Яна Гецеу - Курс практической психопатии
Ну, да не об этом! Идем мы — аристократ и подранок за ручку. Я выгляжу форменным педофилом, подобравшим бомженка с помойки для своих забав. Смешно, блядь. Нет, правда! Представьте себе: она то и дело кривляется, показывает прохожим язык, обезьянка. Люблю ее за это. Отрада похотливой и невоспитанной душе! Вызывающий ходячий перформанс.
— Хватит показывать людям язык, Саша! — строго одергиваю я, вживаясь в роль: — Это неприлично!
— Ха, я бы им хуй показала, если б был! — сказала она, и неожиданно схватила меня за обозначенное, я аж вздрогнул: — Может, ты за меня? — и так мило улыбнулась. Ненавижу, когда они морщат нос — те, кто становится мне чуть ближе, я сразу таю, затронутый в самое сердце.
И вдруг… встретили мою няню. Последнюю мою Мэри Поппинс. До нее было три. Все не выдерживали и сбегали. Очень сложный мальчик, которого надо было водить постоянно в процедурку, где я ревел и неадекватно себя вел — уж очень болезненные были методы лечения. К тому же, меня то и дело выносило от уколов, ломало и рвало — а без этого никак… убирай за мной, бегай за мной, вытирай мне слезы и сопли, отвечай на нереальные вопросы, которых было очень много — и в основном про смерть и боль. То и дело приходилось вытаскивать иголки у меня из-под ногтей на ногах, отбирать истерзанных кукол, прятать книжки — рвал я их жестко. А равно следить, чтоб я не мастурбировал под одеялом во время тихого часа, будить, когда орал во сне и рвался куда-то, к тому же мог ударить по лицу очень сильно… воровал таблетки — у них сладкая оболочка, потом плющился, рыдал когда тянуло все суставы… короче, проще было совсем не родиться. Я — самый настоящий выродок. Природа так жадно меня уничтожала, что воевать с ней за продолжение существования приходилось очень жестоко. Конечно, не каждая нянька выстоит битву. Мама плакала втихую, и меняла нянь. Не понимаю ее — на кой черт было рожать от сумасшедшего? Сама она сидеть со мной не могла — работала дохрена, копила деньги на дорогостоящее лечение и мне и себе, у нее хроническая депрессия. Ужасно это все. Сначала со мной иногда сидела бабушка, а потом и она быстро умерла.
И так тяжко, невыносимо, и мне и ей, а тут ещё и няни не задерживались более месяца. Она пыталась сидеть со мной сама, но сразу оставалась без денег. Я требовал каждую минуту внимания, какой уж тут ювелирный труд! Пиздец один. И она снова приступила к поискам. Ирма Леонидовна, немка, рекомендованная маминой клиенткой, оказалась именно тем человеком, которого мы столь долго ждали. Она нашла ко мне подход. При ней я затихал и тихонько вошкался со своими детскими делами, вёл себя почти как нормальный. Может, потому что не было в ее глазах растерянного ужаса, и смотрела она мне в глаза мои мрачные, воспаленные бессонницей, спокойно и ласково, с глубиной невыразимой. Я сразу как звереныш потянулся к ней. Она была и тогда уже в возрасте. До двенадцати лет она приходила за мной смотреть, бывало часто и ночевала. Глаз не смыкала при мне ни на минуту — не как другие, которые засыпали безмятежно или измученно, оставляя меня наедине с кошмарами внутреннего ада. При Ирме же я оставлял дверь приоткрытой, и спокойно засыпал, зная, что если случится вдруг приступ лунатизма — который хоть и бывал редко, но очень пугал меня наутро — то она непременно отведет обратно в постель, и никогда мне об этом не скажет, чтобы не ранить. Ее боялись и демоны мои, она была им укротителем. Так, благодаря ей, относительно спокойно я и вырос. В тотальном одиночестве, но под присмотром.
И вот сейчас… встретил её. Едва узнал — очень постарела. «Уж не из-за меня ли?» — мелькнула тревожная мысль. Кто знает, о чем она думала, и как переживала, когда молча пережидала мои приступы, и пока я спал, а она нет.
Что делать, поздоровались, поскольку не свернуть в сторону, ни сделать вид, что не узнал — нельзя. Ирма окинула меня всего подслеповатыми старческими глазами, чуть дольше задержав взгляд на сигарете — я почему-то смутился и отшвырнул ее прочь суетливым движением. Сашка сделала эдакий книксен, скотинка маленькая.
— Это вот… мой друг Саша! — сказал я зачем-то. Ирма Леонидовна покачала головой и кивнула, глядя мне в глаза снизу вверх (в последний раз мы виделись, когда был еще ниже этой маленькой хрупкой женщины), и сразу остро почувствовал, как быстро идет время… Она сказала самым ровным голосом:
— Да, Габри, я знала, тебя занесет однажды!
— Ну… да… — пожал я плечами, чтобы скрыть смущение и непонимание — о чем это она?
