Халлдор Лакснесс - Салка Валка
— Пароход приходит сегодня утром и уходит вечером, — сказала она безразличным голосом, как будто комната, в которой они любили друг друга, вдруг превратилась в пароходную контору. — Вот пятьсот крон, недостающие тебе, и еще сорок. Это все, что у меня есть.
— Что ты говоришь? — спросил он, окончательно проснувшись.
— Бумажки, которых тебе недоставало для того, чтобы перебраться в страну за голубыми горами… — и она усмехнулась без рисовки, словно декламируя давно заученное стихотворение.
— Ты не в своем уме, Салка. — Он приподнялся на локте, удивленно глядя на нее. — Я давно отказался от мысли уехать. Я остаюсь с тобой.
— Нет, ты уедешь, дорогой. Это будет единственно разумным поступком. Это единственное, о чем я тебя прошу.
— На твои последние гроши! Нет, ты же сама видишь, как несуразна твоя просьба. Это нелепость.
— Ты это сделаешь ради меня.
— С тобой что-то неладно.
— Теперь моя главная задача — заставить тебя уехать… сегодня. Так надо… Ты уедешь, пока не наступила зима.
Он молчал. Продолжая одеваться, она сказала:
— В конце концов, счастье — это хорошая погода, лучше, чем у нас здесь, хороший дом, красивая мебель и друзья, которые красивее и образованнее, чем я. Должно быть, ты был прав, когда твердил, что нельзя осуществить людскую мечту о счастье до тех пор, пока не улучшатся условия жизни.
— Салка, я никогда в жизни так отчетливо не представлял себе, как в последние дни и ночи, что если я тебя покину, то погублю себя. А что будет с тобой? Нет, ты, наверное, шутишь, Салка?
— Не думай обо мне, Арнальдур, ничего со мной не случится. Я не из тех, кому жизнь сулила так называемое счастье. Я появилась на свет по несчастной случайности или по неосторожности, как ты однажды сказал, потому что моя мать не умела регулировать деторождение и не имела денег, чтобы избавиться от меня вовремя. Вот как я появилась на свет, Арнальдур. А сейчас у меня есть ты, я могу наблюдать за твоими движениями, гладить твою красивую голову, и это — высшее счастье, которое судьба вовсе и не предназначала для меня. В моей жизни это неожиданная удача в цепи постоянных неудач. А сейчас я прошу тебя дать мне возможность попрощаться с тобой, как с дорогим умирающим другом. Ты уезжаешь в красивую солнечную страну, я остаюсь, как выброшенный на берег обломок кораблекрушения, такая, какой я была раньше.
Он хотел привлечь ее к себе, взять за руку, но она вдруг стала холодной, бесстрастной. Она не наклонилась к нему и не поцеловала его. Он уткнулся лицом в подушку без слов, не в силах даже плакать.
Когда стали сгущаться сумерки, она вместе с ним вошла в лодку. Они сели рядом на носу, все смотрели на них и перешептывались.
— Похоже, что будет качка, — сказал он.
— Воды в фьорде всегда неспокойны, — заметила она.
— Прошлой ночью в горах выпал снег, — сказал он.
— Да, это первый снег.
Она посмотрела на его краги, которые сегодня собственноручно начистила, и спросила:
— Ты не забыл взять гуталин?
— Нет.
— Ты уверен, что все взял? А ты захватил ту иностранную книгу, которую позавчера положил в мой ящик?
— Нет, она осталась. Ну, это ничего. Она не совсем марксистская.
— Неважно, — сказала она. — Все равно лучше было взять ее. Теперь тебе нечего будет читать в пути.
Он посмотрел на нее. Издали местечко выглядело таким невзрачным, съежившимся, незначительным; затерявшееся где-то у подножья гор, оно казалось каким-то ненастоящим, призрачным. Она избегала его взгляда. Смотрела перед собой, холодная, решительная и сильная.
— Что это у тебя на шее? — спросил он, прикоснувшись к тоненькой серебряной цепочке, выглядывавшей из-за ворота свитера. Одним пальцем он потянул за цепочку и вытянул прикрепленный к ней медальон.
— Что это? Я никогда не видел раньше.
— Это старый медальон. Я не носила его много лет. Теперь решила носить. Я получила его от тебя, когда мы с тобой расставались впервые, — ответила она и слегка улыбнулась.
Он прекратил расспросы и потупил взор. У него не хватило смелости попросить, чтобы она открыла медальон. Не говоря ни слова, девушка спрятала вещицу под свитер.
