Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие
Энгус (сказал Старейшина), как можно догадаться по его имени, всю жизнь относился к гольфу серьезно. В Эванджелине он нашел свое подобие. Она была не из тех, кто жеманничает и красуется, делая удар. Собственно говоря, Энгуса привлекло в ней то, что в эти мгновения она сжимает губы и вращает глазами. Что до нее, уважение к человеку, который, при всей своей щуплости, запускает мяч на двести ярдов, переросло в любовь. Ко времени, о котором я рассказываю, они обручились. Единственной тучкой до начала событий было то, что от любви он иногда немного хуже играл. Подумает о ней, поднимет голову к небу, словно моля стать ее достойным, и делает плохой удар. Он говорил мне, что прошляпил так несколько лунок.
Однако железное самообладание помогало с этим справиться, и, как я уже сказал, все шло хорошо до начала событий. Но вот весенним утром, возвращаясь в клуб после раунда, Энгус заметил на веранде молодого человека, посылающего Эванджелине воздушные поцелуи.
Никакому жениху это не понравится, особенно если у незнакомца большие темные глаза и волнистые волосы.
— Кто это? — спросил Энгус с некоторой сухостью.
— Что? — откликнулась Эванджелина, которая смотрела вниз, поскольку чистила свой мяч.
— На веранде какой-то тип. Кажется, он тебя знает. Эванджелина подняла взор, присмотрелась и закричала:
— Да это Ногги! Э-ге-гей!
— Э-ге-ге-гей!
— Пип-пип!
— Туддл-ду!
Поскольку к началу беседы они были в четырех возгласах от веранды, теперь они стояли рядом с прекрасным незнакомцем.
— Ногги Мортимер! — воскликнула Эванджелина. — Что вы тут делаете?
Молодой человек сообщил (видимо, с братской простотой, которая совсем не понравилась Энгусу), что он собирается здесь пожить, а пока коттедж не готов, поселился на время в клубе. При этом он один раз назвал Эванджелину «кисонькой», два раза — «лапочкой», три — «милочкой».
— Замечательно! — сказала она. — Расшевелите всех наших.
— Это уж точно, моя прелесть. Положитесь на старого доброго Ногги. В вашем клубе будет много веселых вечеринок.
— Не забудьте меня пригласить. Кстати, вот мой жених, Энгус Мактевиш.
— Привет шотландцам! — закричал Ногги. — Верней, пр-р-ривет! Ур-р-ра!
Энгус с горечью ощутил, что перед ним — душа общества, остряк, шутник, победитель. Провожая Эванджелину, он был задумчив.
— Этот Мортимер… — начал он.
— А что с ним такое?
— Именно, что с ним? Кто он? Где ты с ним познакомилась? Какой у него гандикап?
— Познакомилась прошлой зимой, в Швейцарии. Он жил в том же отеле. Кажется, у него очень много денег. В гольф он не играет.
— То есть как? — недоверчиво спросил Энгус.
— Так. Но прекрасно ходит на лыжах.
— Тьфу!
— Что?
— Тьфу. Лыжи, вы подумайте! Что за чушь? Мало в жизни горя, чтобы еще привязывать к ногам какие-то доски? И помни, от лыж до тирольских воплей — один шаг. Хочешь, чтобы здесь кричали: «Ти-ра-ра-ра-ля» или что-нибудь в этом духе? Поверь, этот Мортимер поет и орет.
— Да, он много пел, — признала Эванджелина. — И кричал «Йодл-йодл» с лакеями.
— При чем тут лакеи?
— Они швейцарцы. Вот он и кричал им. Мы чуть не лопались от хохота. Он вечно над всеми подшучивает.
— Подшучивает?
— Ну, дает хлопушки в виде сигар. У нас там был один епископ, Ногги дал ему сигару, и он чуть не взлетел. Как мы смеялись!
Энгус резко глотнул воздух.
— Ясно, — сказал он. — Он не только поджигатель, но и богохульник. Тьфу!
— Я бы не хотела, чтобы ты бранился.
— А что еще делать? — мрачно спросил Энгус.
Радость угасла. Зеленые холмы счастья окутал темный туман, синие птицы исчезли, как не было. Энгус мрачно смотрел в будущее, и не без причины. Шли дни, и он все больше убеждался, что Эванджелина увлеклась этим пошляком. В первое же утро тот показался ему слишком общительным. Через неделю стало ясно, что «общительный» — не то слово. Ногги мелькал, сверкал, блистал; казалось, что ты смотришь из-за кулис сцену у балкона.[42] Энгус Мактевиш пал духом и дважды тратил шесть ударов на лунки, для которых в счастливые дни хватало трех.
Ясно коту (сказал Старейшина), что эти души общества особенно опасны в сельской местности. В городе их тлетворное влияние меньше. Бурная городская жизнь укрепляет девушек, и те реже поддаются их губительным чарам. А в тихом селении, где жили Энгус и Эванджелина, мало противоядий, ничто тебя не отвлекает.