— Друг хорошенький! Хм-м, я действительно знала это, — кивнула она удовлетворенно, разглядывая Сашку. Та смотрела прямо и серьезно.
— Чтож, счастья тебе, милый мальчик Гавриил! — огладила мне плечо старая нянька, и степенно пошла прочь, вся нездешняя и европейская. Я смотрел ей вслед, сомневаясь — а сказать ли досвиданья, или все же не надо? Ведь что она имела ввиду… нет, не сказал, лишь вздохнул и пошел дальше, уводя подружку.
— Какая умная тетка, — подала голос Сашка спустя пару минут.
— Почему? — глупо но живо спросил я.
— Потому что подумала, что я пацан а ты гей, со мной! — хмыкнула она.
— Ну так все же подумали, очень ты похожа просто!
— Ну не все же приняли это так спокойно, и не сказали — да, мы всегда знали…
— Что ты имеешь ввиду, что я похож на пидора? — изумился я излишне громко, люди заоглядывались.
— Да нет, но я же не знала тебя в детстве, а эта тётка похоже, знала!
— Да, это моя нянька, — кивнул я, а про себя подумал — а ведь это правда, я всегда был похож на девочку, злую маленькую девочку. Со всех фоток детских смотрит демоненок, глазами ребенка неопределенного пола. Как меня одевали — на того я и был похож. Причеши гладко мои всегда полудлинные волосы — девочка, тока бантик пришпиль! Взъерошь и наряди в рубашку — мальчик. Но все равно девчачьего типа… ресницы эти длинные, пальцы тонкие, коленки точеные. Мама и бабушка постоянно так восхищались моей селекционной красотой, что я привык любоваться собой, что бы там ни было. Мне бы ненавидеть себя, как все девчоночьи мальчики, а я думал о себе с гордой уверенностью, что я-то и есть самый красивый человек на свете. Пусть не мужчина, зато икона! Вот так. Потому я и не возмутился, что няня приняла меня за гея. Ну и что? Во-первых, для себя я твердо знаю, что мальчики меня не интересуют вовсе, лишь как мишень для яда — жалкие и обыкновенные. Я сам поклоняюсь своим худым костям, и сам для себя алтарь и божество — поклоняюсь себе, и все делаю чтоб себя ублажить — таков смысл моего бытия. Во-вторых, значит я отлично сыграл, и роль удалась — хотел показаться геем, и показался. И Сашка молодец, даже такой человек, как моя лучшая няня спутал ее с маленьким извращенцем. Мило, очень мило! Заслужили ночь удовольствий…
Тихонько проникли в ее комнату. Сегодня Сашка привела меня к себе.
Я сел на кровать, остро опасаясь столкнуться с ее мамой. Что я скажу тогда?
А Сашка сняла свитер, и неожиданно тихонько выскользнула за дверь. Я вскинулся было, но сел обратно — о, сейчас она вернется, и тогда… снова упадем в постель, она удушит меня, чтобы я не застонал, и я буду терпеть безумное раздражение и бороться с желанием растерзать ее за дерзость…
— О, Саша, ну иди же! — она вернулась, я протянул жадные руки. Девчонка увернулась и приложила пальчик к губам.
— Погоди, мать выпивает перед теликом, скоро уснет наглухо, тогда и выебешь меня, ну! — и оторва подмигнула мне, задирая рубашку.
— У меня, конечно, нет сисек, ну да ладно! Я же сегодня пацан!
— Чёррт, да-а! — выдохнул я.
— Давай пока приготовься! — и она деловито закружила по комнате, ловко извлекая отовсюду разные предметы: из стола свечи в подсвечнике, из-под шкафа — два пыльных бокала.
— На, протри, чтоль!
— Чем?
— Ну, простыней! А! — подпрыгнула она, и сама себе зажала рот рукой. — Подвинься! — и вытащила из-под подушки белую рубашку.
— Это моего отца, я недавно в шкафу раскопала… ну, я имею в виду, отчима конечно. Он, кста, умер недавно, вот мама и пьет.
Я кивнул. Мне куда как интереснее была рубашка, чем чужое горе.
— Мне надеть?
— А, да, конечно! Ты же у нас лорд… сэр Габриэль! — и она неумело поклонилась.
— Да, мальчик, ты можешь присесть пока… — рассеянно махнул я, и принялся стягивать свитер. Мы уже начали… мальчик неловко присел на пол, глядя на меня со страхом и наглостью.
— Сколько тебе лет?
— Двенадцать, сэр, а закурить не дадите?
— Дитя, негоже в столь юном возрасте предаваться пагубным страстям! Хм… Двенадцать… это чудесно!
— Эх, сэр, да пожили бы вы под мостом! — ухмыльнулся мальчишка, как зачарованный разглядывая меня. — Какая, однако, сэр, у вас красивая кожа! Я в жизни такой не видал!..
— Да? — заинтересованно говорю я, накидывая рубашку, но не застегиваю ее. — А много ли ты видел раздетых мужчин?
