Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита
В начале пути пароход раза два в день высаживал на берег кучку пассажиров и на их место брал других. Но мало-помалу города стали попадаться реже, и в течение долгих часов они не видели другого жилья, кроме шалашей дровосеков, у которых пароход набирал дрова. Небо, лес и вода весь долгий день, и такая жара, что все покрывалось от нее пузырями.
Они плыли все дальше и дальше по реке, глухими, безлюдными местами, между берегов, поросших густым и частым лесом, где затонувшие стволы деревьев воздевали из речных глубин свои корявые руки или, рухнув в воду и цепляясь корнями за берег, зеленели и гнили в мутной воде. Они плыли томительным днем и тоскливой ночью, плыли сквозь вечерние туманы и мглу, все дальше и дальше, пока обратный путь не стал казаться невозможным, а возврат на родину — несбыточной мечтой.
Теперь на борту оставалось очень немного народа, да и эти немногие были так же скучны, вялы и тусклы, как утомляющая глаз растительность по берегам реки. От них нельзя было услышать веселого живого слова; они не коротали времени в интересных беседах, не боролись с угнетающей скукой пейзажа. Если бы в известные часы они не кормились сообща из одного корыта, можно было бы подумать, что это челн старика Харона[75], переправляющего унылые тени в загробный мир.
Наконец они прибыли в Новые Фермопилы, где миссис Хомини должна была сойти на берег. Когда она сказала это Мартину, луч утешения закрался в его сердце. Марк не нуждался в утешении, но и он был доволен.
Было почти совсем темно, когда они подошли к пристани — крутой берег, над обрывом гостиница, похожая на амбар, одна-две бревенчатых лавчонки, несколько разбросанных бараков.
— Вы, я думаю, переночуете здесь, а утром поедете дальше, сударыня? — спросил Мартин.
— Куда это дальше? — воскликнула мать Современных Гракхов.
— В Новые Фермопилы.
— А разве я не в Новых Фермопилах? — сказала миссис Хомини.
Мартин стал искать их, оглядывая темнеющие берега, но так и не нашел, в чем и принужден был сознаться.
— Да вот же они! — воскликнула миссис Хомини, указывая на бараки.
— Вот это? — спросил Мартин.
— Да, вот это. И что там ни говори, а Эдему до них далеко, — сказала миссис Хомини, весьма выразительно кивнув головой.
Замужняя мисс Хомини, которая поднялась на пароход вместе с мужем, весьма решительно это подтвердила. Мартин с благодарностью отклонил приглашение зайти к ним закусить на те полчаса, пока пароход стоит у пристани, и, благополучно переправив миссис Хомини на берег вместе с ее красным платком (все еще служившим свою службу), в раздумье вернулся на пароход и стал наблюдать, как эмигранты перетаскивают свои узлы на пристань.
Марк, стоя рядом, время от времени тревожно заглядывал ему в лицо; он старался угадать, какое впечатление произвел на его спутника этот разговор, от души желая, чтобы надежды Мартина поблекли еще в пути и удар, готовый на него обрушиться, поразил его не с такой силой. Но Мартин только бегло обвел взглядом жалкие постройки на обрыве и ничем не показал того, что творилось у него на душе, пока они не тронулись снова.
— Марк, — сказал он тогда, — неужели на этом пароходе никто, кроме нас, не едет в Эдем?
— Решительно никто, сэр. Почти все, как вы знаете, уже высадились, а остальные едут дальше. Что за беда? Нам же будет просторнее.
— Да, конечно! — сказал Мартин. — Только я думал… — и он замялся.
— Что думали, сэр? — спросил Марк.
— Как это странно, что люди едут искать счастья в такую жалкую дыру, как Новые Фермопилы, когда тут же поблизости есть место гораздо лучше и, можно сказать, совсем другого рода!
Он говорил тоном, настолько не похожим на обычную его самоуверенность, и так явно боялся услышать ответ Марка, что доброму малому стало его жаль.
— Знаете ли, сэр, — сказал Марк, стараясь как можно осторожнее намекнуть ему на истинное положение дел, — нам нельзя ни на что надеяться. Да и не стоит: Мы же с вами решили, что будем мириться с тем, что есть; все равно хуже не будет. Ведь правда, сэр?
Мартин только взглянул на него и ничего не ответил.
— Ведь и Эдем, как вы знаете, еще не совсем отстроен, — сказал Марк.
— Черт вас возьми, Марк, — сердито закричал Мартин, — как вы можете ставить Эдем на одну доску с этой трущобой? Рехнулись вы, что ли? Ну, не обижайтесь на меня, я погорячился!
