Кристофер Ишервуд - Одинокий мужчина
— Может, приятель Лоис и не видел Бога, — вдруг говорит Кенни. — То есть, может он сам себя обманывает. Приняв дозу, он очень быстро отключился. Потом три месяца провел на лечении. Он рассказывал Лоис, что в отключке превратился в черта и мог гасить звезды. Да я серьезно! Что он гасил их по семь штук за раз. Но при этом жутко боялся полиции. Потому что у них есть особый агрегат, чтобы ловить и уничтожать чертей. Называется МО-машина. МО — это ОМ наоборот, ну, знаете, так индусы называют Бога.
— Если полицейские уничтожает чертей, значит они ангелы, верно? Что же, в этом есть смысл. Заведение, где полицейские превращаются в ангелов, может быть только сумасшедшим домом.
Кенни еще смеется над его шуткой, когда они входят в книжный магазин. Ему нужна точилка для карандашей. Вот они лежат рядами, в корпусах из разноцветной пластмассы. Красные, зеленые, синие и желтые. Кенни берет красную.
— Что вы хотели купить, Сэр?
— В общем-то, ничего.
— Хотите сказать, что пришли сюда просто за компанию?
— Именно. Почему бы нет?
Похоже, Кенни искренне удивлен и польщен.
— Тогда, думаю, вы заслуживаете приз! Выбирайте, Сэр. За мой счет.
— О-о, но… ладно, спасибо!
Джордж даже чуть краснеет. Словно ему преподнесли розу. Он берет желтую точилку. Кенни усмехается.
— Я вроде ждал, что вы возьмете синюю.
— Почему?
— Разве не синий цвет духовности?
— А я жажду духовности? И почему вы взяли красную?
— Что означает красный?
— Ярость, похоть.
— Шутите?
Они молчат, улыбаясь почти интимно. Джордж чувствует, даже если двусмысленность не самый удачный путь к взаимопониманию, все равно, взаимо-не-понимание, готовность противоречить — своего рода тоже вид близости. Кенни расплачивается за точилки, мимолетным почтительным жестом прощается:
— Увидимся.
И уходит прочь. Джордж медлит в магазине несколько минут, чтобы не казалось, будто он его преследует.
ЕСЛИ прием пищи считать священнодействием, тогда столовая кафедры сравнима с самым аскетичным из домов собраний квакеров. Никаких поблажек во имя создания уютной, возбуждающий аппетит обстановки единения. Это анти-ресторан. Слишком стерильные столы из хрома и пластика, слишком опрятные бурые металлические контейнеры для использованной бумажной посуды и салфеток; а если сравнивать с шумом студенческой столовой, здесь слишком тихо. Тишина тут безжизненная, стеснительная, неуклюжая. Нет даже чего-то подавляющего или впечатляющего, вроде высоких подиумов Оксфорда или Кембриджа, где обедают почтенные знаменитости. Здесь почти все сравнительно молоды; Джордж один из старейших.
Боже, как грустно, так грустно видеть на их лицах, особенно на молодых лицах, этот мрачный, подавленный взгляд. Они настолько недовольны жизнью? Конечно, им мало платят. Конечно, здесь нет никаких материальных перспектив. И конечно, равна нулю вероятность сойтись с сильными мира сего. Но разве общение со студентами, пока еще на три четверти полными жизни — не компенсация? Приносить пользу здесь, а не заваливать потребителей грудами ненужного барахла? Неужели принадлежность к одной из немногих не погрязших в продажности профессии в этой стране — ровным счетом ничего не значит?
Для этих унылых лиц очевидно нет. Многие бы ушли, если бы решились. Но они для этого учились, теперь тянут лямку. Они израсходовали то время, когда надо было учиться врать, хитрить и хапать. Исключили себя из большинства — маклеров, спекулянтов, толкачей — обретая сухие, сомнительных достоинств знания; сомнительные для маклеров — они без них обходятся. Маклеру подавай материальный результат этих знаний. Они простаки, профессура эта, скажет он. Какой смысл в знаниях, если из них нельзя делать деньги? И наши унылые отчасти согласятся с этим, слегка стыдясь того, что не крутые и не прожженные.
Джордж идет к залу обслуживания. На стойке дымящиеся чаны, откуда официантка накладывает жаркое, овощи или суп. Можно взять салат, фруктовый пирог, или странное, жутковатого вида желе с изумрудно-зелеными прожилками. Вот на это желеобразное, словно загипнотизированный аквариумной рептилией, глядит Грант Лефану, молодой преподаватель физики, увлекающийся поэзией. Грант не из унылых, не из тех, кто сдается; Джорджу он пожалуй что нравится. Он невысок и тонок, очки; дурная улыбка истинного интеллектуала обнажает крупные зубы. Его легко представить террористом царской России, лет сто тому назад. Случись так, он мог стать фанатичным борцом за идею, без колебаний применяющим теорию на практике. Речи за полночь бледных фанатов, анархистов-студентов с горящими глазами, под чаек и сигареты при запертых дверях наутро обернутся броском бомбы под горделивые лозунги юного идеалиста-практика. А затем его, блаженного, хватают и волокут в застенки, под пули карательного отряда. На лице у Гранта часто блуждает странная, почти смущенная улыбка, когда ему случается излагать свои взгляды необдуманно — как если бы вечный молчун вдруг в отчаянии выкрикнул что-то во весь голос.
