Александр Дым - Насилие. ру
2. Предреволюционный и советский периоды
Массовые драки в городах нашли свое отражение в литературе. Лев Кассиль так описывает те времена в повести «Кондуит и Швамбрания»:
«И вот великовозрастные сыны этой степной вольницы, хуторские дикари, дюжие хлопцы, были засажены за парты Покровской гимназии, острижены «под три нуля», вписаны в кондуит, затянуты в форменные блузы.
Трудно, почти невозможно описать все, что творилось в Покровской гимназии. Дрались постоянно. Дрались парами и поклассно. Отрывали совершенно на нет полы шинелей. Ломали пальцы о чужие скулы. Дрались коньками, ранцами, свинчатками, проламывали черепа. Старшеклассники (о, эти господствующие классы!) дрались с нами, первоклассниками. Возьмут, бывало, маленьких за ноги и лупят друг друга нашими головами. Впрочем, были такие первоклассники, что от них бегали самые здоровые восьмиклассники.
Меня били редко: боялись убить. Я был очень маленький. Все-таки раза три случайно валялся без сознания.
На пустырях играли в особый «футбол» вывернутыми телеграфными столбами и тумбами. Столб надо было ногами перекатить через неприятельскую черту.
Часто столб катился по упавшим игрокам, давя их и калеча».
«В сентябре на главной аллее гимназисты затеяли с парнями драку.
Пятиклассник Ванька Махась гулял с гимназисткой. Сидящие на скамейке парни с Бережной улицы стали «зарываться».
— Эй, сизяк! Ты с нашей улицы девчонок не замай.
Махась отвел гимназистку к фонтану. Сказал:
— Я извиняюсь. Одну секунду. Я в два счета.
Потом вернулся на аллею, подошел к парню и молча ударил. Парень слетел со скамейки на проволоку, огораживающую аллею. И сейчас же вся аллея покатилась в одной общей, сплошной драке. Дрались молча, потому что на соседней аллее сидели преподаватели. Парни тоже понимали это и считали нечестным кричать и тем подводить противников.
Проходившие сторожа разняли дерущихся. Появление-Цап-Царапыча окончательно прекратило побоище».
Страсти в городской и сельской средах подогревал не только алкоголь, но и пропаганда народников и революционеров. Все более радикальная, она внушала горячим молодым людям мысль о том, что все проблемы можно решить путем насилия.
Несмотря на то, что с каждым годом количество хулиганских выходок на улицах городов росло, власть упорно не хотела видеть в этом тревожный социальный сигнал. Ее больше беспокоили интеллигенты-революционеры, чьи выходки были куда опасней для самодержавия, чем пьяный дебош в кабаке или избиение мороженщика за то, что тот отказался дать мороженое в долг. На такого рода «развлечения» смотрели сквозь пальцы: пусть народ тешится, лишь бы не убивал и не покушался на власть.
Немалое влияние на рост хулиганства оказала революция 1905 года. «Она вызвала озорников-хулиганов на улицу как своих пособников разрушения, и они, почуяв свободу в смысле свободы озорства и безнаказанности его, стали проявлять себя, как звери, вкусившие крови, открыто, во всей полноте своей порочной натуры, разными преступными выступлениями», — писал современник.
Во время революции стало очевидно, что власть не в состоянии справиться с разгулом хулиганства. Уличные «баловники, пакостники и мучители, зачинщики, запевалы и соблазненные подражатели» почувствовали безнаказанность и продолжали активно ею пользоваться и после первой революции. Официальный правительственный орган «Журнал Министерства юстиции» в 1913 году бил тревогу, рисуя мрачную картину: «Со всех концов России, от Архангельска до Ялты, от Владивостока до Петербурга, в центры летят сообщения об ужасах нового массового безмотивного преступления… Деревни охвачены ужасом, города в тревоге».
В годы перед Первой мировой войной получили повсеместное распространение хулиганские шайки. В одном Петербурге было пять крупных группировок: «владимирцы», «песковцы», «вознесенцы», «рощинцы» и «гайдовцы». Все они имели свои отличительные знаки. У «рощинцев» картуз был залихватски надвинут на левое ухо, у «гайдовцев» — на правое. У первых было красное кашне, у вторых — синее.
Эти шайки были мало похожи на те толпы голытьбы, которые бесцельно шатались по городам в конце XIX века. Их отличала строгая организация со своей иерархией, общей кассой, судом и кодексом.