Он отошел в сторону и целых два часа расхаживал по палубе взад и вперед. Больше он не разговаривал с Марком, только пожелал ему спокойной ночи; и даже на другой день не касался этой темы, а говорил о других, совсем посторонних вещах.
Чем дальше они продвигались вперед, подходя все ближе и ближе к концу пути, тем однообразнее и печальнее становилась природа, — настолько печальнее, что они, казалось, еще живыми вступали в мрачные владения великана Отчаяние[76]. Плоское болото, заваленное буреломом, трясина, где погибла и сгнила вся цветущая растительность земли, для того чтобы из ее праха возникла ядовитая, гнусная поросль; где даже деревья походили на гигантские плевелы, порожденные из ила горячим солнцем, которое сжигало их; откуда по ночам поднимались вместе с туманами смертельные болезни, ища себе жертв, и расползались над водой, охотясь за ними до рассвета; где даже благословенное солнце, сиявшее с высоты на эту стихию разложения и заразы, казалось страшным, — таково было царство Надежды, по которому проходил их путь.
Наконец они остановились — это был Эдем. Воды всемирного потопа, казалось, схлынули с него всего какую-нибудь неделю тому назад — так затянуло илом и перепутанной травой отвратительное болото, носившее это имя.
У берега оказалось слишком мелко, и потому они переправились к пристани на лодке, уложив рядом с собой все свое добро. Среди темных деревьев виднелись бревенчатые домишки, в лучшем случае похожие на коровники или плохонькие конюшни. Но где же набережные, рынки, общественные здания?
— Вот идет эдемец, — сказал Марк, — он нам поможет перенести вещи. Эй, сюда!
В густеющем мраке к ним очень медленно подходил человек, опираясь на палку. Когда он подошел ближе, они заметили, что он бледен и худ и что его беспокойные глаза глубоко ввалились. Одежда из синей крашенины висела на нем клочьями. Он был без шапки и босиком. На полдороге он остановился, сел на пень и сделал им знак подойти ближе. Они послушались, и он, схватившись за бок, словно от боли, долго смотрел на них изумленными глазами, с трудом переводя дыхание.
— Приезжие! — воскликнул он, как только собрался с силами.
— Они самые, — сказал Марк. — Как ваше здоровье, сударь?
— Только что переболел горячкой, — отвечал тот слабым голосом. — Сколько недель валялся без ног. А это, должно быть, ваши вещи? — спросил он, указывая на их имущество.
— Да, это наши вещи, — сказал Марк. — Не можете ли вы рекомендовать нам кого-нибудь, кто помог бы донести их до города?
— Мой старший сын донес бы, если б мог, — отвечал Эдемед, — только сегодня у него приступ лихорадки, он завернулся в одеяло и лег. А младший у меня умер на той неделе.
— Сочувствую вам, уважаемый, от всей души, — сказал Марк, пожимая ему руку. — Не беспокойтесь о нас. Идемте со мной, я вас поддержу. Вещам ничего не сделается, сэр, — сказал он Мартину, — не так уж тут много народу, чтобы их украли. Все-таки утешение!
— Да! — воскликнул старик. — Людей ищите или здесь, — он стукнул палкой в землю, — или вон там, в зарослях, дальше к северу. Почти всех мы похоронили. Остальные сбежали. А кто еще остался жив, не выходит по вечерам.
— Значит, ночной воздух тут вреден? — спросил Марк.
— Смертельный яд, — ответил поселенец.
Марк, ничуть не встревожившись, словно этот воздух восхваляли ему, как амброзию, повел старика под руку и по дороге рассказал ему, какой участок они купили, и спросил, где он находится. Совсем близко от его бревенчатого домика, ответил тот, так близко, что он хранит там кукурузу; сегодня вечером пускай уж они его извинят, а завтра он постарается все оттуда убрать. После этого он преподнес им образчик местных новостей, рассказав, что собственными руками похоронил последнего хозяина участка, — но и эту новость Марк выслушал невозмутимо, ни на волос не выйдя из равновесия.
Эдемец привел их к убогой лачуге, кое-как сложенной из неотесанных бревен, без двери, которая давным-давно слетела с петель или была унесена кем-нибудь, так что в дом свободно заглядывали лесная глушь и ночной мрак. Кроме ссыпанного в кучу запаса кукурузы, о котором говорил поселенец, в нем не было ровно ничего, никакой мебели; но на пристани у них оставался сундук, а вместо свечи сосед дал им простой факел. Это приобретение Марк воткнул в золу очага и, объявив, что теперь их жилье „выглядит очень уютно“, стал торопить Мартина на пристань. И всю дорогу на пристань и обратно Марк говорил без умолку, словно желая вдохнуть в своего компаньона хоть сколько-нибудь веры в то, что их приезд совершился в самых счастливых и благоприятных обстоятельствах.
