Махавира - Александр Поехавший
Утром до конца не верилось, что я шёл не на вахтовый автобус, а на вокзал на электричку в сторону Москвы. Психологически стало полегче, но тело было убитым. На казанке в мучительном ожидании поезда я прощался с этим распроклятым местом, населённым гнилыми подонками москалями и их обслугой — региональной лимитой на подсосе за объедки. Патологически нищим членососам и членососкам было всегда мало у себя дома, вот они на вонючих плацкартах и стекались говном туда в усиленных поисках успеха и добивательства. Приехав в Москву, они становились ещё более нищими, чем у себя в Задроченске. Ведь конкуренция там максимально высока. Кому там старенькому было охота, чтобы его сместили или понизили, он же кому только ни лизал зад, как ни изворачивался, чтобы подняться хоть на метр выше над землёй. Это был последний раз, когда я покидал границы Самарской губернии.
Когда возвращался на поезде домой, я на миг припомнил, что про меня полностью забыли. Это оказалось чистейшей спасительной истиной на личном опыте, что нужно всё время заниматься каким-то делом, просто делать что-то, потому что общество не принимает тех, кто сидит в бездеятельном молчании. Обо мне и о подобных мне вспоминали лишь после смерти тела. Стало так легко. Вот так всё было устроено. Они жаждали толпы под невротическим страхом забвения, чтобы удостоверить через толпу свою исключительность, свою особенность.
Они постоянно боялись утратить своё драгоценное маскоподобное лицо ведь они столько времени лепили его имитируя остальных.
Я вернулся в среднюю полосу, в сердце России, в город в центре региона и на свою улицу Центральную. Меня не узнали. На приёме ЛОР сообщил, что ещё несколько дней и я бы впал в кому. Запущенный отит подбирался к ещё более запущенному мозгу. Мне дали направление в областную больничку, где я давно стоял на очереди на операцию по исправлению искривлённой перегородки.
Я слёг в больницу. За день до септопластики меня позвала расписаться в согласии молодая девушка-анестезиолог. По её чрезмерно надменному лицу можно было сразу прочесть, что она была на высоких понтах и на всём том, во что превращают человека лёгкие деньги в большом количестве. Она заявила, что наркоз предполагает тяжёлые последствия в виде тошноты, галлюцинаций и болей в теле. Я кивнул, расписался и сердечно поблагодарил за правдивую информацию о последствиях. Я сказал ей спасибо, встал и стал уходить. Она злобно усмехнулась и воспроизвела это слово, но в другом, унижающем меня тоне. Эта девушка-анестезиолог, она меня возненавидела и ведь было за что.
Я приходил в себя после жёсткого наркоза, будто возвращался с того света. Первым, что я произнёс была Нирвана. Из раскуроченного носа торчали ватки, рот пересох. Я щедро блевал кровью в унитаз, сначала жидкой и свежей, а через некоторое время сгустками. Два дня подряд у меня разрывало мышцы, я ходил, как старик шаркая тапками. Эти телесные страдания и мучения я испытывал только потому, что не заплатил анестезиологу пять тысяч рублей за наркоз для людей. Она впрыснула мне усыпляющую смесь для теплокровных скотин из-за пяти тысяч рублей. Мои соседи по палате, кто дал ей на лапу пять тысяч рублей через пятнадцать минут уже прекрасно себя чувствовали. Её операционный доход на взятках составлял примерно сто тысяч рублей в месяц, если она делилась, а могло бы быть сто пять тысяч рублей. Если не делилась, то могло бы быть и полмиллиона. Пять операций в день по пять тысяч рублей с тела. Эта молодая девушка анестезиолог скомандовала не ухаживать за мной когда меня привезли на каталке. Соседи испугались за меня, потому что я на отходосах стиснул зубы и не хотел дышать. Мужчина азербайджанец большим пальцем надавил на нижнюю челюсть, чтобы она открылась. Он сказал, что жутко испугался за меня, я не производил вдох. В этот момент эта девушка-анестезиолог, кто преднамеренно значительно превысила дозу в назидание остальным новоприбывшим. Она будто почуяла незаслуженную заботу обо мне от посторонних людей. Она вошла в палату и спросила почему они надо мной стояли. Ни у кого из тех кто со мной лежал, ни у тех, кто заплатил и не заплатил не было таких терзаний, как у меня. Она переступила через мой труп из-за пяти тысяч рублей. Эта девушка горячо желала мне мучительной смерти из-за пяти тысяч рублей. Те, кто дали ей пять тысяч рублей, она иногда подходила к ним, была с ними очень приветлива и мила, интересовалась их самочувствием ведь они доставили ей столько счастья и радости. Если такие взятки хапали на безобидной носовой перегородке страшно представить сколько брали в какой-нибудь кардиологии.
Моя нужда быть нужным исчезла подчистую. Если в голову прилетало копьё ностальгии по той или иной девушке, то я просто представлял, как она старательно насасывает хер другому мужику. Его мутные ошмётки спермы стекали с её волос, лица, губ и тут же смывали вместе с собой все полузабытые воспоминания, связанные с этим человеком.
Не дождавшись выписки, я свалил из больнички домой в Октябрьск. В Сызрани один одинокий мужичок продавал советские баяны за сущие гроши. Я сидел у него в гостях, он убедительно демонстрировал каждый инструмент. Перед поездкой пришлось мельком изучить нюансы покупки такого солидного инструмента. Выбор пал на самую качественную чёрную тулу с идеальной компрессией. Этот музыкальный инструмент, как и это лето стали последними.
За дней десять я освоил баян, потому что у меня уже не было проблем с разделением рук. Сразу и бас и мелодия, просто довольно необычное строение и расположение кнопок, а так ничего сложного. Радовало, что вечно идеальные ноты без всяких настроек и танцев с бубнами как с волынками, так и со струнными. Выучил четыре песни: одинокая ветка сирени, тонкая рябина, огней так много золотых и потому что нельзя быть на свете красивой такой.
С достаточным для уличной музыки репертуаром выехал в Самару. Поиграл немного чуть дальше вокзала — у тц журавель. Звук для улицы оказался вполне ничего, не заглушался шумом большого города. Сходил на центрально-историческую улицу, конкурентов не обнаружил, спел и там. Обычно аккордеонисты и баянисты молча играли, но я не такой. По обычаю моё мини-выездное турне по Самаре закончилось на набережной при сгустившейся темноте. Уличное освещение там было, что надо и народ не
