Чарльз Диккенс - Том 24. Наш общий друг. Книги 1 и 2
— Эти места я помню, — бормотал он. — Я не был здесь с той самой ночи, да и раньше (до той ночи) не бывал, но эти места запомнились мне крепко. Куда же мы свернули, когда вышли из лавки? Вправо, — как я сейчас поворачиваю, но больше я ничего не помню. Может быть, мы шли вот по той улице? Или этим проулком?
Он попробовал и тот и другой путь, но сбился окончательно и пришел на старое место.
— Помню, из окон верхних этажей торчали шесты, на которых сушилось белье, помню приземистую харчевню в узком тупичке и как оттуда неслось пиликанье скрипки и шарканье ног по полу. Но вот проулок, где торчали шесты, вот та самая харчевня, а мне этого мало — все мерещится какая-то стена, темный дверной проем, лестница и комната.
Он зашагал в другом направлении, но память и тут не пришла ему на помощь, — слишком много попадалось по дороге стен, темных дверных проемов и лестниц. И как все, кто блуждает наугад, он кружил и кружил вокруг одного места, каждый раз возвращаясь туда, откуда начинал свои поиски.
— Так описываются в книгах побеги из тюрем, — сказал он. — Короткий путь беглецов в ночной темноте всегда оказывается нескончаемым путешествием по кругу. Видимо, в этом есть какой-то скрытый закон.
И тут незнакомец, которого недавно разглядывала мисс Плезент Райдергуд, исчез — ни волос, серых, как пакля, ни такого же цвета бакенбард. Он оставил на себе только матросскую куртку и сразу превратился в такое точное подобие бесследно пропавшего мистера Джулиуса Хэнфорда, равное которому трудно было бы сыскать во всем мире. Выбрав минуту, когда ветер загнал его в один из закоулков, где не было ни души, незнакомец сунул свои косматые волосы и бакенбарды в карман. И в ту же самую минуту он стал секретарем — секретарем мистера Боффина, — ибо Джон Роксмит превратился в такое точное подобие бесследно пропавшего мистера Джулиуса Хэнфорда, равное которому трудно было бы сыскать во всем мире.
— Все нити, ведущие к месту моей смерти, потеряны, — продолжал он. — Впрочем, так ли это важно теперь? Но раз уж я пришел сюда, не побоявшись разоблачения, почему бы мне не проделать хоть часть нашего тогдашнего пути? — Эти странные слова положили конец его поискам. Он вышел из гавани, зашагал к церкви и там остановился, глядя сквозь высокие чугунные ворота на кладбище. Он разглядел в темноте высокую колокольню, похожую на призрак, сопротивляющийся порывам ветра, надгробные памятники, белеющие точно мертвецы в саванах, и сосчитал удары колокола — пробило девять часов.
— Мало кому из смертных приходилось испытать то, что испытываю сейчас я, — сказал он. — Ненастным вечером смотреть на кладбище, сознавать, что тебе, подобно этим мертвецам, нет места среди живых, и помнить к тому же, что ты сам лежишь похороненный где-то, как они лежат здесь. Трудно свыкнуться с этой мыслью. Какой призрак, расхаживая неузнанным среди людей, мог бы чувствовать себя более одиноким, более чужим, чем я!
Но это романтическая сторона дела, а есть еще другая, вполне реальная, и она полна таких сложностей, что хоть я и ломаю над ними голову изо дня в день, а придумать ничего не могу. Надо заняться этим сейчас, по дороге домой. Нечего скрывать от себя, что, как многие, вернее, как почти все люди, — я уклоняюсь от разрешения самых трудных задач, которые задает нам жизнь. Но попробую себя заставить. Не уклоняйся, Джон Гармон, не уклоняйся! Додумай все до конца.
Возвращаясь в Англию из-за границы, куда мне сообщили о полученном мною богатом наследстве, — возвращаясь в страну, с которой меня связывали только самые тяжелые чувства, я боялся отцовских денег, боялся воспоминаний об отце, не доверял навязанной мне в жены корыстной девушке, не доверял намерению отца принудить меня к такому браку, не доверял самому себе, замечая, что алчность уже начинает овладевать мною, что во мне угасает признательность к тем благородным, честным друзьям, любовь которых была для нас с сестрой единственным светлым лучом в детстве. Я возвращался растерянный, в полном смятении, опасаясь и себя и всех, с кем мне пришлось бы здесь встретиться, помня только то, что богатства моего отца приносили людям одно лишь несчастье. Теперь подожди, Джон Гармон, и продумай все как следует. Так ли это было на самом деле? Да, именно так.
