутки; сегодня только отпустили. Отправился он к зубному врачу, там его мучили более получаса, пока вырвали зуб с «трёх-аршинным» корнем. Всё это, вместе с усталостью, нервами и досадою за потерянные праздники, выразилось в нервном припадке, слезах и пр<очем>. Так мне было его жаль: ребёнок он совсем, такой слабый, нервный, куда ему что-либо переносить. Как ребёнок же и успокоился. Но мерзко там, в учебной команде, действительно, все говорят. Хотя, по-моему, два с 1 ⁄2 м<есяца> можно какую угодно мерзость вынести без особенного отчаяния. Из Севастополя пришла бумага с отказом в приёме в авиационную школу. Очень рада. Пусть кончает отбывание и едет учиться живописи. Меня твои синие-серые конверты положительно восхищают, и номерки в уголках очаровательны. Как будет хорошо, если ты вообще будешь в своих делах и бумагах аккуратен, всегда всё сохранишь и сэкономишь много времени. Если Америк<анцы> правы, что время деньги, то и то правда, что аккуратность создаёт свободное время. Если всё на месте и вовремя сделано, конечно, и времени свободного больше. Тебе пасхи спечь? Конечно. Но когда ты будешь в Петер<бурге>? Скажи своей хозяйке, чтобы она взяла посылку, которую я надеюсь послать в конце шестой недели; когда вернёшься из Новгор<ода>, покушаешь пасочек. Мне несказанно жаль, что мои мечтания о Батуме, по-видимому, не перейдут в действительность. Если боли не пройдут, я не поеду. Ты всё-таки хорошо сделаешь, если немножечко отложишь денег; собственно говоря, сколько бы их ни было, их всё мало, так что надо просто обмануть самого себя, что их меньше, чем есть, м<ожет> б<ыть>, так что-нибудь сохранишь, а то с мая – пока учеников больше не будет – папа хочет ехать за границу, прилив капиталов приостановится до осени. Папа намерен послать тебе форменные брюки, материал, т. е. – нужно? В заключение расскажу тебе анекдотический эпизод папиной рассеянности. Приходит сегодня папа домой часов в 12 и через некоторое время собирается идти на обед к Гр<нрзб>. Пошёл в переднюю одеваться – нет пальто. Обошёл все комнаты – нет нигде. Ещё раз обошёл, заглянул в шкаф, в ванную и начинает размышлять вслух: «Где же пальто?», «Где я его снял?», «Куда положил?» Вижу, не найдёт сам, встаю, несмотря на боль в ноге, иду и, смеясь, говорю, вот, дескать, пропало пальто. Через несколько времени пальто ищут и Аркаша, и Кирилл – всё тщетно, наконец, к этим поискам привлечен<ы> Маша и Зоя; вся огорчённая комп<ания> десятый раз осматривает одни и те же места, и, конечно, бесполезно. Вдруг оказывается, что подъездная дверь отперта. Физиономии вытягиваются. Очевидно, пальто украдено. Кто-то возражает – почему только одно? Я, в негодовании на бессмысленность вопроса, доказываю, что нельзя же среди бела дня тащить кучу старой одёжи… Папа, поморщившись, надевает зимнее пальто – исчезло старое летнее – и уходит; все, «подавленные», расходятся по комнатам. Через две-три минуты раздаётся звонок, бегут отворить. В дверях стоит какой-то субъект лакейского типа, и у него в руках пропавшее пальто… Разъяснение: папа был у князя Абхази111 – предв<одителя> дворянства уезда, надел пальто бывшего у него с визитом доктора и преспокойно пришёл домой, оставив и князю, и доктору свою выцветшую хламиду. А я, видя на вешалке новое демисезонное одеяние, приписала его Аркаше.
Твой бывший ученик, Лоладзе, вчера принёс немножко чучхел, и завтра они отправятся на север, на Васильевский. Не давай никому. Съешь сам. Пожалуйста, не критикуй моей бумаги, зато дёшево. Целую тебя очень, не забывай мамоньку, мой детёнышек.
В. 3<даневич>
Лекция-то была, значит, вчера… Батюшки, вот, вероятно, шикали, свистали… Лектор с башмаками! Демонстрация научных предметов! Эх, Илюшенька, на что тратишь ум и силы! К слову «поэт» Зданевич не мешало бы прибавить: ещё никому не ведомый, не знаемый…
33
В.К. Зданевич – И.М. Зданевичу
<Тифлис, 26 марта 1913 г.>
Конечно, я очень благодарна тебе, Илья, что ты позаботился о том, чтобы «подробности в газетах» не очень меня огорчили, но, во всяком случае, никакая твоя предусмотрительность не может меня примирить с этим безобразным хулиганством. Я вовсе не хочу, чтобы твои способности шли на то, чтобы ты устраивал скандалы, на которых будут наживаться ловкие проходимцы. Отчего 20 стол<етий> люди умели проводить свои принципы и проповедовать свои идеи, которые считали правильными, а теперь появилась необходимость безудержного, нахального сквернословия… Развлечение… хорошо развлечение… И подумать, что тебе могли бы переломать руки-ноги, а м<ожет> б<ыть>, и голову… Мы, родители, действительно, слабы и безвольны, следовало категорически запретить тебе какие-либо выступления такого характера, сиди и готовься к экзаменам… А то – всё хорошо, что сыночки не выдумают. Я так
