Чарльз Буковски - Юг без признаков севера
Когда Гарри слез, забрался Билл. Гарри смотрел. Вот так. Так было во всем мире.
Когда входит армия завоевателей, берут женщин. Они с Биллом были армией завоевателей.
Билл слез.
– Блядь, а хорошо было.
– Слушай, Билл, давай не будем ее убивать.
– Она настучит. Она свидетель.
– Если мы ее пощадим, она не настучит. Так будет честно.
– Настучит. Я знаю человеческую природу. Настучит потом.
– Почему бы ей не настучать на людей, которые сделали то, что мы сделали?
– Вот это я и имею в виду, – ответил Билл, – так зачем позволять ей?
– Давай у нее спросим. Давай с ней поговорим. Давай спросим, что она думает.
– Я знаю, что она думает. Я сейчас ее убью.
– Пожалуйста, не надо, Билл. Давай порядочно все оставим.
– Порядочно оставим? Сейчас? Слишком поздно. Если б ты остался мужчиной и свою глупую письку куда не надо не совал…
– Не убивай ее, Билл, я не… могу…
– Отвернись.
– Билл, прошу тебя…
– Я сказал, отвернись, мать твою!
Гарри отвернулся. Казалось, не раздалось ни звука. Прошло несколько минут.
– Билл, ты уже все?
– Все. Повернись и посмотри.
– Мне не хочется. Пойдем. Пошли отсюда.
Они вылезли через то же самое окно. Ночь стала еще холоднее. Они прошли вдоль темной стороны дома и пролезли через живую ограду.
– Билл?
– Ну?
– Мне уже лучше, как ничего и не было.
– Было.
Они пошли обратно к автобусной остановке. По ночам автобусы ходили реже, может, придется целый час ждать. Они стояли на остановке и осматривали друг друга: нет ли где крови, – и странно, но крови нигде не было. Поэтому они свернули пару самокруток и закурили.
Внезапно Билл выплюнул свою.
– Ч-черт! Ах, проклятье!
– Что такое, Билл?
– Мы забыли забрать его бумажник!
– Ох, ебаный в рот, – сказал Гарри.
Мужчина
Джордж лежал у себя в трейлере, растянувшись на спине, и смотрел маленький переносной телевизор. Тарелки после обеда стояли немытые, после завтрака – тоже, ему давно нужно было побриться, а пепел с самокрутки падал ему на майку. Часть его еще тлела. Иногда тлеющий пепел падал мимо майки и прижигал кожу – тогда он чертыхался и смахивал его.
В дверь трейлера постучали. Он медленно поднялся на ноги и открыл. Это была Констанс. У нее в кульке лежала непочатая квинта виски.
– Джордж, я ушла от этого сукина сына, не могу выносить этого сукина сына больше.
– Садись.
Джордж открыл бутылку, достал два стакана, налил в каждый на треть вискача, на две трети – воды. Сел на постель рядом с Констанс. Она вытащила из ридикюля сигарету и зажгла ее. Она была пьяна, и руки у нее дрожали.
– Его чертовы деньги я тоже забрала. Я забрала все его проклятые деньги и отвалила, пока он был на работе. Ты себе не представляешь, как я страдала с этим сукиным сыном.
– Дай курнуть, – попросил Джордж.
Она протянула ему сигаретку, и, когда она склонилась чуть ближе, Джордж обхватил ее рукой, придвинул к себе и поцеловал.
– Ах ты сукин сын, – сказала она, – я по тебе скучала.
– Я скучал по твоим ножкам, Конни. Я в самом деле скучал по твоим хорошеньким ножкам.
– Тебе они до сих пор нравятся?
– Только гляну – и в жар бросает.
– У меня никогда не получалось с парнями из колледжа, – сказала Конни. – Слишком мягкотелые, хиляги. А этот дом в чистоте держал. Джордж, это как с горничной жить. Он все делал сам. Нигде ни пятнышка. Можно баранье рагу хоть прямо из сортира лопать. Живой антисептик, вот какой он был.
– Пей. Полегчает.
– И любовью заниматься тоже не умел.
– Ты имеешь в виду – не вставало?
– Ох, нет, вставало. Вставало постоянно. Но он не знал, как тетку осчастливить, понимаешь? Он не знал, что нужно делать. Все эти деньги, все это образование – и псу под хвост.
– Жалко, что у меня нет образования.
– Тебе и не нужно. У тебя есть все, что тебе надо, Джордж.
– Я просто двоечник. Все эти говенные работы.
– Я же сказала: у тебя есть все, что нужно, Джордж. Ты знаешь, как сделать, чтобы женщина была счастлива.
– Н-да?
– Да. А еще знаешь что? Его мамочка вокруг тусовалась! Его мамочка! Два-три раза в неделю приходила. И сидела. На меня таращилась, типа, я ей нравлюсь, а сама все время обращалась со мной так, будто я девка гулящая. Типа я большая гадкая потаскуха, которая у нее сыночка украла! Ее Уолтера драгоценного! Х-хосподи!
Какая срань!
– Пей, Конни.