На корабле третьим помощником капитана служил некто Джордж Рэдфут. Я услышал его имя впервые, примерно за неделю до нашего отплытия, когда один из клерков пароходного агентства назвал меня «мистер Рэдфут». Дело было так: я поднялся в тот день на пароход посмотреть свою каюту. На палубе клерк подошел ко мне сзади, тронул меня за плечо и со словами: «Мистер Рэдфут, взгляните-ка», показал мне какие-то бумаги. А дня через два после этого, когда наш пароход стоял еще в порту, узнал мое имя и Рэдфут, но от другого клерка, который тоже подошел к нему сзади, тронул его за плечо и сказал: «Простите, мистер Гармон…» Видимо, мы с ним были одного роста и сложения, но на том наше сходство и заканчивалось, потому что когда нас видели вместе, разница между нами сразу становилась очевидной.
Как бы то ни было, обмен репликами по поводу этой путаницы легко послужил предлогом для знакомства, к тому же погода тогда стояла жаркая, а Джордж Рэдфут устроил меня в прохладную каюту, рядом со своей собственной; потом оказалось, что Джордж Рэдфут получил образование в Брюсселе, так же, как и я, и, так же, как и я, научился говорить по-французски, потом Джордж Рэдфут поведал мне свою историю — сколько в ней было правды и сколько вымысла, один бог ведает! — историю, похожую чем-то на мою. Я и сам служил когда-то во флоте. Таким образом, мы с ним стали беседовать откровенно, а этому способствовало еще то обстоятельство, что и он и все до единого на пароходе уже успели прознать, зачем я еду в Англию. Мало-помалу ему стали известны мои тревоги и зревшее у меня в мыслях намерение посмотреть на свою суженую и составить хоть какое-то представление о ней, прежде чем она узнает во мне Джона Гармона (а заодно, и испытать миссис Боффин, подготовив ей радостный сюрприз). И вот мы составили следующий план: переодеться простыми матросами (Рэдфут брался сопровождать меня в Лондоне), подыскать жилье где-нибудь по соседству с Беллой Уилфер, попасться ей на глаза, использовать встречу, как только представится случай, и посмотреть, что из этого выйдет. Если ничего не выйдет, я ничего не проиграю, и все ограничится только отсрочкой моего визита к Лайтвуду. Точно ли это изложено? Да, совершенно точно.
Для Рэдфута выгода тут заключалась в том, что я должен был на некоторое время исчезнуть (исчезнуть на день, на два), сразу же после высадки на берег, чтобы никто меня не узнал, не опередил и не испортил всего дела. Поэтому я сошел с парохода с маленьким чемоданом (как показали потом стюард Поттерсон и пассажир Джейкоб Киббл) и стал ждать Рэдфута в темноте у той самой церкви в гавани Лаймхауз, что сейчас у меня за спиной. Так как в прежние годы я всегда старался обходить лондонский порт стороной и совсем не знал его, Рэдфут еще с парохода показал мне шпиль этой церкви. Теперь, в случае нужды, я, может быть, и вспомнил бы улицы, по которым шел к ней один от Темзы, а вот как мы вдвоем с Рэдфутом добрались от церкви до лавки Райдергуда, этого я себе не представляю — не представляю, куда мы поворачивали, как петляли. Он, очевидно, всячески старался сбить меня с толку.
Но оставим эти домыслы, не надо примешивать их к фактам. Вел ли он меня прямым путем или окольным — какое это имеет теперь значение? Возьми себя в руки, Джон Гармон.
Когда мы зашли к Райдергуду и Рэдфут заговорил с этим мерзавцем якобы только о том, где нам поселиться, разве у меня были какие-нибудь подозрения на его счет? Нет! Ни малейших подозрений не было до тех самых пор, пока к этому не представилось повода. По-моему, он взял у Райдергуда какой-то пакетик с порошком, с каким-то снадобьем, которым впоследствии и одурманил меня, но все же я в этом далеко не уверен. Сегодня я мог приписать ему только давнее сообщничество с Райдергудом — приписать наверняка, без всякого риска ошибиться, так как они были явно на короткой ноге, да и слава у Райдергуда дурная, как мне теперь известно. Но одурманили меня или нет, это так и остается невыясненным. Подозрения мои основываются всего лишь на двух фактах. Первый: когда мы вышли из лавки, Рэдфут переложил из одного кармана в другой какой-то пакетик. Второй: теперь мне известно, что Райдергуд уже был однажды арестован за участие в ограблении какого-то горемыки матроса, которого предварительно чем-то одурманили.
Мы прошли от лавки не больше мили, в этом я твердо уверен, а потом помню стену, темный дверной проем, лестницу и комнату. Лил дождь, ночь была темная, хоть глаз выколи. Вспоминая все это, я и сейчас слышу, как дождевые струи хлещут по булыжной мостовой тупика. Комната выходила окнами то ли на Темзу, то ли на какой-то канал, то ли на доки; был отлив. Еще не потеряв ощущения времени, я знал, что в тот час вода в Темзе должна стоять на самом низком уровне, и в ожидании кофе подошел к окну, отдернул занавеску (темно-коричневую занавеску) и увидел, как свет фонарей отражается внизу, в оставшейся после отлива тине.
