Чак Паланик - Бойцовский клуб (перевод А.Егоренкова)
— Альберт, дорогуша, от тебя воняет.
«Нельзя не провоняться, побыв в этой ванной», — отвечает Альберт. — «Каждая бутылочка парфюм разбита, и осколки валяются на полу ванной, и в туалете, в унитазе, тоже гора битых флаконов». «Похоже на лед», — говорит Альберт. — «Как когда на вечеринках в самых шикарных отелях нам приходилось наполнять писсуары колотым льдом». В ванной стоит вонь и пол усыпан серебрящейся крупой нетающего льда; и когда Альберт поднимает Мадам на ноги, ее платье все заляпано желтыми пятнами; Мадам замахивается на хозяина разбитым флаконом, поскальзывается на битом стекле в луже духов и падает, приземлившись на руки.
Она скрючилась посреди туалета, у нее текут слезы и кровь. «О», — говорит она, — «Жжется».
— О, Уолтер, жжет! Жжется!
Парфюмы, все эти убитые киты, жгут ее сквозь порезы на руках.
Хозяин поднимает ее на ноги опять, ставит перед собой, Мадам стоит со сложенными руками, как в молитве, только руки разведены на дюйм в стороны, и кровь стекает с ладоней, вниз по рукам, просачиваясь сквозь бриллиантовый браслет, и капает с локтей.
А хозяин говорит:
— Все будет в порядке, Нина.
— Мои руки, Уолтер, — отзывается Мадам.
— Все будет в порядке.
Мадам говорит:
— Кто мог так обойтись со мной? Кто мог возненавидеть меня настолько?
Хозяин спрашивает Альберта:
— Ты вызвал скорую?
Это была первая миссия Тайлера в роли террориста сферы обслуживания. Партизана-официанта. Низкобюджетного мстителя. Тайлер занимался этим годами, но любил повторять, что все хорошо в разнообразии.
Выслушав рассказ Альберта, Тайлер улыбнулся и сказал:
— Круто.
Вернемся в отель, к моменту, когда лифт остановлен между этажами, и я рассказываю Тайлеру, как я чихал на «форель на осиновом пруте» на собрании дерматологов, и три человека сказали мне, что она пересолена, — а один сказал, что было очень вкусно.
Тайлер стряхивает все до остатка в супницу и говорит, что иссяк.
Легче всего провернуть такое с холодным супом, «викхисуиз», или когда повара приготовят по-настоящему свежий «гаспачо». Это невозможно сделать с каким-нибудь луковым супом вроде того, у которого по краям корка расплавленного сыра. Если бы я здесь ел — то заказал бы именно его.
У нас с Тайлером заканчиваются идеи. Все, что мы творим с блюдами, начинает надоедать, — это уже как часть трудовой повинности. Потом я услышал, как один из докторов, адвокатов, или кого-то еще, — рассказывал, что возбудитель гепатита может выжить на нержавеющей стали в течение шести месяцев. Представьте себе, сколько этот жучок может прожить в ромовом креме «шарлотта рюсс».
Или в «лососе тимбаль»
Я спросил доктора, — где бы нам раздобыть немного этих гепатитовых жучков, — и он был достаточно пьян, чтобы засмеяться.
«Все уходит на свалку медицинских отходов», — ответил он.
И засмеялся.
«Все подряд».
Свалка медицинских отходов похожа на достижение крайней черты.
Положив одну руку на кнопку пуска лифта, я спрашиваю Тайлера, готов ли он. Шрам на тыльной стороне моей кисти припух красным и блестит как пара губ, точно копирующих поцелуй Тайлера.
Томатный суп, наверное, еще не остыл, потому что согнутая штука, которую Тайлер запихивает в штаны, ошпаренно-красная, как большая креветка.
Глава 11.
В Южной Америке, в Зачарованной Земле, мы могли бы переправляться вплавь через реку, и в мочеточник Тайлера заплыли бы маленькие рыбки. У них острые цепкие плавники, которые выталкивают назад воду, поэтому рыбки взобрались бы вглубь по Тайлеру, оборудовали бы себе гнездо и приготовились бы метать икру. Бывает много вещей хуже того, как мы проводим эту субботнюю ночь.
— Нет ничего хуже того, — заметил Тайлер. — Что мы сделали с мамой Марлы.
Я говорю: «Заткнись!»
Тайлер говорит — французское правительство могло бы отправить нас в подземный комплекс за пределами Парижа, где даже не хирурги, а техники-недоучки отрезали бы нам веки для испытания токсичности дубильного аэрозоля.
— Бывает и такое, — говорит Тайлер. — Почитай газеты.
Самое худшее, — я-то знаю, что Тайлер учинил с мамой Марлы, но ведь в первый раз с момента нашего знакомства у Тайлера появились живые оборотные средства. Тайлер урвал настоящие деньги. Позвонили из Нордсторма и оставили заказ на две сотни кусков дорогостоящего туалетного мыла сроком до рождества. Если они заберут его по договорной цене в двадцать баксов за кусок, — у нас будут деньги, чтобы погулять субботней ночью. Деньги, чтобы починить утечку в газопроводе. Пойти на танцы. Если в дальнейшем не надо будет заботиться о деньгах — я смогу уйти с работы.