Джордж уже допил. Он подождал, пока допьет Конни, взял у нее стакан, наполнил оба.
– Утверждал, что меня любит. А я говорила: “Посмотри на мою пизду, Уолтер!” А он не хотел смотреть на мою пизду. Он говорил: “Я не хочу смотреть на эту вещь.”
Эту вещь! Вот как он ее называл! Ты ведь моей пизды не боишься, а, Джордж?
– Она меня еще ни разу не укусила.
– Зато ты ее кусал, ты ее грыз, правда, Джордж?
– Полагаю, что да.
– И лизал ее, и сосал ее?
– Полагаю.
– Ты чертовски хорошо знаешь, Джордж, что ты с ней делал.
– Ты сколько денег прихватила?
– Шестьсот долларов.
– Мне не нравятся люди, которые грабят других людей, Конни.
– Именно поэтому ты – посудомойка ебаная. Ты честный. А он – такая жопа, Джордж.
Эти деньги он себе может позволить, а я их заслужила… и он, и эта его мамочка, и его любовь, его материнская любовь, его чистенькие маленькие тазики, и сортиры, и мешки для мусора, и новые машины, и освежители дыхания, и лосьоны после бритья, и его маленькие эрекции, и его драгоценная любовь. Все ради него самого, ты понимаешь, ради себя! А ты знаешь, чего хочется женщине, Джордж…
– Спасибо за виски, Конни. Дай-ка мне еще сигаретку.
Джордж снова наполнил стаканы.
– Я скучал по твоим ногам, Конни. Я действительно скучал по этим ногам. Мне нравится, как ты носишь свои каблуки. Они меня с ума сводят. Все современные женщины не знают, что они теряют. Высокие каблуки придают форму икрам, бедрам, заднице; от них появляется ритм в походке. Меня это по-настоящему заводит!
– Ты говоришь, как поэт, Джордж. Иногда у тебя это действительно получается. Ты просто чертовская посудомойка.
– Знаешь, чего мне в самом деле хочется?
– Чего?
– Мне хочется отхлестать тебя ремнем по ногам, по заднице, по бедрам. Мне хочется, чтобы ты трепетала и плакала, а когда ты затрепещешь и заплачешь, я тебе засажу в чистой любви.
– Я так не хочу, Джордж. Ты раньше никогда так не разговаривал. Ты со мной всегда обходился правильно.
– Задери платье повыше.
– Что?
– Задери платье повыше, я хочу больше видеть твои ноги.
– Тебе мои ноги ведь нравятся, правда, Джордж?
– Пускай на них свет прольется!
Констанс поддернула платье.
– Господи Иисусе черт, – вымолвил Джордж.
– Тебе нравятся мои ноги?
– Я обожаю твои ноги!
Джордж перегнулся через кровать и жестко залепил Констанс пощечину. Сигарета выскочила у нее изо рта.
– Зачем ты это сделал?
– Ты ебла Уолтера! Ты ебла Уолтера!
– Так и что с того, к чертовой матери?
– А то, что задирай платье!
– Нет!
– Делай, что говорю!
Джордж вмазал ей еще раз, сильнее. Констанс задрала юбку.
– Только до трусиков! – заорал Джордж. – Мне не очень хочется видеть трусики!
– Господи, Джордж, что с тобой произошло?
– Ты еблась с Уолтером!
– Джордж, клянусь, ты спятил. Я хочу уйти. Выпусти меня отсюда, Джордж!
– Не двигайся, а то я тебя убью!
– Ты меня убьешь?
– Ей-Богу, убью!
Джордж поднялся и нацедил себе полный стакан неразбавленного вискача, выпил и сел рядом с Констанс. Вынул изо рта сигарету и приложил ей к запястью. Она завопила. Он подержал бычок некоторое время, твердо, затем убрал.
– Я – мужик, малышка, ты это понимаешь?
– Я знаю, что ты мужик, Джордж.
– Вот, погляди на мои мышцы! – Джордж встал и напряг обе руки. Красиво, а, малышка? Посмотри на этот мускул! Пощупай! Пощупай!
Констанс потрогала его за одну руку. Потом – за другую.
– Да, у тебя прекрасное тело, Джордж.
– Я мужик. Я посудомойка, но я – мужик, настоящий мужик.
– Я это знаю, Джордж.
– Я не как этот твой дохляк сраный, которого ты бросила.
– Я знаю.
– Я и петь могу. Тебе надо послушать мой голос.
Констанс сидела на месте. Джордж запел. Он спел “Реку Старика”. Затем спел “Никто Не Узнает Всех Бед, Что Я Видел”. Он спел “Сент-Луисский Блюз”. Он спел “Боже, Благослови Америку”, несколько раз запинаясь и хохоча. Потом сел рядом с Констанс. Сказал:
– Конни, у тебя прекрасные ноги. – Попросил у нее еще одну сигарету. Выкурил ее, выпил еще два стакана, положил голову на ноги Конни, щекой к чулкам, на колени и сказал: – Конни, я, наверное, никуда не гожусь, наверное, я сумасшедший, прости, что ударил тебя, прости, что обжег тебя сигаретой.