Дважды прогудела пароходная сирена. Около парохода было довольно сильное волнение, и они не без труда взобрались по трапу, ведущему на палубу. Она помогла ему внести вещи. Все обращали на них внимание. Он выглядел вполне светским молодым человеком, в своих новых крагах и красивом костюме. И к тому еще он пользовался репутацией известного «красного», свергнувшего власть Богесена, и его имя было у всех на устах. Она — крупная, загорелая женщина с непокрытой головой, в коричневом свитере, с широкими бедрами и низким голосом. Пассажиры улыбались при виде ее, отпускали нелестные замечания. Благородных пассажирок удивляло, что Арнальдур Бьернссон — как-никак человек образованный — мог сойтись с такой грубой, неотесанной женщиной.
Салка помогла Арнальдуру внести вещи в каюту. Здесь в облаке табачного дыма уже сидели несколько пьяных мужчин, они пили денатурат прямо из бутылки. Решив позабавиться и позлить ее, они стали отпускать по ее адресу двусмысленные словечки. Но Салка не обращала на них внимания. Раздался третий гудок. Все провожающие поспешили вниз, в лодки.
Она попрощалась с ним у трапа, среди толпы. Они обменялись коротким, торопливым поцелуем. Он положил руку ей на плечо и что-то шепнул на ухо. Она бросила на него быстрый недоуменный взгляд, казалось, она вот-вот кинется к нему на грудь. Но она сдержала себя, заметив, какая невыразимая боль появилась у него на лице, та же боль, какую ей уже однажды пришлось видеть на лице своего умирающего братишки, — боль жизни. Наверно, никогда они не любили так друг друга, как в этот миг, один короткий миг! Она быстро сбежала по трапу, через минуту была уже в лодке и уселась на корме лицом к берегу. Гребцы взмахнули веслами, и вскоре лодка была уже далеко от парохода. Салка ни разу не обернулась.
Домой она возвращалась через Лаугеири, мимо усадьбы Оддсфлет. Здесь суетились женщины. Этой ночью у хозяйской четы изволил появиться на свет девятый сын. Кадет Гудмундур Йоунссон стоял у ворот и всматривался в небо, пытаясь определить, какая будет завтра погода. При виде девушки он снял кепку.
— Добрый вечер! — сказала Салка.
— Хорошо в такую погоду иметь теплый свитер, — сказал старик.
— Да, — ответила Салка, проходя мимо.
— Холодно новорожденному появляться на свет в такую погоду, — продолжал Гудмундур Йоунссон. Но Салка ничего не ответила. Она уже успела отойти далеко от него.
Стемнело. Подул холодный пронзительный ветер. Пошел град, надвигался шторм. Не доходя до Марарбуда, Салка села на камни под уступом горы и некоторое время смотрела, как град барабанил по прибрежной гальке. Пароход продолжал свой путь, продвигаясь вперед по фьорду, и по мере того, как он удалялся, его очертания становились все более расплывчатыми. Вскоре он совсем скрылся из виду, осталось только воспоминание, даже не верилось, что совсем недавно она стояла на его палубе. Салка сняла с шеи медальон, открыла его. Детская фотография… Собственно, это была уже не фотография — она совсем стерлась, — а только память о фотографии, символ, наглядное свидетельство того, что все изменяется. И все же это единственная вещь, которая принадлежит ей. Сейчас у нее не было ничего, кроме этой фотографии, которую уже нельзя и назвать фотографией… Еще ей принадлежат слова, сказанные им на ухо: «Я позову тебя, когда буду умирать».
Так она была бедна сейчас, так одинока на берегу.
Кажется, этой весной или, может быть, прошлой весной дети играли на выгоне, на зеленеющей траве, они танцевали и пели:
Птица на берегу,Она тебе сестра,Хочешь танцевать со мной,Хочешь танцевать со мной,Моя коротконожка?
Не смешно ли — дети никак не могли подобрать подходящую мелодию к этим словам!
Ласточки улетели. Берег был пустынен, казалось, он никогда не оглашался их гомоном, не видел их красивых движений. Гага тоже исчезла, эта любвеобильная птица с таким мягким пухом, вьющая себе роскошные гнезда. О-о-о, вода-вода! Она улетела. И только ширококрылые чайки, зимние птицы, те, что весной кладут яйца на уступах гор, продолжали летать над фьордом.
Несколько слов об Исландии, об ее поэте Халлдоре Лакснессе, о его романе «Салка Валка»
Исландию называют островом саг и скальдов.
И действительно, нет, вероятно, на земле народа, который бы так активно участвовал в литературном творчестве. Из поколения в поколение передают исландцы друг другу чудесные поэтические саги, созданные неведомыми скальдами в глубине веков. Давно уже стерлись имена авторов этих саг, но произведения их живут в народе, и мне самому в дни, когда я гостил в этой стране, довелось слышать, как старый китобой, давно уже не выходящий в море, расположившись на скамеечке перед домиком своего внука, тоже китобоя, нараспев, по памяти декламировал эти старые поэтические сказания группе школьников, которых в этот день привел к нему учитель.
