Александр Шленский - Загон предубойного содержания
— А стихи-то нахер?
— Не нахер, а надо! Раз испанцы читают, значит и ты должен. Чё у тебя, язык отвалится?
— Так то ж бык, а энтот — козёл!
— Да один хрен, обое с рогами и с копытами.
— Ну нафиг, Митяй! Быку стихи читать — ещё туды-сюды. А козлу — впадлу…
— Да не быку, Лёха, и не козлу! Верке своей стихи зачтёшь!
— Её-то зачем в это дело мешать?
— Затем что люди тыщу лет так делали, значит надо! Вон она твоя Верка, сидит в пятом ряду слева, видишь?
— Да вижу, не суетись…
— Ну так скажи ей, чтобы она посля собрания быстро дома в парадное переоделась… Кто там сёдня из водителей — Пашка? Подбросит вас до дома и назад…. Чтоб быстро переоделась, как в театр, и шла с тобой в загон цеха номер один — смотреть, как ты козлу корриду делать будешь. Ну и это… посвящение принимать!
— Какое-такое посвящение?
— Так стихи же, которые ты зачтёшь! Посвящение называется, понял? Да, шампуры чтобы не забыть… чего ещё… Лёха, ты блин со школы хоть какие-нибудь стихи-то помнишь?
— Ну эти… «Мцыри» Лермонтова вроде помню.
— Во, дельно! Вот их Верке и зачитай! Ну, а посля уже тебя учить не надо — сам знаешь что делать. Сам тоже в парадку переоденься, уважь животное. Нормальная жертва всё же, и рога винтом закручены — не хуй собачий… Эх, Лёха, матадор, мля!..
***
В незаметно опустившихся на землю сумерках болезненно дремали овцы. Железный лязг отодвигаемых ворот заставил их вздрогнуть и проснуться. Из ворот, в мертвенных косых лучах люменисцентного света, вышла фигура в комбинезоне с длинным опахалом в руке, прошла коридором и, зайдя в загон, остановилась рядом с Царандоем. Человек фамильярно похлопал козла по боку, потрепал за загривок и протянул на ладони кусок рафинада. Безоаровый козёл с удовольствием схрумкал сахар и довольно почесал рогами шерстистую спину.
— Ну что, работник бородатый? Приступай! — весело сказал рабочий и встал у входа в коридор, помахивая опахалом.
Царандой пятый ака Провокатор весело подмигнул винторогому Цунарефу, многозначительно прокашлялся и громко произнёс:
— Глубокоуважаемые овцы и бараны! Дамы и господа! Пожалуйста, прослушайте объявление! В соответствии с режимом, установленном на нашем предприятии, вы сейчас проследуете в местную столовую, где вас вкусно и сытно накормят. Но не все сразу, а группами по пятьдесят голов. Перед кормлением каждому из вас надо будет пройти в медицинский бокс, где вы будете осмотрены опытным ветеринаром и врачом-диетологом, которые проверят ваше драгоценное здоровье и подберут вам наилучшую диету.
В этот момент подала голос овца, которая недавно яростно отчитывала своего мужа по прошлой жизни, не придавшего никакого значения факту трансформации своей личности в парнокопытное животное. Когда-то он был колченогим бараном, ходившим на работу и в винный магазин на двух ногах, теперь он стоял неподалёку на всех четырёх и точно так же смотрел на протекающую вокруг жизнь тупым, ничего не выражающим взглядом…
— Извините, можно я спрошу? Меня зовут Виолетта Овцехуева. Я недавно узна-а-а-ла, что в наших широтах солнечные лучи содержат недостаточное количество витамина Дэ-э-э-э. Можно попросить вас учесть это при назначении моей диэ-э-э-ты, пожа-а-а-алуйста?
— Кх… Кхм! Да-да-а-а! Непреме-е-е-енно… Ваши пожелания, мадам Овцехуева, будут непременно учтены. Есть ещё вопросы по поводу диеты? Нет вопросов? Тогда разрешите продолжить… Внимание! Перед врачебным осмотром вы должны раздеться донага и сдать на хранение одежду, деньги, ювелирные украшения, а также зубные протезы, выполненные из драгоценных металлов. После врачебного осмотра и посещения столовой вам всё вернут. Те, на кого я сейчас укажу рогами, в составе первой группы последуют за мной. Вопросы есть? Вопросов нет.
— Вот видите, Мелетий Варсонофьевич! — с пафосом обратился давешний баран к своему учёному собеседнику. — Справедливость в конце концов всегда торжествует! Сам Иисус Христос очень давно, где-то за тысячу лет до рождества Христова, высказал такую мысль: "свобода может быть завоевана только в том случае, если право преодолевается властью!"
— Вообще то, дорогие друзья, это был Карл Ясперс, только он высказал нечто совершенно противоположное тому что вы процитировали, — скромно заметил Царандой.
— Надо же! А я всегда считал что эту цитату сказал Фрихдрих Энгельс! — глубокомысленно ответствовал второй интеллигентный баран, занимая своё место в группе обедающих.
— ФриХдрих? — удивился первый баран? — А мне всегда казалось, что его зовут ФриНдрих…
— Имя Фридрих, друзья мои, — это немецкий вариант имени Фредерик, а не гефилте фиш. Не стоит фаршировать его лишними согласными. И умоляю вас — давайте отложим на время философские беседы и скорее поторопимся на обед. У нас сегодня на обед свежая бара… эээ… замечательный обед. Следуйте за мной, дамы и господа, следуйте за мной!
— Очень жаль, очень жаль… — рассеянно помотал бараньей головой потомственный интеллигент. — А всё же как чудесно звучит имя Фрихдрих. Хоть маршируй под него: Фрих! Дрих! Фрих! Дрих!
— Фрих! Дрих!
— Фрих! Дрих! — дружно подхватила маршевый ритм сформированная колонна и бодро двинулась за свои новым вождём по направлению к убойному цеху.
— Фрих! Дрих!
— Фрих! Дрих!
Казалось, в воздухе зазвучала невидимая военная флейта и барабан, хотя ни флейты ни, тем более, барабана нигде не было. Царандой неторопливо провёл небольшую процессию в коридор, мимо улыбающегося человека, всё так же помахивающего опахалом, и звонко цокая копытцами по бетону в такт общему ритму, пошёл вглубь коридора. Лишь замыкающий процессию молодой баран выпал из ритма. Он шёл, покачивая в экстазе курчавой головой, и вдохновенно декламировал стихи, пришедшие на ум откуда-то из прошлой жизни:
В человеческом организмедевяносто процентов воды,как, наверное, в Паганини,девяносто процентов любви.Даже если — как исключение —вас растаптывает толпа,в человеческом назначении —девяносто процентов добра!
Шествие миновало ворота и скрылось внутри цеха. Рабочий дал ещё один кусок сахару быстро вернувшемуся Царандою и с грохотом закрыл ворота, из которых уже доносились короткие изумлённые вопли забиваемых животных, заглушаемые криками "Фрих! Дрих!".
— Вот видите, как всё просто, дорогой Цунареф? — весело сказал проводник. — Народу всё равно, что кричать — "Зиг хайль!" или "Фрих дрих!". Интеллигенция всегда подскажет нужные слова, на то она и интеллигенция. А для вождя главное — заставить народ маршировать под эти слова и указать направление движения.
Винторогий козёл лежал на соломе, закрыв глаза, и не отвечал.
— Полноте вам, уважаемый! — Я же знаю, что вы не спите! Не желаете удостоить меня ответом?
Цунареф всё так же лежал, не шевелясь.
— Разве я не говорил вам, что я невольный соучастник этих убийств?
— Это правда… — нарушил наконец молчание винторогий патриарх. — Вы говорили. Но вы забыли упомянуть, что в неволе вас удерживает главным образом сахар из спецпайка.
— Я ещё упомянул, что в прошлой жизни мне нанесли неизгладимую душевную травму.
— Да, вы рассказывали, как вас убивали.
— Обстоятельства моего убийства убедили меня, что не всякая бескомпромиссность одинаково полезна.
— И поэтому в нынешней парнокопытной жизни вы решили заключить сделку с собственной совестью?
— От которой у меня осталась неизбывная горечь. Сахар из моего спецпайка может лишь чуть-чуть её подсластить, да и то ненадолго…
— Я понял вас, любезный Царандой. Пожалуйста, обещайте мне одну вещь.
— Постараюсь, но это зависит… Сами понимаете, я на службе.
— Понимаю. Но я прошу совсем уж о малом. Когда придёт моя очередь идти… хм… в столовую, не сопровождайте меня. Я пойду сам. Будьте уверены, по дороге не заблужусь.
— Вы совершенно зря об этом просите, дорогой Цунареф. Мне кажется, что вам у нас уготована совсем иная участь.
— Какая именно?
— Я не могу сказать точно, но интуиция мне подсказывает, что до «столовой» вы дойти не успеете.
***
В конференц-зале бухгалтерша Вера сидела в пятом ряду слева, сурово поджав губы, и думала о том, как она сегодня вечером опять будет смотреть в глаза мужа, изо дня в день пугающие своей чёрной нездешней пустотой. Забойщик Алексей Иванович Крохалев никогда не был груб с женой. Не был он с ней и ласков, но всегда был вежлив и уважителен, за все двенадцать лет совместной жизни не побил ни разу, на восьмое марта неизменно дарил ей торт с шампанским и букет дорогих цветов, а на день рождения вывозил её в город, в магазин за обновкой. В последний год муж начал сильно обижаться на Веру за то, что у неё появилась привычка закрывать от него плечи и грудь ночной рубашкой, даже в моменты интимной близости. Всегда мягкая и уступчивая, Вера вцеплялась мёртвой хваткой в ткань ночнушки, натягивая её на себя и закрывая лилово-чёрные пятна, оставляемые каждую ночь железными пальцами мужа, когда он, бормоча во сне что-то невнятное, вцеплялся в её тело с такой силой, что она с трудом удерживалась, чтобы не закричать от боли.