Тайлер называет себя Мыловаренной Компанией на Пэйпер-Стрит. Люди говорят, что его мыло — самое лучшее.
— Хотя могло быть и хуже, — замечает Тайлер. — Ты бы по ошибке съел маму Марлы.
Со ртом, набитым «цыпленком Кунга Пао», я могу выговорить только — «Заткнись к чертям!» Эту субботнюю ночь мы проводим на переднем сиденье «импалы», модели 1968-го года, сидим в двух креслах в первом ряду стоянки подержанных машин. Мы с Тайлером разговариваем, пьем пиво из банок, и переднее сиденье этой «импалы» побольше, чем диваны у некоторых. Эта часть бульвара вся уставлена машинами, в бизнесе такую стоянку называют «стоянкой движков», машины здесь стоят до двухста долларов, и целый день ребята-цыгане, которые держат эти стоянки, торчат по своим оклеенным фанерой офисам неподалеку и курят длинные тонкие сигары.
Все машины здесь — те драндулеты, на которых катались ребята во время учебы в колледже: «гремлины» и «пэйсеры», «мэйверики» и «хорнеты», «пинто», грузовички-пикапы «интернешнл харвестер», «камаро» и «дастеры» с пониженной подвеской, «импалы». Машины, которые хозяева сначала любили, а потом выбросили на свалку. Животные в загоне. Платья подружки невесты в секонд-хенде Гудвилла. Со вмятинами, следами серой, красной, черной грунтовки на боках, с кусками замазки на корпусе, который никто уже не придет полировать. Пластик под дерево, кожзаменитель, хромированный пластик салонов. Ребята-цыгане даже не запирают двери автомобилей на ночь. Фары машин, проезжающих по бульвару, освещают цену, выведенную краской на большом выгнутом ветровом стекле «импалы» марки «Кинемаскоп». Написано — «США». Цена — девяносто восемь долларов. Изнутри она читается как «восемьдесят девять центов». Ноль, ноль, точка, восемь, девять. Америка просит вас позвонить.
Большинство машин здесь продаются по цене около ста долларов, у каждой на лобовом стекле, у места водителя, прикреплено торговое соглашение — «КАК ЕСТЬ».
Мы выбрали «импалу», потому что, если уж нам придется провести ночь в машине, это должна быть машина с самыми большими сиденьями.
Мы давимся китайской дрянью, потому что не можем вернуться домой. Было два выбора — либо переночевать здесь, либо проторчать всю ночь в ночном дэнс-клубе. Мы не пошли в ночной клуб. Тайлер говорит — музыка там настолько громкая, — особенно ритм-секция, — что она насилует его биоритмы. В последний раз, как мы туда ходили, Тайлер сказал, что громкая музыка его укатала. Плюс ко всему — в шуме невозможно разговаривать, — поэтому после пары стаканов любой посетитель начинает чувствовать себя центром внимания, — правда, полностью отрезанным от общения с окружающими.
Ты — труп из таинственного английского детектива.
Сегодня мы ночуем в машине, потому что Марла вломилась в дом и грозилась вызвать полицию, чтобы меня арестовали за то, что я приготовил ее мать, потом с грохотом понеслась по комнатам, подняв крик, что я — вампир и каннибал, пиная стопки «Ридерс Дайджест» и «Нейшнл Джеогрефик», — и я оставил ее там, в скорлупе дома.
Сейчас, после инцидента с ее умышленным самоубийством при помощи снотворного «Ксенекс» в Отеле Риджент, трудновато мне представить, как Марла будет звонить в полицию, но Тайлер сказал, что неплохо будет переночевать снаружи. Просто на всякий случай.
На случай, если Марла сожжет дом.
На случай, если Марла выберется и вернется с пушкой.
На случай, если Марла осталась в доме.
Просто на всякий случай.
Я пытаюсь сосредоточиться:
Глядя на белый лик луны,
Звезды никогда не злятся:
Ля-ля-ля, конец.
Сейчас, когда по бульвару проезжают машины, когда я сижу с пивом в руке в «импале», перед тяжелым, холодным рулем марки «Бэйклайт», диаметром где-то в три фута, и потрескавшееся виниловое сиденье колет мне задницу сквозь ткань джинсов, Тайлер говорит:
— Еще разок. В точности расскажи мне, что произошло.
Неделями я не обращал внимания, чем занимается Тайлер. Однажды я пошел с ним в офис Вестерн Юнион и увидел, как Тайлер отправляет телеграмму матери Марлы.
«УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ ТЧК».
Тайлер показал клерку читательский билет Марлы и подписался Марлой на телеграфном бланке, потом прикрикнул на клерка: мол, да, Марлой могут иногда звать и парня, а клерку следует заниматься своим делом.
