Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

   Вы, может быть, желали бы, милый Матвей Николаич, слышать от меня что-нибудь о Светлове? Он сам напишет вам о себе дня через два; ему же, кстати, надо что-то узнать от вас относительно Жилинской,-- вы, конечно, догадаетесь сами, насчет чего... Мне же приходится сказать вам только, что чем больше узнаю я этого человека, чем ближе его рассматриваю среди всевозможных домашних мелочей, тем глубже становится моя симпатия к нему. В Цюрихе он по своим делам... Больше я ничего не могу сказать вам о нем в письме. Все, все было бы хорошо, Матвей Николаич, и я могла бы считать себя -- как бы это сильнее выразить? -- ну хоть дерзко-счастливой, что ли, если б не одно... Как будущий доктор и физиолог, я бы, пожалуй, и решилась сказать вам, чего это недостает мне; но... лучше подожду заграничного диплома и тогда покаюсь, если не исчезнет к тому времени мое загадочное "если б". Сейчас подошел ко мне Светлов и, не подозревая, что я с вами секретничаю, прочел последние строки. Качает головой. Пусть качает! я все-таки прежде всего л... Посмотрите же, какое варварское насилие! -- писать не дает. Крепко жму вам руку, милый Матвей Николаич.

Ваша преданная Е. Сомова.

   P. S. Простите, если вас озадачит моя подпись: это фамилия, которую я носила до несчастного замужества. В Цюрихе меня знают только под этим именем: нельзя же быть за границей и не повольничать немного... хоть таким образом. Впрочем, говоря строго, тут, собственно, и вольности нет: ведь я теперь не Прозорова и ничья,-- так пусть же буду пока отцовской..."

   Варгунин глубоко задумался над письмом Лизаветы Михайловны.

   И только? -- спросит, пожалуй, неудовлетворенный, а может быть -- и недоумевающий читатель. Автор предвидел этот щекотливый вопрос и готов отвечать на него, хотя и чувствует, что будет далек в своем ответе от полной искренности. Не от автора, впрочем, и зависит быть задушевно откровенным с тобой, друг мой, читатель. Если даже и с крошечной долей внимания следил ты за нитью нашей нехитрой истории, то, порывшись в своей долготерпеливой памяти, ты, быть может, найдешь там и оправдание автору, и разгадку его неловкой сдержанности.

   Да, друг-читатель! здесь мы должны поневоле остановиться... Как неоттаявшая почва мешает зреть брошенным в нее семенам, как не могут отливать всеми красками солнца подснежные цветы,-- так точно задерживаются рост и краски художественного произведения суровым дыханием нашей северной непогоды. Что было возможно, однако ж, то сделано нами, и да не поставится никому в укоризну посильный труд. Если в нашем первом опыте ты останешься недоволен бледностью интриги, чуждой той завлекательной формы, к какой приучили тебя более даровитые возделыватели отечественной мысли; если его завязка покажется тебе однообразной и скучной или несколько туманной, а развязка -- совершенно ничтожной,-- то и в этом не вполне виноват один автор. Не до блестящих интриг теперь нам с тобой, читатель, когда безвозвратно миновала золотая пора сказок, и жизнь предъявляет на каждом шагу свои настоятельные нужды. Наступает нечто лучшее,-- лучшая и завязка требуется для романа; за развязку же никто не может поручиться тебе в наше переходное, обильное всякими недоразумениями, время. В одном только принимаем мы на себя полную ответственность: не Светлов будет виноват, если эта личность не заслуживает твоей серьезной симпатии; считай тогда просто, что у автора -- не хватило пороху. Глубокое убеждение подсказывает пишущему эти строки, что во сто раз честнее ему самому провалиться перед публикой, нежели невежественно уронить в ее глазах ту, либо другую, восходящую на общественном горизонте, силу, когда эта сила, хотя бы даже и в своих заблуждениях, неизменно направлена к благу и преуспеянию родины.

   Мы нарочно провели перед тобой, читатель, фигуру Светлова через всю его домашнюю обстановку, через все ее мелочи, и, рискуя утомить подробностями твое внимание, ставили нашего героя во множество незначительных положений: таким образом ты можешь гораздо вернее судить о нем. В торжественные минуты своей жизни, захваченные внезапно ее горячим притоком, иногда и самые посредственные люди приподнимаются, так сказать, до высоты событий; но автор имеет право указывать тебе только на те выдающиеся из среды личности, которые во всякую минуту твердо стоят на почве своих убеждений. Пределы, ограничивающие действие нашего рассказа, не составляют и года, если устранить оттуда вводную главу, посвященную исключительно детству и юности Александра Васильича. Ты согласишься, конечно, что в такой короткий промежуток времени, даже и при самых лучших силах, едва ли возможно сделать многое, едва ли успеют они развернуться настолько, чтоб захватывать дух у постороннего зрителя. Делая подобную оговорку, мы имели в виду твое неотъемлемое право спросить нас: а где же она, эта проповедуемая Светловым практическая деятельность?

