Стив Айлетт - Токсикология (Toxicology)
Надев ниспадающее чёрное платье, объект движется мимо гигантской подсвеченной карты мира, размеченной символами ракет, опускается по сырой каменной лестнице через сжатые напластования соплей, латекса, костей и жира в поганую, освещенную факелами пещеру, опускается на колени перед гигантским рогатым младенцем, сделанным из гранита. Глаза младенца распахиваются, и нарастающий голос утверждает, что ‘“вполне удовлетворён”. Объект восседает на трон из коленей демона и начинает отращивать светящуюся бороду под ускоряющийся ритм бьющих барабанов. Странные незрячие создания – морлоки, как пить дать, – воют в катакомбах и поклоняются ему, как своему богу. Следует волнообразное священнодействие, причудливые тени вспучиваются в свете факелов. Объект принимается пожирать человеческое мясо, рыча: “Я дьявол! Я дьявол!” – через кровавую решётку клыков.
– Как вам кофе?
– Ужасный. – Она теребит сумочку и некое подобие меховой шапки. – Ох, мистер Атом, как я волновалась.
– Вы сидите, мисс?
– Что же вы за детектив – вы же видите, что да. – Она вцепилась в сигарету, крутит её в пальцах. – Ну? Вы за ним проследили?
Я неспешно откидываюсь назад.
– Да.
– И?
На улице отдалённая коповозка издаёт брачный рёв кита.
– Всё проверено. Он чист, как свист. Смело выходите замуж.
Лежебока
Мир и рукотворная виртуальность – две архитектуры, казалось бы, несовместимые. Виртуальные игры сделаны так, что стоит понюхать герань – и ты окажешься нос к носу с рычащим динозавром, откуда следует, что пора приниматься за дело. Зачем бежать от одной агрессии к другой?
Лежебоки – те, кто просто так наслаждается игровой средой и избегает событий, настойчиво пытающихся произойти. Некоторые ландшафты так прекрасно и основательно отделаны, что приятно просто бродить по улицам, даже когда нет беспричинно прыгающих на тебя вопящих ниндзя.
Блендон Фривей типичен в этом отношении – его девушка Гласпи Гринлайт говорила, сам его отказ сражаться антисоциален и враждебен. Она сожгла его контрафактные бездействующие фигуры – Хана Соло, сидящего в кресле, Дюка Нюкема, заснувшего в ванне, – расплавила их в радугу. Фривей тем более возжаждал мира.
Существуют сотни возможных хаков. Одна фишка – нелегально войти в систему, когда она гоняет зацикленный сэмпл. Другая – вломиться в точку зрения противника, победить собственного персонажа и ненадолго залечь на бок в теле врага. Фривей использовал её, отключившись от своего зубчатого борга и оставив его наедине с битвой – сам он отступил за угол и заценил новый пейзаж, пробродив там до самого “Игра Закончена”. Так он увидел целые джунгли цельнотянутой бархатистости. Он сидел около хлюпающего озера, смотрел, как плавают пробковые буи, всплывают и тонут пузырящиеся водоросли. Он стоял в красном храме, где булыжник чистого хрусталя вертелся над головой, осыпаясь снегом. Он смотрел на туманные долины мозгового сока и следил за фигурами в искрах на стенах пещеры. Лакал амброзию в замысловатом оазисе под зелёным небом. Чувствовал себя круглым дураком, исследуя мир сала. Восседал в тёплых английских садах и попивал чай из ведра. Наконец обнаружил космическую глюкогенную среду вздымающихся мыслеформ, съедобных закатов и плавучих прозрачнушек, блестящих, как пятна масла на воде. Времени прошло достаточно для того, чтобы он знал, что его ЭКГ пряма, как горизонт, его сознание – простые извилистые формы, отражающиеся в системе. Так долго, что он остался один, и это было прекрасно.
Конечно, сохранившись в гиберпространстве, лежебока мог снова изменить форму своего тела, как захочет. В этой щербетной вселенной Фривей выбрал форму гигантской сколопендры, облепленной броскими цветами и украшенной спереди лицом Анжелы Ленсбери. Он мог светить глазами и рассекать антеннами по волнистым терроформам. Мог выдувать миазмы из задницы. У него была завитая неоновая рёберная клетка глубоководной рыбы. Жизнь казалась лёгкой.
Фривей заблокировал установку вхождения и считал, что одинок, но одним прекрасным днём из грохочущего водоворота появилась эдакая торпеда-акула, созданная для скорости, покрытая ядом и шпагами зубов. Подбородок испещрён порами, словно вентиляционными отверстиями в крекере. Уродливый пользователь, казалось, обладал скорее текстурными картами, чем ощущениями, когда прорывался сквозь клубки блуждающих нервов и стремился к нему вниз.
– Ой, чёрт! – зевнул Фривей и тяжеловесно пробудился к сражению.