Между прочим, недавно Грант совершил небольшое геройство. Выступил как свидетель защиты в суде по делу одного книготорговца, обвиненного в продаже знаменитой порнографии времен двадцатых годов. Раньше эта продукция была в ходу только в странах романских культур, но теперь, после нескольких пробных подходов, пытается закрепиться и среди американских юнцов. (Он не вполне уверен, что именно эту книжку он и сам читал в поездке в Париж в юные годы. Но точно помнит, как ее, или подобную, он зашвырнул в мусорный бак на описании жаркой сцены совокупления. Не по причине недостатка широты взглядов, конечно, пусть себе пишут о гетеросексуалах, если хотят, а те, кому надо, пусть это читают. Но все же это смертельно скучно, и, откровенно говоря, немного безвкусно. Разве современные авторы уже не могут писать на такие старые добрые темы, как, например, парни?)
Героизм Гранта Лефану в данном случае заключается в защите книги с риском свернуть на этом свою академическую шею. Потому что один важный и почтенный член преподавательского состава колледжа Сан-Томас уже выступал в качестве свидетеля обвинения, и поклялся в том, что это грязная, дегенеративная и опасная книга. Когда призванный к ответу Грант был допрошен обвинителем, он со смущенной улыбкой заявил, что имеет мнение, отличное от выводов его коллеги. После ряда поощрений и троекратного призыва изложить оное, он выпалил, что не книга, но ее обвинители заслуживают тех трех вышепоименованных эпитетов. Что еще хуже, один из местных журналистов либерального толка жизнерадостно расписал это дело, выставив почтенного преподавателя старым отсталым козлом, Гранта — славным поборником гражданских свобод, а его высказывание в суде — личным коллеге оскорблением. Так что еще вопрос, останется ли Грант при своей должности до конца учебного года.
Грант приписывает Джорджа к своим соратникам по ниспровержению, только это вряд ли заслуженный им комплимент, поскольку, имея солидный возраст, общепризнанное право изображать британского эксцентрика, а на самый крайний случай и некоторый личный капитал, он может позволить себе высказывать в кампусе какие угодно мысли. В то время как бедняга Грант вместо капитала обзавелся женой и тремя опрометчиво произведенными на свет детишками.
— Что новенького? — спрашивает его Джордж, имея в виду очередные шаги Неприятеля.
— Слышали про курсы для студентов-полицейских? Специальный человек из Вашингтона будет рассказывать им сегодня про двадцать способов распознавания комми.
— Шутите!
— Хотите сходить? Будет случай задать пару неприятных вопросов.
— В котором часу?
— В четыре-тридцать.
— Не смогу. Через час мне надо быть в городе.
— Очень жаль.
— Очень жаль, — с облегчением соглашается Джордж.
Вообще-то он не уверен, что в этом случае его храбрость испытывают всерьез. Грант уже не раз таким же полушутливым тоном предлагал сорвать собрание Общества Джона Берча, или раскурить косячок в черных кварталах Уоттса с лучшим из безвестных поэтов Америки, и даже пойти на встречу с деятелем черного мусульманского движения. Джордж не верит, что Грант его испытывает. Сам Грант, скорее всего, нечто эдакое периодически проделывает, и ему в голову не приходит, что Джордж боится. Возможно он полагает, что Джордж избегает подобных вылазок из опасения умереть от скуки.
Пока они перемещаются вдоль стойки, ограничившись в итоге лишь кофе и салатами — Джорджа заботит его вес, аппетит Гранта под стать его худобе — Грант рассказывает, как знакомые спецы из одной компьютерной фирмы убеждали его, что начала войны бояться не стоит, поскольку людей для управления страной выживет предостаточно — то есть людей при деньгах и возможностях. Которые могут себе позволить убежища получше, чем те дырявые убийственные ловушки, что жулики нынче впаривают всем за бесценок. Господа эксперты говорят: если будете строить убежище, наймите как минимум трех разных подрядчиков, чтобы никто не понял, что именно строится, поскольку если пойдет слух, что ваше убежище лучше, то при первой же тревоге вас будут осаждать толпы. По той же причине, если быть реалистами, следует обзавестись автоматическим оружием — сентиментальничать будет некогда.