   Да, действительно, ее как будто не видно в романе, как будто даже и нет ее там совсем. Однако ж, когда ты соразмеришь, читатель, ничтожные средства отдельного честного человека с целым полчищем темных сил, на каждом шагу преграждающих ему мирное, цивилизующее шествие; когда ты убедишься, что и в названный нами короткий промежуток времени кое-что хорошее сделано нашим героем,-- тогда твое уже дело вывести отсюда, какова будет или какова может быть его дальнейшая дорога. И мы не даем зарока, что ты опять когда-нибудь не встретишься с Светловым -- на более широкой арене деятельности.

   А теперь, при расставанье,-- быть может, на долгое время, друг-читатель,-- позволь, в свою очередь, и автору спросить у тебя: да пришло ли у нас еще, полно, то желанное время, когда деятельность личности, подобной Светлову, может быть всецело выведена перед твоими глазами? Возблагодарим небеса и за то, если перед тобой, как бы еще в утреннем тумане, уже скользит иногда ее далеко не окрепшее начало. Мы не скажем, что у нас невозможна подобная деятельность; но где -- укажи нам -- та широкая общественная арена, на которой она могла бы показать свои действительные силы, борясь открыто, лицом к лицу, с своими исконными врагами -- тьмой и невежеством? Только еще в далекой радужной перспективе носится перед нами такая борьба... За неимением ее, Светлов ведет иную: это борьба пролетария в подземных каменноугольных копях,-- борьба тяжелая и неблагодарная, иногда безнадежная, но чаще всего -- опасная. Долго ли обрушиться сводам этих извилистых коридоров, прорытых в земляных глыбах? Долго ли раздавить им упорного труженика, с одной только киркой в руке неутомимо прокладывающего в этих грубых пластах дорогу будущему торжеству идеи, на благоденствие грядущих поколений?

   Мы, однако ж, утешимся: если Светлов и падет в такой неравной борьбе, то на смену ему уже и теперь подрастает другой, быть может, столь же неутомимый работник в лице Владимирки, даже, наконец, в образе того русокудрого, прелестного мальчика с черными бархатными глазами, который играет пока беззаботно на коленях Христины Казимировны. Да, друг-читатель! замена найдется, борьба не иссякнет... И не нам, разумеется, приходится извиняться перед тобой, что мы не осмелились изобразить тебе того, что лежит еще в близком будущем и не существует пока в действительности. Поживем, увидим,-- тогда и опишем. Светловых еще много будет впереди...

БОРЕЦ ЗА ТОРЖЕСТВО РАЗУМА И СВОБОДЫ

(И. В. Федоров-Омулевский и его роман "Шаг за шагом")

   Творчество известного сибирского поэта и беллетриста Иннокентия Васильевича Омулевского -- одна из примечательных страниц истории русской литературы, ее революционно-демократического направления.

   Омулевский прошел суровую школу жизни и борьбы. Передовые взгляды и революционная убежденность сложились у него под благотворным влиянием идей революционеров-демократов. Омулевский явился горячим пропагандистом материалистических взглядов Чернышевского и Добролюбова на роль народных масс в борьбе за будущее России. Как и они. тисатель возлагал большие надежды на пропаганду революционных взглядов, подтачивающих устои порочного полицейско-самодержавного строя, на новых людей -- людей революционного дела и высокой морали. Омулевский в меру своих сил и таланта стремился осуществить революционный тезис материалистической эстетики Чернышевского -- литература это "учебник жизни". Для него знаменитый роман Чернышевского "Что делать?" был образцом такого именно понимания общественного назначения литературы Чернышевский ставил в центр романа образы людей, достойных подражания, его герои открыли широкие горизонты для роста революционного движения в России.

   Омулевский строго следовал за Чернышевским. Положительный герой его романа "Шаг за шагом" Александр Светлов пополнил плеяду таких героев, как Кирсанов Лопухов, Вера Павловна и даже Рахметов. Светлов, как и они, несет в народ светлые идеи свободомыслящих людей, раскрывает социальные противоречия общества, указывает пути набавления от кабалы эксплуататоров. Герои Омулевского, как и герои Чернышевского, понимая всю трудность и опасность борьбы, верят, что правда восторжествует. Между Светловым и Варгуниным, представителем старшего поколения революционеров, в конце романа происходит памятный разговор, проливающий свет на идею романа и объясняющий его название: