Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

– Понятия не имею.

Лещинский заглянул под манжет:

– Восемь без пяти. Давай расставляй.

Калманович подошёл к своей кровати, вынул из-под подушки небольшую коробку с шахматами.

Лещинский снял пиджак, бросил на свою кровать и потянулся, потирая лоб:

– Уаааххаааа…

Калманович вытряхнул шахматы на стол, стал расставлять.

В дверь постучали.

– Милости просим, – негромко отозвался Лещинский.

Вошёл Зак с двумя бутылками «Байкала»:

– Ну, как у вас-то? Как отложили? Я даже не посмотрел.

– Без пешки герой.

– Серьёзно?

– Очень… Саш, где стаканы?

– У меня в тумбочке.

Лещинский достал два стакана.

– Только два.

– Да пейте, я после. – Зак отодвинул стул, сел рядом с Калмановичем. Тот уже расставил позицию и, почёсывая переносицу, смотрел на доску.

Лещинский открыл бутылку, налил два стакана, протянул один Калмановичу:

– Пей.

Зак надел очки.

Лешинский отпил из своего стакана.

Минуту молчали, глядя на доску. Лещинский махнул рукой:

– Труба.

Зак покачал головой:

– Знаешь, где-то ничья, по-моему… У чёрных король отстал.

– Да труба, чего тут.

– Труба, если на е7 взять, после шаха.

– А что, ты не брать предлагаешь?

– Но другого-то нет. Ничего нет. Так сразу он слонов разменяет – и пошла пехтура…

– А так что? Коня отдал, а он конем g6, потом через е5 на с6.

– Ну и что? А Саша на е6 уйдёт.

– Правильно. – Калманович быстро передвинул фигуры, убрав белого коня с доски. – Вот. А потом через d5 встану на е4 и всё!

Лещинский поставил свой стакан на стол:

– Слушайте, ну что вы дурака валяете! Зачем ему прыгать на с6, это же глупо! Коня изолировать и время терять. Он на е7 его оставит! А сам пешкой вперёд!

Он сильно стукнул пешкой по доске:

– Хотя постой… Но тогда ты полное право имеешь слоном ба-бах. – Он двинул слона.

– Конечно, – Зак двинул короля, – ушёл, ты королём на е6, он снова, ты снова, он снова. Так ничья, конечно. Но он может рискнуть вот как, друзья мои, – Зак двинул чёрного короля на b7, – а коня не тронет.

– А я тогда всё равно на е6… на е5 и пошёл к пешке.

– Да, пешка берётся.

– Берётся. Тогда ничья.

– Ничья. Смотри-ка. А я труба говорил. – Лещинский отпил из стакана.

– Погоди радоваться. Мамонт придумает что-нибудь.

– Вообще тут путаная игра. – Калманович снова восстановил первоначальную позицию.

– А кто напутал? Я, что ли? – усмехнулся Лещинский. – Сто раз тебе говорил – не играй разменный вариант с ним, он эндшпиль играет лучше, он этим и дорогу себе в первую лигу пробил!

– Но надо же отшлифовывать, Леонид Яковлевич…

Вон он тебя и отшлифовал! Белыми на ничью еле тянешь.

– Лёня, ну хватит, чего ты навалился на него, – Зак открыл вторую бутылку, налил ему в стакан и отпил сам из горлышка, – Агзамов опытный мастер. Я с ним на первенствах четырежды играл и только раз выиграл. Остальные все вничью. Ему б пораскованней играть, давно б гроссом стал.

Лещинский махнул рукой:

– Саша в сто раз талантливей, вот что обидно! Эти Агзамовы, Кременецкие, Платоновы, это же серятина-пресерятина! Их бить надо нещадно, ты же без пяти минут гроссмейстер! И попал в лигу. Не экспериментируй с дебютом и на эндшпиль не надейся, они же по тридцать лет за доской сидят, у них опыта больше. Но они в мительшпиле слабее тебя. Ты на голову выше их. Вспомни, как ты с Талем и Белявским в Риге разделался. У тебя остро-комбинационный дар, а они тактики. Вспомни, он ведь, несмотря на свои пешки сдвоенные, фигуры менять торопился, на эндшпиль работал! И с полным основанием. А ты, вместо того чтоб навязывать ему свою игру, всю партию под него свёл.

– Ну, что теперь говорить, Лёня. – Зак достал сигареты, закурил. – Конечно, ему разменный ещё рановато играть. Там и мительшпиля-то как такового нет – дебют и сразу эндшпиль. Тут надо всю партию сразу видеть. Фишер любил разменный играть, ну так он всё видел сразу… Но давай ничью поточней поищем.

Калманович снова поставил позицию.

Лещинский сел напротив, хрустнул пальцами:

– Так. Ну, давайте от печки. Коня не брать во всех случаях. Раз. Если он конём на g6, тогда понятно – король е6 и через е5 на е4 и ничья. Пешка не убежит.

– Не убежит.

– Если он коня оставит и пешкой вперёд, тогда шах, он ушёл, ты королём, он пешкой, слоном к пешке. Вроде всё в ажуре.

– По-моему, тоже. – Зак потёр подбородок, вздохнул. – Ладно, вот что. Давайте пару часов перекурим, а на сон грядущий ещё посмотрим. И утречком на свежую голову.

Зак подошёл к окну, открыл, расстегнул ворот рубашки и снял галстук:

– Признаться, я сегодня не ел совсем. Утром позавтракал, и всё.

– Я тоже, – отозвался Лещинский и вдруг присвистнул: – Слушайте, деятели, а нормы?

Зак повернулся, присев, испуганно рассмеялся:

– Матерь Бозка! И я забыл совсем!

Лещинский подошёл к шкафу, открыл, вытащил портфель и вытряхнул на стол три нормы – две полные и одну кандидатскую.

– Обалдели совсем.

Зак сел за стол, поморщился:

– Завтра опять изжогой мучиться… а мне с Тукмаковым играть…

– Ладно, не канючь. – Лещинский распечатывал нормы.

Калманович, зевая, следил за ним:

– И я забыл.

– Тебе простительно.

Разобрали распечатанные нормы, стали есть, не вынимая из целлофана.

Жуя, Зак пробормотал:

– Эти, пожалуй, ничего ещё.

Лещинский закивал:

– Ну, на первую лигу они подвезут, а как же… На высшую в прошлом году из вэцээспээсовского детсада прислали, как гусиный паштет была.

Калманович понемногу откусывал от своей нормы и быстро жевал:

– Леонид Яковлевич, а правда, что Ботвинник, когда в Англии был на турнире, сам себе нормы готовил?

– Правда. Только не нормы, а одну норму.

– И он сам вылепил?

– Да.

Калманович улыбнулся:

– Кирилл Яковлевич, а помните, вы начали рассказывать, ну, про Веру Менчик каламбур…

Зак хмыкнул:

– Про Веру Менчик, которая обожала разменчик на с6 в испанской? Как ты сегодня, да?

– Да нет, ну там с фамилиями шахматистов…

Зак, жуя, забормотал:

– Значит, у Веры Менчик с Капабланкой вышел маленький Романновский. Зашли они к Корчмарю, выпили несколько Рюминых Кереса, поели Ботвинника и закусили Цукертортом. Капабланка, надо сказать, был очень Смыслов в Люблинских делах. Поиграв на Гармонисте, он повалил Веру на Рагозина и стал говорить, как он её Любоевич. Несмотря на то что Вера была очень Чистякова и Боголюбова, она пообещала быть с ним Ласкер. Но как известно, Вера Менчик была слишком Богатырчук, и у них с Капабланкой ничего не Левенфишло.

Калманович рассмеялся:

– Здорово!

Улыбаясь, Лещинский скомкал свой пакетик:

– Там в середине что-то было, ты пропустил.

– Может быть, конечно.

Калманович смеялся, качая головой:

– Ничего не Левенфишло!

– Именно, – серьёзно проговорил Зак и двумя пальцами отправил в рот отвалившийся кусок нормы.

Дверь приотворилась.

Осокин вошёл, улыбаясь, коснулся усов:

– Разрешите, товарищи?

Сидящие за длинным столом переглянулись.

Коньшин удивлённо приподнялся:

– Коля? Мать чесная, откуда?! Ребята, это ж наш бывший секретарь!

Он рассмеялся, вышел из-за стола и крепко потряс руку Осокина:

– Здорово! Ну и ну! Сто лет у нас не был. Забыл совсем.

Собравшиеся смотрели на них.

– Все новые, – выглянул Осокин из-за плеча Коньшина. И ни одного знакомого…

– А ты как думал! Умираэт старый члэн, растёт новий поколэн!

Сидящие за столом засмеялись.

Коньшин повернулся к ним:

– Вот, товарищи комсомольцы, познакомьтесь. Это бывший наш секретарь комитета комсомола, ныне секретарь парткома опытного завода прядильно-ткацких машин товарищ Осокин.

– А мы знакомы, что ты так официально! – улыбаясь, проговорила Храмцова. – Здравствуй, Коля, ты меня и не заметил.

Ну вот, Анечка, здравствуй. И знакомая нашлась… Здравствуйте, товарищи.

Члены бюро откликнулись вразнобой.

– Ну что, товарищи, по-моему, мы всё решили на сегодня? – спросил Коньшин, придерживая за руку Осокина. – С редколлегией все ясно, а вечер – это, Саша, ты своих культмассовиков раскачивай.

– Конечно, – кивнул головой Рудаков.

– Ну, тогда до новых встреч, – улыбнулся Коньшин. – Седьмого собираемся.

– Во сколько?

– Как всегда в шесть. А Туманяну, Вера, ты передашь.

– Конечно, обязательно.

– Ну, тогда всё.

Вставая, задвигали стульями.

Коньшин кивнул Осокину:

– Пошли ко мне.

Они обогнули стол и вошли в небольшой кабинет с широким столом, зелёным сейфом и ленинским портретом на стене.

– Нуууу… всё по-прежнему. – Осокин опустился в красное кресло. – Только Ленина сменил.

– Да, этот красивей, кажется. Я такого в немецком журнале видел. Это фотографика называется.

– Я знаю. У меня брат такие фото делает…