Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
Мосье Д'Иври постоянно ссорился со своим родственником. Всякие там политические и личные разногласия — длинная история! Сам в молодости человек безрассудный, герцог не прощал виконту де Флораку его безрассудства, и, сколько ни делалось попыток к примирению, они кончались ничем. Один раз глава рода приблизил к себе виконта, но вскоре опять отстранил за чрезмерную дружбу с его женой. Справедливо, нет ли, но герцог ревновал супругу ко всем молодым людям, ее окружавшим. "Он подозрителен, потому что у него хорошая память, — с гневом говорила мадам де Флорак. — Он думает, что все мужчины такие, как он". — "Дядюшка сделал мне честь, приревновав ко мне", — сдержанно заметил виконт, и, пожав плечами, принял свое изгнание.
Когда-то старый лорд Кью очень сердечно встретил в Англии французских эмигрантов, в числе коих был и мосье Д'Иври, и теперь этот вельможа хотел во что бы то ни стало принять семейство Кью во Франции столь же гостеприимно. Он все еще помнил, или утверждал, будто помнит, как хороша была леди Кью. Укажите мне сегодня какую-нибудь страшную старуху, о которой не ходила бы такая же утешительная легенда. Впрочем, скорее всего, это не легенда, а правда — ведь старухи сами так о себе говорят. Столь невероятные превращения поневоле наводят на философские мысли.
Когда старый герцог и старая графиня при встрече пускались в воспоминания, их разговор с глазу на глаз пестрел словечками, понятными лишь для посвященных: В нем оживали старые сплетни; чьи-то былые проказы, поднимались из гроба и кружились, бормотали, гримасничали, подобно тем грешным монахиням, которых под сатанинские завывания фагота вызывают из могил Бертрам и Роберт-Дьявол. Брайтонский Павильон опять полнился народом. В Раниле и Пантеоне задавали балы и маскарады; Пердита была снова разыскана и шла в менуэте с принцем Уэльским, а миссис Кларк отплясывала с герцогом Йоркским — ну и танец же это был. Старый герцог ходил в жабо и в буклях, а старая графиня носила фижмы и прическу на валике. Если появлялся кто-нибудь из молодежи, старики меняли тему, и леди Кью искала спасенья в рассказах про старого доброго короля Георга и его старую добрую и безобразную королеву Шарлотту. Ее сиятельство приходилась родной сестрой маркизу Стайну и кое в чем напоминала этого незабвенного пэра. Во Франции у них была родня, и леди Кью всегда имела в Париже pied-a-terre [147], где собирались сплетники и еплетницы из благомыслящих и пересказывали друг другу всевозможные слухи, порочащие правящую династию. Это она привезла Кью, совсем еще мальчиком, к мосье и мадам Д'Иври, чтобы те ввели его в парижское общество. Герцог, одно из имен которого дано было при крещении его сиятельству Фрэнсису Джорджу Ксавье графу Кью, виконту Уолему, принял его как родного сына. Если леди Кью кого-нибудь ненавидела (а ненавидеть она умела весьма основательно), то это свою невестку, вдовствующую виконтессу, и окружавших ее методистов. Оставить мальчика у матери, среди всех этих попов и дряхлых псалмопевиц?! Fi donc [148]. Нет, Фрэнк — ее, леди Кью, чадо: она воспитает его, женит, оставит ему свои деньги, если он возьмет жену ей по вкусу, и научит его жить. И она научила его жить.
Водили вы своих детей в лондонскую Национальную галерею, и показывали им "Mariage a la Mode"? [149] Не превысил ли художник своих прав, так жестоко наказав всех виновных? Если эта притча неверна и множество юных кутил не подтвердили ее своим примером и раскаянием. я готов разорвать лежащую передо мной страницу. В детских сказках бывает, как известно, добрая фея, готовая дать герою полезный совет, и злая, что хочет сбить с пути юного принца. Возможно, вы и сами чувствовали, как порой Доброе правило зовет вас припасть к его благородной груди, а Пагубная страсть увлекает в свои объятья. Но не тревожьтесь, сострадательные! Презрев всякие сюрпризы и театральные эффекты, прямо скажем этим добрым душам, пекущимся о судьбе юного лорда Кью, что на выручку ему спешит Добрый дух.
