Под фригийской звездой - Игорь Неверли
— Дошло до них?
— Еще бы. Теперь они готовы селитру брать вагонами! Но кто может себе это позволить? У кого в Жекуте есть деньги на минеральные удобрения? У нескольких богатых хозяев на «шляхетском берегу». Но у «мужиков»? У бедняков? Да что говорить…
— А вы на чьей стороне? На тех, с «берега», или с «песков»?
— На своей, панна Веронка, только на своей. Ведь чего мы добиваемся? Чтобы мы, крестьяне, были сами по себе. Без помещика и без ксендза! Поднять просвещение, мирно, спокойно прийти к власти, чтобы наконец народ правил страной, — а тогда мы в первую очередь поможем тем, кто беднее!
Ясенчик все время рассказывал, в сущности, только для Магды, к ней обращался, ее покорял. Магда тоже замечала одного лишь Ясенчика.
Щенсный ее понимал: она никогда не бывала в деревне, впервые видит представителя «Вици», поэтому глаза у нее блестят от любопытства. Она жадно расспрашивает, спорит с Ясем, но не слишком, чтобы не выдать себя. А тот толкует вовсю, расправляет перышки поярче и смотрит на нее с восхищением!
Прощаясь, он пообещал заходить чаще.
Щенсный почувствовал тревогу, и новую заботу, и еще что-то — в чем он не сразу мог разобраться, чего никогда до сих пор не знал. Тревога не за себя, нет, его жизнь что — миг, не более. Другое дело — Юлиан и Магда.
Вчера сюда принесло Мормуля, сегодня — Ясенчика. Такие сюрпризы ясно доказывают, что, несмотря на все предосторожности, в сад может тайком проникнуть нежеланный гость.
Всю ночь, дежуря в саду, Щенсный думал, как быть. Что предпринять, чтобы судьба Магды и печатной машины не висела на волоске.
Возвращаясь к себе под утро, он уже знал: лодка и потайной лаз для Магды, а для Юлиана — стена.
Лодку он за несколько злотых взял напрокат у одного из жекутских рыбаков. Это была, правда, старая калоша, но Щенсный починил ее и спрятал в камышах на берегу.
Что до лаза, то в течение нескольких дней, оставаясь один, он долбил стенку за Магдиной постелью, пока не пробил сквозную дыру — в кусты шиповника и крыжовника, разросшиеся позади их хаты, на месте бывших бараков для челяди. Прохода с той стороны не было.
Щенсный прорубил в кустах незаметную снаружи тропинку, как тоннель, и только тогда вздохнул спокойно.
Если теперь Магду застигнут врасплох дома, ей достаточно нырнуть под кровать, в лаз. Если зайдет кто-нибудь случайно, ненадолго, она подождет снаружи. А если, предположим, нагрянет полиция — спустится к Висле и переправится на лодке на тот берег. В парусе она ничего не смыслит, но грести умеет.
Итак, с Магдой было все в порядке. Сложнее обстояло дело с Юлианом. В случае опасности его в землю не зароешь, так как ржавчина все проест, и с собой не унесешь. Полтораста килограммов веса под мышку не захватишь.
И все же так оставить машину было нельзя. На нее мог кто-нибудь наткнуться по чистой случайности, не говоря уже об обыске. Надо было непременно заделать наглухо коридор в том месте, где он сворачивал к Фордонку, и насыпать туда щебня. Выход оставить только снаружи, через окно с поднимающейся решеткой.
Щенсный поделился своей идеей со Сташеком. Тот одобрил. В следующий раз обещал привезти в рюкзаке мешок цемента. Пусть только Щенсный соберет и почистит кирпичи. Он заделает в два счета — для печника это пустяковое дело.
Сташек забежал к ним на часок, в перерыв между встречными рейсами парохода. Взял две тысячи «Писем», заказал еще столько же и, кроме того, три новых текста, за которыми обещал приехать через две недели.
Лучше всего Магде работалось с восьми до двенадцати, когда Владек спал. В полночь Щенсный приходил за ней, потом будил Владека на дежурство, и тот, вставая, всегда слышал, как «панна Веронка» спокойно дышит во сне.
В то время на машине у нее были: второй тираж «Письма Коммуны Грудзендз», прокламация протеста против суда в Кобрине, приговорившего к смертной казни восемь белорусских крестьян и одну еврейскую девушку; отчет об операции Первого августа (против войны и интервенции) и прокламация «Вперед к международной борьбе с фашизмом!» — о мобилизации масс под лозунгом сопротивления фашизму на предприятиях, на улице, в профсоюзах и, наконец, о созыве европейского антифашистского конгресса по инициативе левого крыла профсоюзов Германии, Италии и Польши.
Между тем Ясенчик зачастил к ним, совершенно не скрывая, ради кого он ходит: то книжечку ей принесет почитать, то поможет рвать яблоки, то расскажет какую-нибудь историю.
Магда после его ухода бывала всегда еще оживленнее, разговорчивее, ей было что рассказать Щенсному.
— Он сказал: «Не надо никакой пропаганды, чтобы раскрепостить деревенскую девушку. Посадите ее на велосипед! Снимите юбку, дайте на часок короткие штанишки, пусть в волейбол поиграет! И все, конец, больше она не захочет старого тряпья, старой жизни». Ну, разве не фантастично?
А в другой раз:
— Он сегодня рассказывал — ты не слушаешь, а ведь это так интересно! — рассказывал об этом конкурсе цветов. «Вици» без конца объявляют конкурсы, ты знаешь?
— Знаю. На лучшего поросенка, на огород, на бугая и тому подобную чепуху.
— Это само по себе не так плохо, но такой узкий экономизм толкает их на ложный путь. Поэтому борьба в этом тесном, затхлом мирке принимает порою диковинные, гротескные формы.
— Что значит «гротескные»?
— Смешные, искаженные… Был, например, молодежный конкурс в Пшиленке. На цветник перед домом, на лучший палисадник. Католическая