Конечно, кроме гольфа. Единственным утешением для Энгуса было то, что его невеста по-прежнему боготворила эту игру и прилежно готовилась к весеннему женскому чемпионату.
Да, это было утешением, но не очень сильным. Подготовка к матчу свидетельствовала о том, что Эванджелина еще не утратила высших, лучших свойств. Но зачем готовиться, если каждый вечер ходишь на вечеринки? Прежде она ложилась в одиннадцать, проведя вечер за хорошей книгой, скажем — за трактатом Брейда. Теперь она соревновалась с молочником, кто придет позже, и три раза из четырех побеждала.
Энгус пытался урезонить ее, когда, зевнув, она выронила клюшку.
— А чего ты хочешь, — сказал он, — если всю ночь пляшешь?
Она удивилась.
— Неужели ты думаешь, что это отражается на игре?
— Отражается! Это ее губит.
— Все ходят в гости.
— Не перед важным матчем.
— У Ногги так весело!
— Да?
— Он — истинный волшебник. Видел бы ты его вчера! Он сказал Джеку Прескоту, что они покажут вместе фокус, тот положил руки на стол, Ногги поставил на них стакан воды и…
— И?.. — повторил Энгус, страшно страдая, что человек с гандикапом четыре подвергается издевательствам.
— И ушел. А Джек не мог убрать руки, он бы весь облился. Мы просто выли от хохота.
— Так, — сказал Энгус. — Если тебя интересует мой совет, прекрати эти бесчинства.
— На той неделе я должна пойти…
— Почему?
— Я обещала. У него день рождения.
— Хорошо. Я пойду с тобой.
— Да ты заснешь. Видел бы ты, как он тебя изображает! Ведь ты и правда спишь в гостях.
— Возможно, я и вздремну. Но проснусь, чтобы увести тебя в приличное время.
— Я не хочу уходить в приличное время.
— Предпочитаешь шестнадцатое место? Она побледнела.
— Не говори так.
— Я уже сказал.
— Шестнадцатое?
— Или семнадцатое.
Она резко выдохнула воздух.
— Хорошо. Уведи меня до двенадцати.
— Согласен.
Как все шотландцы, Энгус не улыбался, но сейчас был близок к улыбке. Впервые за несколько недель он увидел хоть какой-то просвет.
Только любовь заставила его извлечь накрахмаленную рубашку и надеть вечерний костюм. Погода стояла необычно теплая, он сыграл три раунда и ощущал ту тягу к покою и уединению, которую ощущают люди, одолевшие пятьдесят четыре лунки под жарким солнцем. Но чемпионат был назначен на завтра, и Эванджелину, во что бы то ни стало, надо увести как можно раньше, чтобы она выспалась. Преодолев тягу к пижаме, Энгус отправился к Ногги и вскоре стал страшно зевать.
Тяжко было и видеть, что творится. Ногги Мортимер гордился своей расторопностью. Клуб буквально заполонили розы, папоротники, фонарики, златозубые саксофонисты, хихикающие девицы и легкие закуски. Житель древнего Вавилона одобрил бы все это, а вот Энгуса мутило. Клуб был для него чем-то вроде храма, где серьезные люди тихо рассказывают друг другу, как загнали мяч с трех ударов в далекую лунку.
Меньше мутить не стало, когда он увидел Эванджелину, танцующую с хозяином. Сам он танцевать не умел, даже не учился, опасаясь, что это испортит игру, и ничего не знал об особенностях фокстрота. Тем самым, он не мог сказать, должен ли Ногги так прижиматься к его невесте. Может быть, должен, а может — нет. Знал он одно: на сцене, в мелодрамах, героини отстаивают свою честь, когда их пытаются обнять намного пристойней.
Наконец он ощутил, что больше выдержать не может. В соседней комнате было что-то вроде ниши. Он забрался в ее полумрак и почти сразу заснул.
Сколько времени он спал, неизвестно. Ему показалось, что минуту, но он явно ошибался. Разбудил его кто-то, трясущий за плечо. Поморгав, он узнал очень испуганного Ногги, который что-то кричал. Вскоре он разобрал, что тот кричит: «Пожар!»
Сон мгновенно слетел с Энгуса. Он был бодр и свеж, а главное — знал, что делать.
Прежде всего он подумал об Эванджелине. Сперва спасаем ее. Потом — трофеи и экспонаты из курилки, в том числе мяч Генри Коттона. После этого займемся дамами, затем — барменом и, наконец, попробуем спастись сами.
Такая программа требовала быстрых действий, и он приступил к ним немедленно. Восклицая «Эванджелина!», он кинулся в зал и покатился по скользкому полу, а потом и упал.
Только тут он заметил, что кто-то привязал к его ногам ролики. Одновременно с этим открытием он услышал мелодичный смех и, подняв глаза, увидел кольцо веселых гостей. Самой веселой была Эванджелина.