Как писал «Журнал Министерства юстиции», уделом этих шаек было «праздношатайство днем и ночью с пением нецензурных песен и сквернословием, бросанием камней в окна, причинение домашним животным напрасных мучений, оказание неуважения родительской власти, администрации, духовенству; приставание к женщинам, мазание ворот дегтем, избиение прохожих на улице, требование у них денег на водку с угрозами избить, вторжение в дома с требованием денег на водку, драки; истребление имущества, даже с поджогом, вырывание с корнем деревьев, цветов и овощей без использования их, мелкое воровство, растаскивание по бревнам срубов, приготовленных для постройки». Кроме того, они «отправляли естественные надобности среди публики, появлялись голыми, бросали в глаза нюхательного табаку, тушили свет в общественных местах, устраивали ложный вызов пожарных, срывали плакаты, портили памятники, ломали почтовые ящики, подпиливали телеграфные столбы…»
Особым масштабом и жестокостью отличались разборки шпаны в столице того времени, старом Петербурге.
«Бич Петербурга начала века — хулиганы. До этого уличных безобразников в Питере именовали башибузуками, по названию турецких иррегулярных частей, знаменитых своими зверствами на Балканах. Позже появляется французское словцо «апаш». Не один из номеров «Петербургского листка» не обходился без рубрики «Проделки апашей» — так называли иногда столичных буянов по аналогии с парижскими. Термин «апаш», однако, не прижился. В обиход вошел англо-саксонский аналог — хулиган. Хулиганство — преступление, не имеющее цели: оскорбление, избиение или убийство чаще всего совершенно незнакомого человека. Сам термин к тому времени еще нов и моден. Он импортирован из викторианской Англии, где печальную славу приобрели злодейства неких братьев Hooligan.
Опасный город
Статистика преступности в Петербурге была пугающей — в 1900 году в Петербургском окружном суде в убийстве обвинялись 227 подсудимых, в разбое — 427, нанесении телесных повреждений — 1171, изнасиловании — 182, краже — 2197 подсудимых. В 1913 году перед судом предстали 794 убийцы, 1328 разбойников, 929 опасных драчунов, 338 насильников и 6073 вора. Но и на этом фоне рост хулиганства — беспричинных преступлений — поражал: за тринадцать лет число хулиганов выросло почти в четыре раза: с 2512 до 9512. В 1910 году в Петербурге (население около 2 миллионов человек) произошло 510 убийств, 989 случаев разбойного нападения, 4245 краж, 46 690 случаев мелкого хулиганства — больше, чем в какой-либо другой европейской столице. И динамика была, что называется, положительной. Число убийств, например, за первые десять лет века увеличилось в три раза, и большая часть из них была безмотивна.
К тому же из всех столиц Европы Петербург был самым пьяным городом. Недаром Достоевский хотел назвать свой ненаписанный роман из жизни Петербурга «Пьяненькие». Ежегодно в полицию попадал за пьянство каждый из 23 жителей. В Берлине — один из 315, в Париже за десять лет вытрезвлялось в полиции 1415 человек. В то же время в одной Спасской части Петербурга с 1905 по 1910 годы принудительному вытрезвлению подверглись 47 785 человек. В среднем петербуржец выпивал полтора ведра водки в год. Больше всего пили на рабочих окраинах и вокруг рынков.
В Петербурге водку продавали в сотнях казенных ренсковых погребов (распивочно и на вынос) и в не меньшем количестве трактиров с продажей крепких напитков. Самыми пьяными улицами города считались Щербаков, Апраксин и Спасский переулки, на каждом из которых выпить можно было в десятках разнообразных заведений, которые были заполнены клиентами с утра и до поздней ночи.
Еще один бич столицы — беспризорность. Множество детей использовались преступными синдикатами как сборщики милостыни, проститутки, воры. Как и сейчас, существовали целые нищенские бригады, использовавшие детей для вымогательства денег у сердобольных горожан. В Себежском уезде Витебской губернии существовал специальный нищенский промысел — целые села отправлялись в столицу вместе с детьми, чтобы зарабатывать попрошайничеством. Десятки тысяч детей на окраинах оставались на весь день без присмотра родителей. У многих не было отцов, матери работали по тогдашним правилам по 10–12 часов на фабриках, в прачечных или в услужении.
В начале века на заводах начинают появляться поточные линии, при которых квалификация рабочего не играет той роли, что раньше. Поэтому все больше женщин находят места в промышленности. В результате семьи на Выборгской стороне, за Невской и Нарвской заставами, где работают оба родителя, были уже не редкость.
