Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие
Но когда, взойдя по крутому склону, мы достигли лужайки, сердце мое буквально защемило. Поскит сделал все, что возможно, обратил низ пригорка в пустыню, но мяч находился в десяти футах от лунки. Если не уложиться в один удар, думал я, мой старый друг непременно проиграет.
Он не уложился. Попытка была превосходной, но мяч остановился, вращаясь, в трех дюймах от той же лунки.
По тому, как Хемингуэй поднимал клюшку, можно было понять, что сомнений у него нет.
— Вот так, — сказал он с отвратительным самодовольством, занес клюшку, подождал чуть-чуть и ее опустил.
Тут Поскит закашлялся.
Я много раз слышал кашель. Я часто ходил в театр, а как-то на званом завтраке прославленный бас подавился при мне хлебом. Но такого я еще не слышал. Джозеф Поскит вложил в кашель всю душу.
Противник просто рухнул. Даже контроль над собой ничего ему не дал. Он содрогнулся, клюшка дернулась, а мяч, перескочив через лунку, запрыгал по газону, чтобы скрыться в бункере.
— Простите, — сказал Поскит. — Видимо, муху проглотил. Природа замерла, не дыша, словно ее заворожили.
— Судья! — сказал Хемингуэй.
— Что толку обращаться к судье? — сказал Поскит, глядя на часы. — Правила я знаю. Они не возбраняют ваш катар, не возбраняют и моей мухи. Лучше признайте, что проиграли и лунку, и матч.
— Ни за что!
— Тогда поторопитесь, — Поскит снова взглянул на часы. — у моей жены сегодня гости. Если я опоздаю, она очень рассердится.
— Да? — проговорил Хемингуэй.
— Ну, за дело!
— Что?!
— Я сказал: «Ну, задело».
— Почему?
— Потому что спешу домой.
Хемингуэй подтянул колени штанов и сел на землю.
— Ваша домашняя жизнь, — сказал он, — меня не касается. Правила разрешают пятиминутный перерыв между ударами.
Поскит дрогнул и снова взглянул на часы.
— Ладно, — сказал он, — пять минут подожду.
— Вы подождете больше, — сообщил Хемингуэй. — Сейчас я промажу, потом отдохну еще раз, потом опять промажу…
— Мы не можем торчать здесь целый день!
— Почему?
— У жены гости.
— Тогда сдавайтесь.
— Кэдди, — сказал Поскит.
— Да, сэр.
— Пойдите в клуб, позвоните ко мне домой и скажите, что я задержусь.
Он обернулся ко мне.
— Насчет пяти минут, это правда?
— Посмотрите в моей книге, — предложил Хемингуэй. — Она в сумке.
— Пять минут… — пробормотал Поскит.
— Четыре с половиной прошли, — сказал его противник. — Пойду-ка, сыграю.
И он исчез.
— Промазал, — сообщил он, вернувшись, и снова сел на землю.
Тут вернулся и кэдди.
— Ну, как?
— Ваша жена сказала; «Мда-у?..»
— Что-что?
— «Мда-у?..»
— «Мдау?» Вы ей передали мои слова, а она сказала «мдау»?
Поскит побледнел. Я не удивился. Любой муж побледнеет, если в ответ на сообщение, что он задержится, жена говорит «Мда-у?..» Любой, а особенно — этот. Как многие силачи, он был подкаблучником. Жена неумолимо и твердо правила им с того часа, когда они переступили порог храма на Итон-сквер.
Он задумчиво покусал губу.
— Вы уверены, что она не сказала просто «Да?» Так, знаете ли, отозвалась, без всяких обертонов…
— Нет, она сказала «Мда-у?..»
— Да-а… — сказал Поскит.
Я ушел. Я не мог этого видеть. Как холостяк, я не знаю, что делают жены с мужьями, опоздавшими на прием, но по выражению его лица понимал, что это — не подарок. А у него был шанс выиграть. Что ж удивляться, если он чуть не рвал на себе волосы?
Словом, я ушел и оказался в том месте, где игроки тренируются. Там был Уилмот с нибликом и дюжиной мячей. Услышав шаги, он поднял взор с душераздирающей поспешностью.
— Кончили?
— Еще нет.
— Как же так?
— Поскит сделал три удара и еле жив.
— А Хемингуэй?
Я заглянул за кусты, отделяющие это место от восемнадцатой лунки.
— Собирается сделать пятый удар из дальнего бункера.
— А Поскит сделал три?
— Именно.
— Ну, тогда…
Я все объяснил. Он был потрясен.
— Что же будет?
Я печально покачал головой.
— Боюсь, ему придется признать поражение. Когда жене сказали по телефону, что он задержится, она произнесла: «Мда-у?..»
Уилмот немного подумал.
— Лучше идите к ним, — сказал он. — На таком матче без судьи не обойдешься.
Я так и сделал. Поскит мерил шагами газон. Через мгновение Хемингуэй вылез из ямы и сказал, что ударить по мячу опять не удалось. Он стал на удивление разговорчивым.
— Столько ос нынешним летом! — сказал он. — Одна пролетела у самого уха.
— Жаль, что не укусила, — сказал Поскит.