Они столкнулись, как спаривающиеся киты. Придонные призраки электричества отлетели прочь, громыхая по синтетическим далям. Рёбра пространственной кожи лили пиксели сквозь огонь, оба бойца кратко смигнулись к каркасным основаниям. Фривей укусил и тянул противника за нос, растягивая его в подобие тапира. Они боролись перед водоворотом небесных течений, их вулканизированные бока корродировали и вспыхивали пламенем. Раны сверкали низким разрешением, с битыми точками и рваными краями.
Крюк пульсировал в языке Фривея – уровень битвы казался знакомым на вкус. Светящаяся кровь, отделанная электрическим напряжением, клубилась из чудовища. Фривей утробил свой эндшпильный мозг как ловушку на человека, рыкнул на противника и разнёс его в небесный свод стальной пыли.
В беззаботности он сроду не просеивал чистый код из сгустков своей крови. Гласпи лежала мёртвая, кости из золота в океане Скринсейвера. Монстры, которых он уничтожил по прибытии, на самом деле были лежебоками, защищающими свою потом и кровью добытую обособленность, и он автоматически посчитал её врагом. Невинная, она пришла присоединиться к нему. Дурацкие пути.
Пассажир
Пытаюсь осознать разницу между эталонным горожанином и манекеном для битья. Превращаюсь в одного из них.
– Слышал песню “Будь Клоуном”? Существует ли призыв ко злу и хаосу мрачнее, чем этот? Будь, на хуй, клоуном?
Гляжу на стену – я врезался в дверь героя. В центре её иллюминатор, предоставляющий удобную визуализацию счастливой головы пассажира размером с яблоко. На потолке – жабры с добавленным образом переключателя для регулировки отверстий. Только команда знала, чего мы на самом деле касаемся в нашей невинности. Я всё-таки ради группы дошёл до конца.
“Бежевые Почки” – медленная коррозия, если только их послушать. Если только. Особенно последний материал, вроде “Страусиной Директивы” или “Ни к чему вдыхать печенье”. Или тот брейк в середине “Суперматери”, когда мы все начали бормотать, что сдаёмся, – а потом продолжили гогочущими монахинями. Потрясно.
Мы провернули каждый трюк из списка, чтобы нас услышали. Съедобные диски. Подкожная лесть, едва обтягивающая череп отчаяния. Фальсифицированные разговоры о разврате, над которыми рассмеялись даже собаки, едва мы упомянули шантаж. Физические угрозы, которые мы озаботились осуществить в страхе и против нашей природы. Ни фига. Последнее средство – уронить самолёт и сыграть демо в кабине во время пике. Когда чёрный ящик найдут, как минимум трое пинателей жести услышат воспроизведение. Трое, может, четверо – и при удаче новости. А поскольку я фронтмен, меня избрали в качестве жертвы. Жизнь полна дерьма и сюрпризов.
Чёрный ящик – что бы им не сделать весь самолёт таким несокрушимым?
– Вы что, не видите, – сказал я соседу, – сотни людей вокруг нас сидят в крошечных, малюсеньких креслах, которым едва-едва можно дать это название здесь, наверху? Или где угодно? Или где угодно?
Сколько до того, как все узнают, что я – десяток пчёл, исключённых из роя? Пока моё понимание этой жизни обретёт место обитания за чьим-нибудь измождённым лицом и там получит какую-никакую ценность? Ладно, у меня ещё остались моторные навыки.
Один из группы сказал мне, что во время сверхскоростного путешествия душа остаётся позади – ей приходится пару часов догонять тело, и из-за этого мы испытываем джетлаг. Даже прыгающие с крыши самоубийцы оставляют души наверху – над высотными зданиями навсегда остаётся нимб вьющихся духов. Так что, может быть, и от меня останется эхо. У меня в багаже достаточно нитротекса, чтобы выяснить. Вот так вот.
Моё появление в проходе теряет элемент неожиданной драмы, потому что остальным в ряду приходится встать и выпустить меня, но когда они вернулись на место, я поднимаю маленький детонатор ближнего действия.
– Так, всем спокойно!
Объявление пилота трещит из динамиков – произошла ошибка, багаж погрузили не в тот самолёт, он улетел в Австралию. Я прямо представил бомбу, распыляющую бледную карусель со скелетами лошадей. Это жизнь, так она и устроена. Посреди стона разочарования ломлюсь на своё сиденье.
Пара часов стандартного сцеживания желчи, и что-то, да, на первый взгляд незначительное. Облом моего говенного плана запустил во мне медленный переход от одной формы бессилия к другой. Мы обсуждали технические вопросы и статистику, когда копили на билет – теперь я всё вспомнил. Железные данные об одном размазанном толпой на каждый миллион отъезжающих – и они ещё умудряются оправдать убийство полутора тысяч пленных в год.
