Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута
«Ви коммер! Ви коммер!» стало помаленьку затихать. Свежий запах сосновой смолы постепенно перебил медленно рассеивавшееся зверино-троллиное зловоние. Хакон заметил, что его плащ прилип к стволу.
– Это сам Рифвадер? – один из ниссе показал предводителю повстанцев коробочку с хоботком. Над ней каким-то волшебством высветилось обличие тролля на желтом звере.
– Про троллей ты бы лучше у троллей спросил, я-то не знаю!
Говорящие звери редко, но попадались, говорящие птицы встречались даже чаще, ничего особенно удивительного в том, что ниссе обладали даром речи, не было.
– Как же так, в одном лесу живете, – укорил лесовик.
– Мы не из этого леса, – объяснил Хакон. – А вы здесь что делаете?
Все три ниссе посмотрели на него. Зверь с коробочкой вдруг негромко застрекотал, как какая-то птица. К стрекоту присоединились его товарищи. Звук смолк.
– Мы разгадываем тайны, – не без гордости сказал первый зверь, желтоглазый.
– Какие? Куда идут тролли? – спросил Нафни.
– И это. Или почему наша порода, когда вместе соберется, мы все решаем лучше, а вы бесхвостни лысопузые поодиночке вроде ничего соображаете, а вместе соберетесь – наоборот дуреете. Ну, это мы вроде узнали.
– И почему? – снова встрял Кьяров племянник.
– Потому что мы помогаем друг другу думать, как… как… – зверь щелкнул пальцами. – Ну нет в танском таких слов, и все. А вы мешаете. Вот, например…
– Как мешаем? – перебил Нафни.
Хакон тихо рассмеялся:
– Вот так и мешаем. А еще какие тайны?
– Главная тайна – то, что вы называете зимой великанов, – объяснение начал зверь с коробочкой, а закончил за него желтоглазый, словно оба каким-то образом вместе думали одну мысль.
– Тайна? – удивился сын конунга. – Там же вроде все просто. Боги нарушили клятвы, и тем вывели круг земной из равновесия.
Все три ниссе покачали головами:
– Холод пришел оттого, что течения изменились. Большой остров к западу от Энгульсея…
– Ут-Рёст, – обрадованно сказал Нафни. – Под воду ушел.
– Просто уйди он под воду, мы бы его нашли, – возразил третий ниссе, этот по синим глазам и по черно-белой раскраске немного похожий на ездовую лайку Само. – На дне бы остались очертания берегов, развалины, остатки деревьев. А там, где должен был быть Ут-Рёст, большая подводная гора, никогда на поверхность не поднималась.
– Как не была? С него корабли ходили, вон у красных конунгов там даже родня водилась!
– В том-то и дело. Корабли ходили, остров был, а потом стало так, – три зверя закончили вместе, хором. – Что его никогда не было.
– Погодите, не понимаю, – Хакон не совсем удачно отлепился от ствола, оставив несколько пучков волчьей шерсти с плаща в смоле.
– В танском языке, время идет только так, – похожий на лайку двинул лапой снизу вверх, одновременно растопыривая когтистые пальцы. – А те, кто жил на острове, они как-то его пустили так!
Зверь замахал вкривь-вкось, то сжимая, то разжимая… не сказать, чтобы пятерню, поскольку лапа была четырехпалой, с когтем прибылого пальца на запястье.
– И очень нечисто, – добавил серый и желтоглазый. – Как вам объяснить… Когда лодка просто движется по течению, она волны не поднимает. А когда против течения на веслах идет, за ней волна будет, понимаете?
Хакон и Нафни, в общем-то не особенно понимая, к чему их мохнатый собеседник приплел лодку, кивнули.
– Вот те, кто жил на Ут-Рёсте, поплыли по реке времени поперек течения. И волну погнали. Большую. От нее вам неприятности. Со дна всякая дрянь всплыла. Понятно?
– Дрянь? – повторил Нафни.
– Дрянь не очень верное слово, – все три зверя переглянулись. – Не для всех время идет одинаково. Есть древние, у них часы почти встали, они на дно времён пошли. Возвращать их в поток с нами вместе – им в докуку, а нам на беду.
– А кто они, те, кто жил на Ут-Рёсте? Боги? Волшебники? – спросил молодой тан.
Второй зверь спрятал коробочку в сумку на поясе, очень выразительно развел лапами, повел носом, и неожиданно сменил предмет разговора:
– Что за рыба свежая у вас с собой?
Глава 82
Чегарский замок, без боя занятый Йормунреком (хозяева вдруг решили срочно отлучиться), был построен в самом начале отступления льдов, и снаружи напоминал приземистую груду кое-как сваленных вместе исполинских глыб. Чтобы лучше противостоять ветрам и холодам, сооружение было наполовину врыто в землю на вершине пологого холма. То, что сходило за пиршественный покой, больше походило на вместительный погреб. Сырость разгонял огонь, горевший в огромной круглой печи, сложенной из грубо обтесанных каменных плит посередине помещения. Низкий потолок, поддерживаемый сланцевыми столбами, приземистые столы и скамьи – все окружение словно сдавливало участников пира, заставляя их говорить приглушенными голосами, несмотря на то, что мёд и зимнее пиво лились рекой. Неоднозначно влияло на веселье и главное украшение покоя. Строители замка поголовно истребили венедское племя, чье поселение находилось ранее на холме, содрали с трупов кожу, набили чучела, а затем использовали черепа убитых вместо камней при кладке участка стены, вмазав их в известковый раствор[174]. Как сказал бы Хёрдакнут: «Зимы были долгие, забавы простые.» Йормунрек, в полном восторге от стены черепов, явно подумывал при возможности повторить опыт, а вот некоторые карлы и даже ярлы украдкой делали знаки от сглаза и боязливо косились в сторону пялившихся на них разноразмерных пустых глазниц.
Особенных поводов для праздника у Йормунрековых ватаг, собственно, не было. После несостоявшегося вторжения на Энгульсей, войско захватило землю между Трегорландом и Танемарком, не имевшую ни устоявшегося названия, ни заслуживавших внимания источников добычи. Почва была песчаной и неплодородной, местами поросшей редким лесом, местами не ахти как расчищенной под поля и пастбища.
– Смотрю я на эти черепа, – неуверенно начал Каппи.
– Если ты смотришь на череп, череп смотрит на тебя, – изрек Кнур.
– Вовсе необязательно, – заметил Ингимунд. – Ты можешь смотреть. На затылок черепа.
– Будет вам, – бросил из-за соседнего стола Горм. – Каппи, говори.
– Ни у одного зубов нет.
– Точно! – восхитился Йормунрек.
– Это что же, им всем их после смерти повытаскивали и на обереги пустили? – сапожник опустил руку под стол, чтобы спрятать от дроттаров пальцы, чтоб чего не вышло сложенные в кукиш.
– Время было голодное, может, еще от цинги повыпадали, – предположил Щеня.
– Все сразу у всех сразу? – Йормунрек покачал головой. – Нет, их им наверняка живым повыбивали. Смотри, у некоторых глазничные кости сколоты, скуловые сломаны. Точно, зубы повыбивали и глаза повыковыривали. Надо будет где-нибудь то же самое сделать.
– Договорился, – негромко, чтобы не услышали сидевшие за соседним столом, упрекнул Каппи знахарь. – И где то «где-нибудь,» куда конунг наш отправится новое злодейство чинить?
– Весенние шторма флот здесь пересидит, а там или в Свитью, или на Танемарк, – так же вполголоса ответил скальд-сквернословец. – И то плохо, и другое, но что еще ему остается, кардачься всё конем? В Энгульсее нас ждут, Гуталанд гузночавкающий потеряли, с Тингеборгом темностыдным едва договорились, что те на год пятьсот воинов прислали, да и то Гормова заслуга. Остальное войско за доброе слово воевать не будет, а дань только Килей заплатил. На Танемарк было бы вернее. Ближе, добычи больше.
– Значит, нашему ярлу против собственного отца идти? – Кнур, судя по выражению лица, сомневался в этой возможности.
– До войны вряд ли дойдет. У Хёрдакнута на любую хитрую задницу сыщется уд винтом, скорее отбрешется и дань заплатит. Хотя конунг может и на север повернуть, со злобы на брата. Мало еще на кого у него такой зуб.
– А на Эгиля? – знахарь взглянул в направлении железной клетки, в которой, скрючившись, на полу сидел голый, грязный, и избитый до полусмерти Сын Лысого.
Если бы не заступничество Торлейва и Бьорна Маленького, скальд и волшебник в лучшем случае уже был бы убит, а в худшем – еще был бы вовсю убиваем. Маловероятный оборот обстоятельств привел Волка Бури, потрепанного штормом, с топкой, залитой водой, к берегу острова к северу от Энгульсея, на другой стороне которого остановился, чтобы набрать пресной воды, снеккар Эцура Большеротого. Рассказ жабообразного работорговца, теперь сидевшего за Йормунрековым столом, о том, как он пленил Эгиля, был отчаянно неправдоподобен, даже с учетом того, что за Большеротым водилась слава единственного воина, пережившего хольмганг с Гормом Хёрдакнутссоном. Так или иначе, один бывший изгнанник теперь пил мед из подаренного конунгом серебряного кубка с позолотой, а другой сидел в слишком маленькой клетке – накануне, Бьорн предложил Йормунреку оставить скальда в живых и даже пока особенно не калечить, чтобы тот сочинил в честь конунга хвалебную драпу: «Лучше, чем Адальстейну!» Естественно, Сын Лысого наотрез отказался, да так, что многократно переплюнул Родульфа в сквернословии.