— Осы, — заметил Хемингуэй, разбиравшийся в естественной истории, — не кусают, а жалят. Вы имели в виду змей.
— В вашем обществе невольно их вспоминаешь.
— Господа! — сказал я. — Господа!
И снова ушел. Гольф для меня — святыня, я не могу видеть таких сцен. Кроме того, я проголодался. Отчасти из желания побеседовать с нормальным человеком, отчасти — подумав о том, что Уилмот может принести мне из клуба сандвичей, я снова пошел к тренировочной подставке и, завидев его, окаменел.
Уилмот Бинг, стоя лицом к бункеру, нацелился на мяч. В бункере стоял Хемингуэй, неспешно готовясь то ли к шестому, то ли к седьмому удару.
Уилмот ударил по мячу, и почти тут же раздался пронзительный, душераздирающий крик. Мяч, великолепно летевший понизу, угодил Хемингуэю в правую ногу.
Уилмот обернулся ко мне. Глаза его светились тем светом, каким они светятся, если ты поставил себе задачу и выполнил ее.
— Придется вам его дисквалифицировать, — сказал он. — Уронил клюшку в бункер.
Остается добавить немного (сказал Старейшина). Когда мы с Уилмотом дошли до газона, я объявил победу Поскита и выразил сочувствие его противнику, оказавшемуся на линии мяча, брошенного неумелым игроком. Что ж, прибавил я, это бывает; приходится с этим мириться, как с неровностями газона. Затем я заверил, что Уилмот готов принести извинения, и он их принес. Однако Хемингуэй не слишком обрадовался и вскоре оставил нас, сказав напоследок, что подаст на обидчика в суд.
Уилмот, видимо, этого не слышал. Он смотрел на Поскита.
— Мистер Поскит, — сказал он наконец, — можно сказать вам два слова?
— Хоть тысячу, — отвечал Поскит, широко улыбаясь своему спасителю. — Но позже, если позволите. Я должен бежать, как…
— Мистер Поскит, я люблю Гвендолин.
— Я тоже. Хорошая девушка.
— Я хочу на ней жениться.
— Ну и женитесь!
— Вы дадите согласие?
Поскит посмотрел на часы, потом любовно похлопал Уилмота по плечу.
— Нет, мой дорогой, — сказал он, — я поступлю умнее. Я запрещу ей и думать об этом браке. Тогда все получится, лучше некуда. Когда вы будете женаты, сколько я, вы поймете, что в таких делах нужны такт и мудрость.
Он был прав. Через две минуты после того, как Поскит сообщил, что Уилмот Бинг хочет жениться на их дочери, но сделать это сможет только через его, Поскита, труп, миссис П. давала первые распоряжения насчет свадьбы. Та состоялась скоро, в модном храме с музыкой и гимнами, и все согласились, что епископ никогда не пел так хорошо. Судя по снимкам в еженедельных журналах, невеста была прелестна.
ПРОЩАЙТЕ, НОГИ[41]
Женский смех разбудил задремавшего было Старейшину. Дверь комнаты, где обычно играли в карты, а он — укрывался во время субботних сборищ, открылась и впустила мрачного молодого человека.
— Не помешал? — спросил он. — Больше не могу! Мудрец предложил ему сесть. Он опустился в кресло и какое-то время горестно молчал.
— Фокусы с веревкой! — пробормотал он наконец.
— Простите?
— Джон Хук показывает фокусы, а девицы млеют, словно перед ними Кларк Гейбл. Тьфу!
Старейшина начал понимать.
— Среди них — ваша невеста?
— Да. Все время повторяет: «О, мистер Хук!» — и трогает его рукав. По-моему, нежно.
Старец с сочувствием улыбнулся. В дни пылкой юности он через это прошел.
— Держитесь, — сказал он. — Я прекрасно знаю, каково вам, но поверьте, все уладится. Фокусы могут пленить на мгновение, но чары рассеются. Завтра, проснувшись, она станет собой и скажет «спасибо», что ее любит человек, который обычно укладывается в восемьдесят три удара.
Собеседник повеселел.
— Вы так думаете?
— Я уверен. Сколько перевидал этих королей вечеринки! Они блистают и гаснут. Хука я тоже видел. Смех у него — как треск горящего хвороста, гандикап — двадцать четыре. Новый Ногги Мортимер, не больше.
— А кто это?
— Именно такой вопрос хотел задать Энгус Мактевиш, когда увидел с нашей веранды, что он посылает воздушные поцелуи Эванджелине Брекет.
Энгус (сказал Старейшина), как можно догадаться по его имени, всю жизнь относился к гольфу серьезно. В Эванджелине он нашел свое подобие. Она была не из тех, кто жеманничает и красуется, делая удар. Собственно говоря, Энгуса привлекло в ней то, что в эти мгновения она сжимает губы и вращает глазами. Что до нее, уважение к человеку, который, при всей своей щуплости, запускает мяч на двести ярдов, переросло в любовь. Ко времени, о котором я рассказываю, они обручились. Единственной тучкой до начала событий было то, что от любви он иногда немного хуже играл. Подумает о ней, поднимет голову к небу, словно моля стать ее достойным, и делает плохой удар. Он говорил мне, что прошляпил так несколько лунок.