Окруженная царедворцами и вассалами, La Reine Marie [150] порой милостиво подсаживалась к зеленому столу, где счастье когда улыбалось ее величеству, а когда отворачивалось от нее. Ее приход обычно вызывал немалое оживление у рулетки, которая пользовалась особым ее покровительством, как игра, вызывающая больше душевных волнений, чем методичная trente et qarante. Цифры ей снились, у нее были свои магические формулы, чтобы вызывать их из небытия; она подсчитывала косточки от персиков, запоминала номера домов и наемных карет и была суеверна, comme totes les ames poetiqes [151]. В игорный зал она приходила с хорошенькой агатовой бонбоньеркой, полной золотых. А как любопытно было видеть ее ужимки и наблюдать ее поведение, когда она то обращалась к богу, то ликовала, то впадала в отчаянье. По одну руку от нее играла графиня де ля Крюшон, а по другую баронесса фон Шлангенбад. Когда ее величество проигрывала всю наличность, то снисходила до займа, но не у этих дам, поскольку те, зная монаршую привычку, всегда либо были без денег, либо проигрывали, либо — выигрывали, но сразу же прятали выигрыш в карман, не оставляя на столе лишней монеты, либо же своевременно исчезали, как всегда поступают придворные, когда счастье изменяет их монарху. Ее гвардию составляли ганноверец, граф Понтер, шевалье Шпаго, капитан Шуллер из невесть какого английского полка — любого из ста двадцати числившихся в составе британской армии, — и прочие дворяне и аристократы российского, греческого и испанского происхождения. Мистер и миссис Джонс (из англичан), познакомившиеся с герцогиней в Баньере, где остался для лечения подагры ее супруг, упорно катили за ней до самого Баден-Бадена, ослепленные блеском общества, в которое попали. Мисс Джонс писала в Лондон такие письма дражайшей своей подруге мисс Томпсон на Кембридж-сквер, что юная эта особа прямо-таки лопалась от зависти. А Боб Джонс, успевший за время путешествия отрастить усы, уже стал с презрением подумывать о бедной малютке Фанни Томпсон, поскольку теперь он был вхож "в первейшие дома Европы". Еще, глядишь, дверцу его экипажа украсит герб какой-нибудь графини. А что если поместить рядом два герба — его и графини, а сверху оба увенчать короной? Этак еще шикарней!
— Вы знаете, герцогиня называет себя Королевой Шотландской, а меня своим Юлианом Авенелом! — в восторге рассказывал Джонс Клайву, описавшему мне в письме, какая метаморфоза произошла с сыном стряпчего, нашим бывшим однокашником, которого я помнил сопливым мальчишкой. — Я слышал, Ньюком, что герцогиня собирается учредить орден, — изливался совершенно упоенный Боб. У всех ее адъютантов было по несколько орденов в петлице, за исключением, конечно, бедняги Джонса.
Когда в Баден-Бадене появилась мисс Ньюком со своими спутниками, мосье де Флорак, подобно всем, ее видевшим, был очарован ее красотой.
— Я все расхваливаю ее герцогине. Хочу доставить кузине удовольствие, — говорил виконт. — А поглядели бы вы, что с ней было, когда ваш друг мосье Джонс вздумал восхищаться мисс Ньюком! Она прямо зубами заскрипела. Кью-то, какой хитрец! Всегда говорил о ней как о мешке с золотом, на котором ему предстоит жениться. Этакий, мол, золотой слиток из Сити, дочь лорда-мэра. А что, всех английских банкиров такие прелестные дочки? Вот если бы виконтесса де Флорак покинула сей мир, украшением коего служит, я бы непременно представился очаровательной мисс и поспорил бы с Кью! — Что победа досталась бы ему, виконт нисколько не сомневался.
Когда леди Анна Ньюком впервые появилась на ба в баденском курзале, герцогиня Д'Иври попросила графа, Кью (она называла его notre fillel [152]) представить ее своей тетке и ее очаровательной дочери.
— Mon fillel не предупредил меня, что вы так прелестны, — сказала она, бросив на лорда Кью взгляд, несколько смутивший его сиятельство.
Ее любезность и приветливость не знали границ. Ласки и комплименты не прекращались весь вечер. Она говорила матери, а заодно и дочери, что не видела девушки прелестней Этель. Отныне, встречая на прогулке детей леди Анны, она бежала к ним и прямо душила их поцелуями, на удивленье своим адъютантам — капитану Шуллеру и графу Понтеру, не знавшим за ней такой слабости к детям. Ну что за лилии и розанчики! Какие восхитительные малютки! Какая чудесная компания для ее Антуанетты!.. А это ваша гувернантка мисс Куигли? Позвольте вам представить, мадемуазель, вашу соотечественницу мисс О'Грэди. Надеюсь, наши дети будут всегда вместе. — А гувернантка из ирландских протестантов хмуро глядела на гувернантку из ирландских католиков: их разделяли воды Война.
Маленькая Антуанетта, эта одинокая крошка, рада была друзьям.
— Мама целует меня только на променаде, — рассказывало им бесхитростное дитя. — Дома она меня никогда не целует.
Однажды, когда лорд Кью играл с детьми вместе с Клайврм и Флораком, Антуанетта спросила его:
