Брет Эллис - Гламорама
— Номер рейса — 511, — говорит Палакон.
9
Мне сказали, что я должен сохранять спокойствие.
Мне сказали, что со мной выйдут на связь на следующий день.
Мне сказали, что я должен вернуться в тот самый дом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане и вести себя так, словно ничего не произошло.
Мне сказали, что впоследствии меня сделают участником программы защиты свидетелей. (Это мне сказали после того, как я упал на пол и забился там в истерике.)
Мне еще раз сказали, что я должен сохранять спокойствие.
И когда я уже совсем был готов им поверить, я вдруг понял, что инспектора Интерпола играет тот же самый актер, который играл клерка из Службы безопасности на «Королеве Елизавете II».
Мне сказали: «Мы выйдем с вами на связь, мистер Вард».
Мне сказали: «За вами будут следить».
— Я знаю, — говорю я загробным голосом.
Поскольку у меня больше не осталось ксанакса, а на улице идет дождь, я направляюсь к «Hфtel Costes», где захожу в кафе и начинаю ждать, всем своим видом изображая задумчивость, пью чай, курю «Кэмел лайте» из пачки, которую кто-то позабыл на соседнем столике, пока в кафе не входит Хлое в компании знаменитой балерины — всемирно известной героинистки, только что вышедшей из нарколечебницы — и человека, называющего себя Aphex Twins, и они принимаются весело болтать с Гриффином Данном, который стоит возле регистрационной стойки, а затем все, кроме Хлое, уходят, и я, словно в трансе, направляюсь к ней, а она тем временем спрашивает, не оставлял ли кто-нибудь сообщений для нее, и тут я набрасываюсь на Хлое, обнимаю ее, в то же время со страхом оглядывая внезапно притихший вестибюль, а затем целую ее в губы и вновь вхожу в ее жизнь, и мы оба при этом плачем. Консьерж из скромности отворачивается в сторону.
Я уже совсем почти успокаиваюсь, но тут вестибюль наполняется явившейся следом за Хлое съемочной группой, и нас просят «повторить это» еще один раз. Один голос кричит «Мотор!», другой кричит «Стоп!». Я перестаю плакать, и мы повторяем всю сцену.
8
Полдень, серебристые облака скользят по небу, а на серый как сталь Париж падает легкий дождь. Сегодня два показа — один в Консьержери и еще один в саду рядом с музеем Родена, и за выход Хлое получит чертову уйму франков, критики злобствуют, подиумы кажутся все длиннее и длиннее, папарацци совсем обнаглели и одновременно стали ужасно невнимательными, девушки носят украшения из костей, птичьих черепов, человеческих зубов, выходят на сцену в окровавленных белых халатах, с флуоресцентными водными пистолетами, шумиха в прессе или полное молчание, одни говорят, что это — последний писк моды, другие говорят, что в жизни не видали ничего банальнее.
Мы заказываем в номер кофейник с кофе, но она не пьет кофе, бутылку красного вина, которого она выпивает только полстакана, пачку сигарет, но она совсем не курит. Проходит час, за ним другой. Цветы, присланные различными дизайнерами, наполняют номер, они имеют самые необычные формы и окраску, так что когда мы не разговариваем друг с другом, мы с удовольствием их разглядываем. Голубь сидит и курлыкает на подоконнике за нашим окном. Сперва мы все время задаемся вопросом: «Что бы это могло значить?» — и импровизируем, делая вид, что у нас имеются друг от друга секреты, которыми мы с удовольствием друг с другом поделимся, но затем нам приходится вновь вернуться к сценарию, и я начинаю вылизывать ее киску, заставляя кончить несколько раз подряд, а затем мы располагаемся так, что я, лежа на боку, трахаю ее в рот, выгибая спину при каждом движении, а она держится руками за мои ягодицы и не отпускает меня, пока я не кончаю два раза, и вот мои губы уже прижаты к устью ее влагалища, а позже она начинает плакать, потому что все это просто невероятно, и она не верит ни одному моему слову, а я бегаю по комнате, ища коробку с гигиеническими салфетками, и тогда она встает, умывается, и мы пытаемся снова заняться любовью. Голова Хлое лежит на подушке. Мы смотрим MTV с отключенным звуком, а затем она говорит, что мне стоит побриться, а я говорю ей, что хочу отрастить бороду, а затем, выдавив улыбку, добавляю, что мне необходимо изменить внешность, и она воспринимает это заявление всерьез, и когда она говорит: «Нет, лучше не надо», что-то начинает приходить в норму, просыпается надежда, и мне начинает казаться, что у нас есть будущее.
Я пытаюсь заснуть, но мне это не удается, потому что я все время вспоминаю, каким образом я очутился здесь, так что я устраиваюсь поближе к Хлое и глажу ее по голове.
— Я думал, если я исчезну, то… то все удастся поправить, — говорю я. — Я потерял… потерял ориентиры, понимаешь, зайка?
Она улыбается невеселой улыбкой.
— Мне нужно было разобраться со своими приоритетами, — нашептываю я. — Привести в порядок голову.
— Для чего?
Я вздыхаю:
— Потому что меня несло… — Я замолкаю, потому что у меня перехватывает дыхание.
— Несло куда? — спрашивает она. — Говори… — просит она.
Я делаю глубокий вздох и тут же сдаюсь.
— Не было никого другого, — шепчу я.
— Тебе просто было нужно привести в порядок голову?
— Да.
— И ты отправился в Париж?
— Да.
— Виктор, в Нью-Йорке полно парков, — говорит она. — Мог бы начать ходить в библиотеку. Мог бы начать гулять.
Сама того не понимая, она рассказывает мне больше, чем думает. У меня пропадает сон.
— Перед тем как я уехал, у меня начало складываться впечатление, что у тебя с Бакстером…
— Нет, — говорит она, не давая мне закончить фразу.
Но больше ничего не добавляет.
— Но ты же могла мне лгать, верно? — неуверенно спрашиваю я.
— Зачем?
Она протягивает руку, чтобы взять с тумбочки сценарий.
— Ладно, все в порядке, — говорю я. — Все зашибись.
— Виктор, — вздыхает она.
— Я так боялся за тебя, Хлое.
— Почему?
— Я думал, что ты снова начала нюхать героин, — говорю я. — Мне показалось, что я увидел кое-что в твоей ванной, там, в Нью-Йорке… а затем я увидел этого типа Тристана — он же дилер? — в твоем подъезде, и, о Боже!.. я совсем свихнулся.
— Виктор…
— Нет, послушай, зайка, тем самым утром после презентации клуба…
— Вот-вот, именно той самой ночью, Виктор, — говорит она, слегка шлепая меня по щеке.
— Зайка, я совсем свихнулся…
— Не надо, тсс, — говорит она. — Я всего лишь купила у него травы на выходные, да и то — немного покурила, а все остальное выбросила.
— Положи это, прошу тебя, зайка, — говорю я, показывая на сценарий, который она держит в другой руке.
Позже.
— Ты не мог справиться с огромным количеством элементарных вещей, Виктор, — говорит она. — У меня всегда было такое ощущение, что ты разыгрываешь меня. Даже когда я знала, что это не так, ощущение все равно сохранялось. Я всегда чувствовала себя случайной гостьей в твоей жизни. Как будто я была лишь одним из пунктов в твоем списке…
— Но, зайка…
— Ты был очень ласков со мной, Виктор, когда мы только познакомились, — говорит она. — А затем ты изменился. — Она делает паузу. — Ты начал обращаться со мной как с последним дерьмом.
Я плачу, прижав лицо к подушке, а затем, подняв голову, я говорю:
— Но, зайка, теперь я стал гораздо более цельным.
— Нет, сейчас ты пугаешь меня еще больше, — говорит она. — Что ты такое несешь? Ты в ужасном состоянии.
— Я просто… просто очень боюсь, — рыдаю я. — Я боюсь снова потерять тебя… и я хочу, чтобы ты это поняла… Я хочу начать все сначала.
Печаль искажает черты ее лица, создается такое впечатление, словно она мучительно пытается что-то вспомнить.
— Мы не можем вернуться назад, — говорит она. — Я серьезно, Виктор.
— А я и не хочу возвращаться назад, — говорю я.
— Элегантный костюм, — вздыхает она. — Пустая болтовня. Модная прическа. Постоянное беспокойство о том, считают ли тебя люди достаточно знаменитым, или достаточно крутым, или в достаточно хорошей форме, или — что там еще? — Она вздыхает, сдается, смотрит на потолок. — Все это не признаки мудрости, Виктор, — говорит она. — Это дурные предзнаменования.
— Ага, — говорю я. — Именно так, зайка… похоже, я обращал слишком много внимания на внешнюю сторону, верно? Я знаю, зайка, я все понял.
— Бывает. — Она пожимает плечами. — Даже раскаяние твое вполне стандартно.
Я снова начинаю плакать. Хлое спрашивает:
— Что с тобой? Она трогает меня за плечо и снова спрашивает: — Что с тобой?
— Но я не могу найти ничего другого… ничего другого, чтобы заполнить пустоту, — говорю я сквозь рыдания.
— Зайка…
— Почему ты просто не взяла и не бросила меня? — рыдаю я.
— Потому что я влюбилась в тебя, — отвечает она.
Мои глаза закрыты, и я слышу, как она шелестит страницами, а затем Хлое берет дыхание и произносит, соблюдая ремарку (тепло, с чувством ):
— Потому что я все еще люблю тебя.
