Уильям Коллинз - Женщина в белом
Он отступил от стола и ничего не сказал. На лице его было ясно написано, что он считает мое решение безрассудным, но понимает, что отговаривать меня бесполезно.
— Мы оба останемся при своем мнении, мистер Кирл, — сказал я. — Будущее покажет, кто из нас прав. А сейчас я благодарю вас за внимание, с которым вы меня выслушали. Вы дали мне понять, что закон не может нам помочь. У нас нет юридических доказательств, и мы недостаточно богаты, чтобы оплатить судебные издержки. Хорошо, что мы теперь об этом знаем.
Я поклонился и пошел к двери. Он окликнул меня и отдал мне письмо, которое в начале нашего разговора положил перед собой на стол.
— Это письмо прибыло несколько дней назад, — сказал он. — Может быть, вы не откажете мне в любезности передать его по назначению. Прошу вас при этом сказать мисс Голкомб о моем искреннем сожалении, что пока я не могу ей помочь ничем, кроме совета.
Он говорил, а я смотрел на письмо. Оно было адресовано «Мисс Голкомб, через мистера Гилмора и Кирла, Ченсери-Лейн». Почерк был мне совсем незнаком.
Уходя, я задал ему последний вопрос:
— Не знаете ли вы, сэр Персиваль Глайд по-прежнему в Париже?
— Он вернулся в Лондон, — отвечал мистер Кирл. — По крайней мере, так я слышал от его поверенного, которого вчера встретил.
После этого я ушел.
Покидая контору, я из предосторожности шел прямо, не оглядываясь, чтобы не привлекать к себе внимания прохожих. Я дошел до одного из самых малолюдных скверов в Холборне, потом сразу остановился и посмотрел назад — за мной простирался длинный отрезок тротуара.
Двое мужчин, которые тоже остановились на углу сквера, разговаривали друг с другом. После минутного раздумья я повернулся, чтобы пройти мимо них. При моем приближении один из них отошел и завернул за угол. Другой остался. Проходя мимо, я взглянул на него и сразу же узнал одного из тех, кто следил за мной до моего отъезда из Англии.
Если бы я был свободен в своих желаниях, я бы, наверно, заговорил с этим человеком и кончил тем, что ударил бы его. Но я должен был учесть последствия. Если хоть однажды я публично себя скомпрометирую, тем самым я дам оружие в руки сэру Персивалю. Оставалось только ответить на хитрость хитростью. Я свернул на улицу, куда пошел второй человек, и, увидев, что он спрятался в подъезде, прошел мимо него. Я не знал его в лицо и обрадовался возможности рассмотреть его вблизи на случай будущих неприятностей. После этого я пошел к скверу до Нью-Род. Свернув в западном направлении (оба сыщика шли за мной по пятам), я подождал первого попавшегося кеба. Как только кеб поравнялся со мной, я вскочил в него и приказал кучеру быстро ехать к Хайд-Парку. Другого кеба на улице не было. Оглянувшись, я увидел, как эти двое бросились за мной в погоню, очевидно решив добежать до стоянки кебов. Но мы опередили их, и, когда я остановил кучера и вышел, их нигде не было. Я прошел через весь Хайд-Парк и убедился, что за мной никто не следит. Когда наконец я повернул к дому, прошло уже много часов, было уже совсем темно.
Мэриан ждала меня одна в нашей крошечной гостиной. Она уговорила Лору лечь спать, обещав показать мне ее рисунки, как только я вернусь.
Бедный, робкий набросок, такой незначительный сам по себе, но такой трогательный по существу, стоял на столе. Его освещала единственная свеча, которую мы могли себе позволить. Чтобы рисунок не упал, его с двух сторон поддерживали книги. Я сел и начал смотреть на него, шепотом рассказывая Мэриан обо всем случившемся. Перегородка, отделявшая нас от второй комнаты, была так тонка, что до нас доносилось еле слышное дыхание спящей Лоры, и если бы мы заговорили громко, мы могли бы разбудить ее.
Пока я рассказывал Мэриан о своем свидании с мистером Кирлом, она слушала меня вполне спокойно. Но когда я заговорил о возвращении в Англию сэра Персиваля и о том, что за мной следили, когда я вышел от поверенного, ее лицо омрачилось.
— Скверные новости, Уолтер, — сказала она, — самые скверные, какие только могли быть. Вам нечего больше сказать мне?
— У меня есть что передать вам, — отвечал я, передавая ей письмо, врученное мне мистером Кирлом.
Она взглянула на конверт и тут же узнала почерк.
— Вы знаете, кто вам пишет? — спросил я.
— Прекрасно знаю, — отвечала она, — мне пишет граф Фоско.
С этими словами она вскрыла конверт. Щеки ее запылали, когда она прочитала письмо, глаза гневно сверкали, когда она протянула его мне, чтобы я прочитал письмо, в свою очередь.
В нем были следующие строки:
«Почтительнейшее восхищение — достойное меня, достойное Вас — побуждает меня, великолепная Мэриан, во имя Вашего спокойствия сказать Вам в утешение: не бойтесь ничего! Пусть Ваш тончайший ум подскажет Вам необходимость оставаться в тени. Дорогая и божественная женщина, не ищите опасной огласки. Отречение возвышенно — придерживайтесь его. Скромный домашний уют вечно мил — пользуйтесь им. Жизненные бури не бушуют в долине уединения — пребывайте, дражайшая леди, в этой долине.
Поступайте так — и Вам нечего будет бояться, говорю я. Никакие новые бедствия не изранят Вашей чувствительности, — чувствительности столь же драгоценной для меня, как моя собственная. Вам не будут больше досаждать; прелестную подругу Вашего уединения не будут больше преследовать. Она обрела новый приют в Вашем сердце. Бесценный приют! Я завидую ей и оставляю ее там.
Последнее слово, последнее нежнейшее отеческое предостережение, и я оторвусь от чарующего счастья обращаться к Вам — я закончу эти страстные строки.
Не идите дальше, остановитесь! Не затрагивайте ничьих интересов! Не грозите никому! Не заставляйте меня — молю! — перейти к действиям, меня, человека действий, когда я стремлюсь только к одному: оставаться бездейственным, сдерживать свою энергию и предприимчивость — ради Вас! Если у Вас есть опрометчивые друзья, умерьте их прискорбный пыл. Если мистер Хартрайт вернется в Англию, не общайтесь с ним. Я иду по своей тропе, а Персиваль следует за мной по пятам. В тот день, когда мистер Хартрайт пересечет эту тропу, горе ему — он конченный человек!»
Единственной подписью под этими строками была буква Ф., окруженная затейливыми закорючками. Я швырнул письмо на стол с тем презрением, которое к нему чувствовал.
— Он пытается запугать вас — верный признак, что он сам боится, — сказал я.
Она была слишком женщиной, чтобы отнестись к письму, как я. Дерзкая фамильярность его выражений возмутила ее. Когда она взглянула на меня через стол, ее кулаки были сжаты и прежний горячий гнев зажег ее глаза и щеки.
— Уолтер! — сказала она. — Если эти двое очутятся в ваших руках и если вы решите пощадить одного из них, пусть это будет не граф!
— Я сохраню его письмо, Мэриан, чтобы вспомнить о ваших словах, когда настанет время.
Она пристально взглянула на меня.
— Когда настанет время, — повторила она. — Почему вы так уверены, что оно настанет? После того, что вы слышали от мистера Кирла, после того, что с вами было сегодня?
— Сегодняшний день не в счет, Мэриан. Все, что я сделал сегодня, сводится к одному: я попросил другого человека сделать все за меня. Я буду вести счет с завтрашнего дня.
— Почему?
— Потому что с завтрашнего дня я начну действовать сам.
— Каким образом?
— Я поеду в Блекуотер с первым поездом и надеюсь вернуться к ночи.
— В Блекуотер!
— Да. У меня было время для размышлений, после того как я ушел от мистера Кирла. Его мнение совпадает с моим в одном: мы должны во что бы то ни стало установить дату отъезда Лоры из Блекуотер-Парка в Лондон. Какого числа это было? Единственное слабое место в заговоре и, наверно, единственная возможность доказать, что она живой человек, заключается в установлении этой даты.
— Иными словами, — сказала Мэриан, — это будет являться доказательством, что Лора уехала из Блекуотер-Парка уже после того, как доктор зарегистрировал умершую?
— Конечно.
— Почему вы предполагаете, что это могло быть после? Лора ничего не может сказать нам о времени своего прибытия в Лондон.
— Но владелец лечебницы сказал вам, что ее, то есть Анну Катерик, приняли в лечебницу двадцать седьмого июля. Я сомневаюсь, чтобы граф Фоско мог прятать Лору в Лондоне, поддерживая в ней бессознательное состояние, более чем одну ночь. Судя по всему, она выехала двадцать шестого и приехала в Лондон к вечеру, то есть на другой день после даты своей «смерти», которая помечена в медицинском заключении. Если мы сможем установить и доказать это, мы выиграем наш процесс против сэра Персиваля и графа.
— Да, да, я понимаю! Но как добыть это доказательство?
— Отчет миссис Майклсон подсказывает мне два пути. Один из них — расспросить доктора Доусона, который должен знать, какого числа он прибыл в Блекуотер-Парк после того, как Лора уехала. Второй: расспросить всех в гостинице, где сэр Персиваль остановился в ту ночь, когда уехал. Мы знаем, что его отъезд последовал через несколько часов после отъезда Лоры, и таким путем мы установим дату. Во всяком случае, стоит сделать эту попытку, и я сделаю ее завтра, я так решил.
