Дзиро Осараги - Возвращение
Её спутник не заметил её взгляд в холодную темноту за окном и сказал:
— Да, они сейчас проникают всюду.
Саэко поднялась на целый пролёт лестницы, прошла мимо лифта и начала подниматься дальше, прежде чем она сказала тоном старшего и с некоторой насмешкой:
— Но Тоси, дорогой, ты тоже проникаешь всюду, не правда ли? Случайно, это всюду не включает ли в себя также и университет?
— Да, конечно. Я хожу только на те лекции, которые я хочу послушать. Но тётя Саэко, не слишком ли этот вопрос старомоден для вас?
Шум оркестра встретил их на четвёртом этаже, и Тосики сразу оживился. Даже цвет кожи его лица стал светлее.
— Пожалуйста, одну минутку. Я хочу сдать в гардероб мою шляпу.
Молодой официант в белом вышел им навстречу.
— Как зовут вашу обычную официантку? — спросил он.
Тосики это не смутило:
— Митчан, — ответил он.
Он снял шляпу и пальто. Его хорошо сшитый костюм и яркий в красную полоску галстук настолько не соответствовали его студенческому статусу, насколько и его уверенная манера, с которой он проводил Саэко на её место.
Саэко осталась в накидке, так как в зале, похоже, не было отопления, и она была немного удивлена мужеством Тосики. На стенах были расклеены иностранные туристические афиши и рекламы кабаре. Она удивилась, откуда они могли здесь появиться, и только хорошо присмотревшись, поняла, что это копии. Столы были расставлены вдоль стены, а середина была свободна для танцев. На голом бетонном полу две-три пары танцевали танго. Саэко подняла воротник своей накидки, закрыв плечи.
Митчан пришла, улыбаясь Тосики, и затем поздоровалась с Саэко. Она сдержанно, но с женской внимательностью осмотрела её, и постепенно блеск восхищения появился в её глазах.
— Тётя Саэко, вы хотите потанцевать?
Саэко со смехом отказалась. Она могла видеть оркестр на другой стороне зала сквозь густой занавес табачного дыма и пьяных разговоров.
Внезапно стало темно, и три мощных прожектора из разных точек на потолке осветили середину танцевальной площадки, на которую выпрыгнула девушка, почти голая за исключением узких полосок материи вокруг её грудей и бёдер, и стала танцевать, извиваясь всеми частями своего тела. Она была молодая и грудастая, и её лицо излучало веселье. Под лучами прожекторов она танцевала прямо перед столиками посетителей.
— Её зовут Хелен Мидзумати, — заявил Тосики. — Она сейчас гвоздь программы в Асакуса ревью.
Саэко не имела ничего против Хелен Мидзумати и её номера, но её голые ноги, танцующие на бетонном полу, раздражали её, и она чувствовала шершавую прохладу от бетона на своей коже.
Саэко достала сигарету из своего портсигара и изящно поднесла её к своему рту. Тосики был слишком увлечён танцем Хелен Мидзумати, чтобы помнить о хороших манерах, и Саэко, внутренне улыбаясь, достала из сумочки свою собственную зажигалку.
Танец закончился, и вновь загорелся свет. Музыканты спустились со своего помоста в зал к столикам гостей для исполнения мелодий по их заказам. Последние не могли себе отказать в этом и покорно платили деньги.
Саэко изучала лица гостей, когда голос около её столика заставил её вздрогнуть.
— Могу ли я что-нибудь сыграть для вас, мадам?
Она подняла свою голову, и её глаза округлились от изумления, когда она увидела мальчишескую ухмылку гитариста и копну белых волос, которые подобно берету закрывали его голову.
— Могу ли я что-нибудь сыграть для вас, мадам? — В этот раз он наклонил свою красивую белую голову в игривом поклоне.
— Господин Онодзаки, это вы!
Он дружественно рассмеялся.
— Да, это я. И я уверен, что где-то вас встречал.
— Что случилось с вами?
— Мы потерпели поражение.
Он передал гитару стоящей рядом официантке и попросил отложить её в сторону.
— Да, мы давно не виделись. Но извините меня, — он кивнул в сторону Тосики, — я не мешаю.
— Не говорите глупости. Я рада, что вы вернулись живым. Но в каком месте мы встретились! Когда вы вернулись в Японию?
— Почти сразу же после капитуляции. Я был вольнонаёмным, и они отправили меня с первым пароходом. Но как мы добирались из Бирмы до Сингапура, госпожа Такано, вы знаете: мы были вынуждены всю дорогу брести пешком. Я помню, я посетил вас накануне отъезда в Бирму, не так ли?
Он продолжал стоять, соблюдая должное расстояние между гостем и служащим.
— Садитесь же, господин Онодзаки.
— Благодарю. — Он пододвинул стул и продолжал: — Прошло много времени, госпожа Саэко, но, когда вы вошли, я подумал, что это вы, хотя вы сильно изменились, и в западной одежде вас трудно узнать.
— Что же вы подумали, когда увидели меня. Говорите, что я изменилась, стала старушкой?
— Невероятно! Вы помолодели на три-четыре года. Взгляните на меня. Мои волосы стали совсем седыми. В Бирме было ужасно. Вы помните, госпожа Такано, в тот вечер вы пытались отговорить меня от поездки. Но они сказали, что мы победим, и я поехал. И мы были разбиты, это было ужасно.
— Вы говорили, что хотели посмотреть Индию. Это удалось?
— Какая там Индия. Об этом не могло быть и речи. Всё, что я делал, так это убегал от врага, не имея ничего даже поесть. Но мне удалось вернуться живым. Даже сейчас мне иногда не верится, что я ещё живой.
Как бы спохватившись, Саэко обратилась к Тосико, который молча наблюдал за их беседой:
— Тоси, закажи пиво.
— О да, — сказал художник со своей обычной наивностью, — угостите меня пивом. Оно сейчас очень дорогое, и мне остаётся только смотреть, как другие пьют. Однако, — сказал он вдруг, — я сейчас начал рисовать.
— Ах, вот как! — Саэко только сейчас вспомнила, что он был художником.
Упомянув о рисовании, Онодзаки возбудился и покраснел как ребёнок. И его уже нельзя было остановить.
— Когда мы в этих адских условиях возвращались из Бирмы, самым тяжёлым для меня было то, что я могу умереть после того, как я начал вновь рисовать. Смешно, я был сосредоточен только на этом, а вокруг умирали люди. Я, как и все, получил ручную гранату, чтобы иметь возможность покончить с собой. Но когда у меня начался приступ малярии, я понял, что могу использовать её, поэтому я выбросил её, решив, что подобные вещи мне не нужны. Я должен вернуться в Японию живым и рисовать. И это я повторял и повторял себе, когда меня трясло от малярии и боль становилась невыносимой. Сейчас, вернувшись, я ещё не могу рисовать очень хорошо, но то, что в то время я вновь и вновь повторял это, спасло меня от рукопожатия со смертью.
— Вся эта история звучит как сплошной кошмар.
— Это верно. Ужасное испытание.
Казалось, что разговор на эту тему исчерпал себя, их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу.
Принесли пиво, и Онодзаки выпил свой стакан одним залпом. В Сингапуре он, бывало, хвастался, что может перепить любого матроса.
— Что ж, война закончилась, и наступило время таких как Онодзаки, не правда ли?
— Время Онодзаки?
— Да, время процветания искусства, литературы…
— Чушь! — он широко раскрыл свои глаза и замахал руками. — Культурная нация? Когда я встречаю людей, которые занимаются подобной болтовнёй, я презираю их. Только политики настолько безответственны, чтобы всё это говорить. Во всяком случае даже великий мастер Кохэй Онодзаки не может прокормить себя своим рисованием. Он даже не признан.
Увидев, что другие музыканты направляются к помосту для оркестра, он ворчливо встал.
— Работа, работа. Извините меня. Если вы задержитесь, я приду, и мы поговорим позднее.
И седовласый художник повернулся к ним своей широкой спиной и направился к помосту за своей гитарой, где уже собрались остальные музыканты. Прожектор освещал его белый костюм, но он выглядел не весёлым, а скорее серьёзным.
— Старый знакомый, тётя Саэко?
Саэко взглянула на красивое улыбающееся личико Тосико и промолчала.
— Почему он говорит такие вещи, когда он всего лишь музыкант в оркестре?
— Какие вещи?
— Называет себя художником! И почему он должен вспоминать о войне — в таком месте, как это?
Саэко возразила:
— Он хороший и честный человек. К тому же он никогда не был солдатом.
Неожиданно Саэко осознала, что в этом светлокожем студенте есть что-то от персонажа пьесы театра Кабуки о старых развратных кварталах. Это как-то подтолкнуло её сразу перейти к осуществлению задуманного ею плана. Из своей сумочки она достала листок бумаги, губную помаду и попыталась что-то написать ей. Но это получилось очень неуклюже, и она попросила у Тосики его авторучку.
— Что вы собираетесь делать?
— Это секрет, — сказала она и, закрывая левой рукой листок бумаги от глаз Тосики, написала: «Я пришлю за вами машину попозже. Пожалуйста, приходите. Я устраиваю приём в вашу честь». И затем она добавила строчку более мелкими иероглифами: «Я обещаю заранее избавиться от моего молодого спутника».
